Читать интересную книгу Межсезонье - Дарья Вернер

Он смотрел очень-очень внимательно – должно быть, старался прочесть знаки безумия на моем лице. Паспорт покажите свой – не сказал, потребовал – словно нормально я уже и не поняла бы. Россия. Студентка. Лицо его погрустнело.

Он, конечно, не знал, что мне недолго осталось гулять со студенческой визой, – вчера я долго сидела в старом кресле напротив своего профессора. За его спиной, за окном, карабкались к нему городские дворцы, отстроенные Иосифом Вторым.

– Я понимаю вас, – говорил профессор, – что же делать. Надеюсь, когда-нибудь у вас появится финансовая возможность. Вы когда-нибудь восстановитесь в университете и допишете свою диссертацию.

А потом – мимо памятника Иосифу, мужчине моих снов, прочь из университетского кампуса. Крошечный император, потемневший от времени, склоняет мне вслед завитую и напомаженную голову.

Этого полицейский не знал.

Чтоб в последний раз – строго попенял он. Идите домой. И вернул паспорт.

Семерка бубен

«Извените, что я к вам обращаюсь, мне дала в украинской церкви женсчина адрес. Мне сейчас некуда итти и нет работы мне абищали но абманули толька деньги взяли. А я ведь продала поросей нимношка, свиней все что были и заплатила а они абманули. Помогите если можна».

Буквы прыгали, но как-то беспомощно – то сваливались со строчки вниз, то задирали ноги вверх, будто хотели вскочить, убежать с листа, наспех вырванного из старой тетрадки.

Через день она стояла внизу, у подъезда, и звонила.

– Это я вам писала, – она смотрела виновато, как смотрят собаки, если их вдруг застать за тем, что запрещено.

В руках – грубых, заскорузлых и беспомощных в этой грубости, в задубевших ободках желтой кожи на костяшках пальцев, – она мяла захватанную, порвавшуюся уже мягкой тряпкой карту Вены. Ту, что бесплатно раздают в туристических бюро. Где на обложке – воздушно-сливочно-розовая реклама вафель, а внутри – дорогих ресторанов и авторских украшений с золотым ободком и тонким рисунком по эмали, символами роскоши и денег, которые – рекой.

Через плечо у нее была перекинута сумка – старая, спортивная, с обтрепанной ручкой, пыльным дном и грязным отпечатком чьего-то мыска там, где жалко оттопыривался карман на молнии.

Оксана отдала все, вырученное от продажи своего двора и свиней где-то подо Львовом, чтобы ее «взяли на заработки в Австрию». А ее только ввезли по липовому приглашению и визе и кинули. Куда хочешь, туда и иди.

Она осталась у нас ночевать – не могли же мы отослать ее туда, откуда пришла, – постелили на диване в большой комнате. Она робко выглядывала из дверей, ждала, пока коридор и холл опустеют, чтобы быстробыстро, неожиданно резво для тела, похожего на кряжистую гору, перебежать в туалет. Или ванную.

– Ну а шо, возьмем, – весело сказала Галя, и Оксана вместе со своей сумкой на обтрепанном ремне и пыльным следом чьего-то мыска, который она не успела, а может, просто не стала стирать, перебралась к другим нелегалкам.

Они выделили ей койку и «сбросились» – каждая дала по клиенту, по квартире, которую нужно было убирать, ползая на коленях по полу.

«За койку потом отдашь, когда заработаешь», – сказала Галя и так повела рукой, словно видала она уже этих обманутых, и несть им числа.

А несколько месяцев спустя на коврике перед нашей дверью лежала коробка шоколадных конфет «с дома», с Украины, и мы сразу подумали, что это от нее, от Оксаны. Мы никогда больше ее не видели – но раз в году появлялись на коврике конфеты, или печенье, или засахаренные фрукты в нарядной, словно ларец, коробке. Пока мы не переехали.

Во все это мы ввязались из-за Газеты.

Без Газеты все было бы, конечно же, иначе. Не лучше, не хуже – просто по-другому.

Она жила меньше года, но с нею мы повзрослели и подготовились к Межсезонью.

Однажды мы решили, что издадим свою газету. Настоящую, где было бы и о трудном пути, и о визах, и о нелегалах, и об австрийских мужьях, которые оставляют на женской щеке отпечатки костяшек пальцев, и о том, куда бежать, если что.

Газета вызревала давно, набухала почкой где-то внутри, назло какому-то детскому страху – в последние годы я совершенно не могла писать. Не могла написать ни одной строчки, как раньше, работая в Москве, только деловые письма и протоколы в суд.

«Есть кто-то, кто любит тебя. И это Он», – кончик транспаранта отогнулся и хлопал по ветру, словно фамильярно похлопывая по плечу церковь красного кирпича. Псевдоготические башенки вокруг почти флорентийского купола взрезали весеннее небо аккуратно, как ажурным ножом для разрезания бумаги.

– Король пик, семерка бубен, – бормотала нелегалка-Аня, и небо осыпалось уголками взрезанного конверта, – казенный дом, много беспокойств. А тебе, – она посмотрела на сестру, подняла палец, и стали видны все заусенцы вокруг поседевшего от хлорки и химических моющих средств ногтя, – опасаться пришлого брюнета. Я так скажу – увидишь, беги, куда глаза глядят, пусть только пятки сверкают.

Она сдвинула пальцами карты на деревянном уличном дощатом столе, словно сдвигая в сторону одну жизненную нить, освобождая место для другой.

И тут почка – хлопнув, разойдясь сочными лепестками – лопнула, и появилась Газета. Потому что вдруг позвонила Леся.

– Куда бежать? Мне… нос… собака… перекусила.

У нелегалов нет страховки. Нелегалу лучше не болеть и не страдать, его удел – только работать, не останавливаясь, забыв, что у него есть почки, печень, сердце, что на свете бывают грипп и ангина, простуда и переломы. Лежать под теплым одеялом, пить горячее молоко с медом – это что-то из другой жизни. И мне кажется, что в этом мы похожи. Хотя у меня и есть австрийская медицинская страховка, я тоже такой же марафонец, как и они, и могу, имею право упасть замертво, только переступив черту, обозначающую финиш.

Мокрые от крови платки – какая она, оказывается, густая! – и бег по Вене, со временем наперегонки. Там, где Леся убирается по средам, огромная овчарка. Сегодня утром ей что-то не понравилось, когда Леся вытирала пыль на хозяйских книжных полках, и она вцепилась Лесе в нос.

Если везти ее в обычную больницу – то с такой травмой непременно сообщат в полицию, врачи обязаны будут это сделать. И тогда – все, конец, СИЗО и депортация. А еще обязательно показать страховку – которой у нелегалов нет. Я лихорадочно вспоминаю, как называется больница при монашеском ордене, где принимают любого с улицы, и неважно, есть ли у него страховка и виза. Больница Братьев Милосердия – да, только милосердие и ничего другого. Милосердию плевать на визы и страховки, оно не обязано сразу сообщать обо всем в полицию.

Газета была прыжком с обрыва, со скалы – в далекое, почти невзаправдашнее море там, внизу. Куда ты никогда не прыгал, а очень хочется. И потому кажется, что без этого не обойтись.

Такой синевы ты в жизни не видел. Ты поднимаешь руки над головой, к солнцу, встаешь на край и, набравшись храбрости, прыгаешь.

С чего начать?

Все кажется таким простым и легким – легче пуха.

Сквозь витражные окна венских церквей пробивается свет уличных фонарей-многогранников; оттолкнувшись от стен, замирают вдали звуки чьих-то шагов, а ты одержим только одним.

Из Москвы тебе прислали программы, купленные на Горбушке, пиратские копии с выкранными ключами, а внутри друг детства, с которым вы с пяти лет росли бок о бок на даче, вложил кусочек бумаги в клетку: «Я проверил, программы можешь запускать, а логотипы не открывай, там вирус имярек».

– Почему, как только заводятся какие-то деньги, сразу надо придумывать какую-то чепуху? – недовольно спросила сестра.

А нам казалось, что это важно.

Ничего безумнее я в своей жизни не делала, казалось мне в те недели, когда мы готовили первый выпуск Газеты. Это было и немного бегством от липкого, вездесущего чувства опасности. Оно то притуплялось, то появлялось снова – с каждым письмом из суда об опеке, эти суды тянулись уже не один год, и конца им было не видать.

Сначала прыгнула со скалы я – а за мной и мама. Так же, наверное, зажмурившись вначале. Я иногда смотрела на сестру и на Соню и думала – как же мне повезло с мамой. Она кидается со мной в любую авантюру. И неважно, что по меркам всех стран она почти уже пенсионер.

Ты летишь и рассекаешь воздух, превращаясь в ветер, – а на экране компьютера, как детский домик, кубик за кубиком, растет Газета. Мы придумываем разделы, заголовки, темы – чтобы все было по-настоящему, на достойном уровне, пусть маленькая Газета, но такая же профессиональная, как та, где я работала в Москве.

Не такая, как старый «Венский бюллетень», который издает бывший администратор и председатель профкома гостиницы «Интурист» в Москве. Когда-то она решала, кого из проституток с Тверской пускать к постояльцам, теперь, рассказывают «на деньги КГБ, только вы никому не говорите», издает журнал – по стилю почти «Наш сельхозрайон»: