* * *
А мангус-то опять превратился, превратился опять в великого Хутухту-ламу, у которого было пять тысяч учеников— шабинаров. И живет себе… Разузнал Гесер, где находится этот лама. Разузнал и навел на него сонное видение. И в сонном видении ему было указано так:
— Завтра, рано поутру, явится к тебе шаби, умом глубокомудр и из себя необыкновенно красив; таков этот шаби. Если он придет, прими его с подобающей лаской. Это будет наилучший твой ученик.
Вот какой сон навел на ламу Гесер, и затем, поднявшись рано утром, он является к ламе в назначенное время. Лама сразу понял: вот оно, что предрек мне сон прошлой ночью!
И сделал его лама первым из пяти тысяч своих учеников.
На Гесерову землю лама заготовил всевозможные заклятия, которыми навлекались всякие беды: «Пусть не переводятся у них болезни, мор, черти-албины и черти-читкуры!» — говорилось в них. Эти заклятия он приказал произнести своему главному ученику. Но тот, вместо этого, призвал великое благословение на Гесерову землю, а на мангусову землю накликал так:
— Пусть там, у мангуса, всякие несчастья и дьявольские наваждения обложат голову ламы и никогда не прекращаются на всех его людях!
Один шабинец подслушал эти слова, пошел и передал ламе:
— Этот шабинец поступил против твоего приказа: благословения он направил туда, а проклятия-то — сюда!
Когда пришел первый его ученик, лама говорит ему:
— Давеча один шабинец сказывал про тебя, сказывал, будто бы ты произнес благословения на ту, тибетскую сторону, а на нас послал проклятия.
— Как бы не так! Конечно же я сотворил проклятия туда, а благословения — сюда, на своих.
— Стало быть, это он из зависти к тебе, из-за того, что ты над ними старший! — решает лама. — Пусть только он попробует и впредь наговаривать мне, я без обиняков прокляну его.
* * *
Тем временем Хутухту-лама стал говорит своему лучшему ученику:
— Собираюсь я строить себе келью для уединенных созерцаний: не сумел бы ты мне ее построить?
— Я, пожалуй, особенно горазд строить! — ответил тот.
— Вот и кстати, строй!
Тогда шаби построил ему келью из камыша. Каждую камышину обматывал он хлопчатым войлоком, пропитанным маслом. Сделал как следует и двери и дымник. И все сделал так плотно, что не оставалось щелочки, куда можно было бы просунуть кончик иглы.
— Келья готова! — докладывает он. — Теперь, лама, вам остается только въехать.
— Старые скверные шабаинцы завидуют тебе! — говорил ему лама. — Прогони-ка ты их всех отсюда, не оставив из пяти тысяч ни одного.
Следуя наставлению своего ламы, первый шабинец изгнал их всех до единого.
— В свое время ты сам подавай мне кушанье и чай! — говорит лама.
— Ну, так что же? Ладно! — отвечает тот.
Сидит лама в своей келье и предается созерцательной молитве. Тут-то Гесер и подпалил со всех концов камыш, и вспыхнуло огромное пламя.
Обратится лама в человека — вопит. Обратится волком — воет. Обернется мухой — жужжит.
Так и спалил он его дотла и искоренил его мангусово племя.
Доведя это дело до полного конца, государь десяти стран света, Ачиту–Гесер–Мерген-хан, прибыл в родное урочище Нулум-тала и воздвиг там ставку ханскую из драгоценного камня.
ПЕСНЬ СЕДЬМАЯ
Гесер в аду
Где моя матушка? — спрашивает Гесер. Отвечает ему сын Цзасы, Лайчжаб: «Матушка твоя уже давно обрела святость Будды. Когда тебя обратили в осла, у нее нарушилось кровообращение, и она впала в беспамятство».
Зарыдал Гесер, и от рыданий трижды перевернулся его дворец из драгоценных камней. Перевернулся и опять стал на свое прежнее место.
Садится тогда Гесер на своего вещего гнедого, берет свой волшебный кнут, привешивает свой девятиалданный меч; надевает на свою благородную голову белый шлем свой Манлай, на котором чредою поставлены солнце и месяц; темно-синий свой панцирь, как блистающая роса; свои наплечники, сверкающие, как молнии; вкладывает в колчан тридцать своих белых стрел с бирюзовыми зарубинами; берет свой черно-свирепый лук; свою огромную секиру булатную весом в девяносто и три гина; свою малую булатную секиру весом в шестьдесят и три гина; золотой аркан для уловления солнца, серебряный аркан для уловления луны; свой железный посох в девяносто и девять звеньев. Все это берет он с собой в путь-дорогу.
Взлетел он на небо и явился к отцу своему, тэнгрию Хормусте. И доложил ему:
— Милостиво выслушай меня, батюшка мой Хормуста-тэнгрий! Не видал ли ты души земной моей матери?
— Нет, не видал я! — последовал ответ.
Тогда отправляется Гесер наведаться у тридцати и трех тэнгриев. Но ответили и те, что не видывали. Осведомился у бабушки своей, Абса–Хурце, — и она не видала. Спросил у трех своих победоносных сестер.
— Откуда ей и быть тут? — сказали они. — Нет, не видали мы.
Спросил у отца своего, горного хана Ова–Гунчида; тот тоже не видал.
Тогда Гесер спускается на землю, обернувшись царственной птицей Гаруди. А спустившись, направляется он к царю ада, Эрлик-хану. Хочет войти, но оказываются крепко заперты врата восемнадцати адов.
— Отворите!
Не отворяют.
Тогда он разбивает адские врата и входит. Стал расспрашивать привратников восемнадцати адов, но ничего от них не добился.
Тогда, оставаясь у ворот ада, Гесер наслал на Эрлик-хана домового душить его во сне. Но оказалось, что душой Эрлик-хана была мышь. Распознал это Гесер и обращает свою душу в хорька. Поставил он у входа в дымник свою золотую петлю вместе с хорьком; а сверху дымника наставил свою серебряную петлю. Он рассчитал, что если мышь полезет снизу, то попадет в золотую западню и не вырвется; а если полезет сверху — угодит в серебряную ловушку, и ей не уйти.
Таким-то способом Гесер и поймал Эрлик-хана.
Связал его по рукам и припугнул своим железным посохом в девяносто и девять звеньев.
— Сейчас же говори и показывай, где душа моей матушки?
Отвечает ему Эрлик-хан:
— Души твоей матушки видом не видывал, слухом не слыхивал.
И опять говорит Эрлик-хан;
— Разве что спроси у привратников восемнадцати адов!
Пошел Гесер и опять стал спрашивать привратников.
— Не было ее вовсе! — отвечают те. — Разве мы не доложили бы Эрлик-хану, если б в самом деле пришла Гекше–Амурчила, мать самого Гесер-хана, государя десяти стран света? Нет ее здесь!
Тогда выступает один из привратников, седовласый старик, и говорит:
— Конечно, мы не знавали матушки Гесер-хана. Но есть тут какая-то старуха. Все время она зовет кого-то: «Соплячок мой Шилу-тесве!» Зовет и у всякого прохожего, направо и налево, все просит воды, но, конечно, напрасно. И тут же принимается рвать полынь и ест.
— Увы, что это он говорит! — вскричал Гесер. — Пойдите поскорее и найдите ее!
— Да она, должно быть, и сейчас находится вон там, в полынях.
Бросился Гесер в полынь. Смотрит, и оказывается, мать его здесь…
Так Гесер разыскал душу своей матери и взял ее. Старика же он убил. Перебил и всех привратников восемнадцати адов.
И сказал Гесер плененному им Эрлик-хану:
— Раз ты самовольно заточил в ад мою мать, то, значит, и всех-то смертных ты заточаешь в ад и правдой и кривдой!
— Видом я того не видывал, слыхом я того не слыхивал. А если б и знал, то за что же заточил бы в ад твою мать?
* * *
Просит тогда Гесер своего вещего гнедого:
— Покажи-ка себя иначе, мой вещий гнедой конь! Белым горным конем, конем с волшебной поступью! Привесь-ка к себе на грудь острые мечи! Высоко держи свою львиную голову, покажи свой грозный вид! Трижды выполощи свой рот из ключа святой воды — расаяны, трижды глотни святой воды. А потом закуси зубами душу моей матери и отомчи ее к отцу моему, Хормусте-тэнгрию. Там знают, что она была моей матерью, когда возродился я в Джамбутибе!