Читать интересную книгу Полет на месте - Яан Кросс

24

В обеденное время я имел обыкновение заходить в «Фейшнер», в верхний зал. Гнетущая комбинация винно–красного и черного цветов в этом помещении была как–то неуместна и тем самым весьма соответствовала ситуации. Кафе обрело эти цвета в мире, совершенно отличном от нынешнего. Они находились в каком–то странном гармоническом противоречии с ничтожностью и легкомыслием конца тридцатых: во дворе, на площади Свободы — летний блекло–сиреневый солнечный свет пыльного города и здесь, внутри, неожиданно — не стендалевское сочетание рыцарства и пылкости, а скрывающий пустоту снобизм красного и черного, который вдруг оказался единственно соответствующим: советский темно–винно–красный. И советский угольно–черный. Комбинация цветов, которая с приходом немцев незыблемо сохраняла свой символ: кровь и насилие.

Но в такой светлый полдень, в разгаре лета, на фоне темно–красных панелей и черной обивки цвело, однако же, и многое другое. Блузки и юбки, перешитые по скудости военного времени из прошлогодних платьев. Высокие светлые валики волос надо лбами, и чем светлее, тем по–арийски привлекательнее. Прозрачные блестящие шелковые чулки, бог знает откуда женщинами раздобытые, хотя фабрики давно уже перешли на производство парашютного шелка и веревок для виселиц. И наконец, эти кожаные сандалии на деревянных подошвах с выжженным узором, которые соблазнительно подчеркивали крутизну икр, сухощавость лодыжек и наивность пальцев.

Я осмотрелся. Все как вчера. И конечно же — немцы, разбросанные среди публики сине–зелено–серыми пятнами. Будто разбрызганный свинец, пришло мне в голову. Молоденькие офицеры, положившие свои высокие фуражки рядом с чашками, разумеется эрзац–кофе, о чем–то толковали между собой либо ворковали с эстонскими девушками.

Свободных мест вроде не было. Пока я не заметил, что кто–то мне машет. Конечно же, я сразу узнал кто. Мгновенность таких узнаваний зависит у меня, как и у всех, от того, что из себя представляет зовущий. В данном случае это было если и не золото или платина, то, во всяком случае, ясное веселое серебро: молодая госпожа — как же ее звали, не то Ыйспуу, не то Лилленурм, а может, Куллерканн, — одним словом, это была последняя большая любовь Бернарда Линде. Того самого Бернарда Линде, навсегда оставшегося для меня чуть таинственным, которого я знал, можно сказать, с самого моего детства. Помню его по нашей давнишней квартире на улице Рауа. Мы съехали оттуда, когда мне было восемь лет. Получается, мы были с ним знакомы, действительно, с самого детства. Несколько лет назад, за два месяца до июньского переворота, я снова встретил его, направляясь к опять–таки старому другу детства, — который стал взрослым, но по–прежнему остался симпатичным шалопаем, — к Йохену фон Брему. Там же, на улице Пикк, господин Линде как раз вышел из своего подъезда, узнал меня и тотчас затащил к себе — посмотреть только что купленные новые книги и поболтать. С тех пор я стал туда похаживать. Потому что книги у него были чрезвычайно любопытные, и со времен переселения немцев он приобретал их все больше. Его интерес к моим родителям и моей жизни за минувшие годы был неподдельным. И кофе, которым нас угощала его молодая супруга, был даже весной 42‑го настоящим.

Сам Линде за последние двадцать лет совсем не изменился, почти такой же, каким его изобразил Николай Трийк на своем портрете в 1914‑м, только немного погрузнел, подернулся серой дымкой. Во всяком случае, красавица–блондинка, его четвертая или пятая жена, которой он представил меня как сына старых друзей, была моложе его, по крайней мере, лет на тридцать. Конечно, после того, как его издательство «Варрак» в 1924 году обанкротилось, репутация Линде среди широкой и, как водится, плохо информированной общественности была подпорчена. В то же время близкие друзья — и какие друзья?! — Таммсааре 9, Суйтс 10, Элиасер 11, Туглас et cetera — готовы были стоять горой в защиту его чести. Что касается отношений с женщинами, возможно, и не всецело. Цивильные же, безупречные его деяния — целиком и полностью поддерживали.

Итак, я подошел к столику молодой госпожи Линде, махнувшей мне рукой. По пути заметил, что рядом с ней, одетой в платье апельсинового цвета, сидел господин в буднично серой одежде. Худощавый, похоже, довольно высокий, с маленькими седыми усиками, примерно шестидесяти лет. То есть ровесник Бернарда. Я к этому поколению испытывал подчас чувство ревности, в котором присутствовали и легкая насмешка, и прощение, и тень сочувствия молодой госпоже Линде: друзья ее мужа должны были быть пожилые и для такой молодой женщины вряд ли интересные мужчины…

«Господин Паэранд — да–авнишний знакомый Бернарда… — пояснила молодая госпожа своему спутнику. — А вам, господин Паэранд, я устрою настоящий историко–литературный сюрприз. Да–да. Знакомьтесь: писатель Артур Валдес».

Мне удалось в изумлении удержать язык за зубами — ибо это действительно, в известном смысле, был сюрприз — на секунду, чтобы это не помешало тут же произнести:

«Чрезвычайно рад. Я имею в виду, что то, о чем я давно догадывался, оказалось правдой. Значит, сообщение Фриддеберта Тугласа о смерти господина Валдеса было предположением. Постойте — где и когда, по его данным, вы должны были погибнуть?..»

Валдес мягко ответил: «Ох, знаете, не будем его обвинять. Он получил эти сведения от сержанта Кусты Тооминга, который служил вместе со мной. Славный человек. Тооминг был ранен спустя пять минут после меня. Так что он видел, как я упал, и позднее сообщил на родине то, что видел. Ах, где? И когда? Под Иперном в Бельгии. 20 января 1916‑го».

Он прикурил свою трубку с прямым мундштуком и выпустил в эрзац–табачный «Фейшнер» голубое, с фантастическим запахом облачко дыма уж не знаю какого табака, капитанского или адмиральского.

Я сказал: «Господин Валдес — ммм — почему–то у меня такое чувство, будто ваше пребывание здесь — хрупко, если не сказать, эфемерно. Обещаю, что не стану вам задавать вопросов. Даже о ваших знаменитых «Ступенях», дескать, не появились ли они, часом, где–нибудь, о чем мы и не слышали. Но позвольте мне надеяться, что вы хотя бы в нескольких словах расскажете нам о том, как жили все это время, — для истории эстонской литературы?»

Валдес сказал, попыхивая трубкой:

«Дорогой юноша. Пока вы стояли в дверях этого зала, осматривались вокруг и потом пробирались к нашему столику, госпожа Линде успела мне рассказать самое главное о вас. Но, невзирая на это, давайте не будем говорить об истории литературы. Я за эти двадцать четыре года почти ничего не написал. И все, что у меня есть, лежит в моем маленьком доме на острове Канала Олдерни, который сейчас в руках немцев. А так сказать, по линии биографической могу сообщить следующее… — Он опять набил трубку и продолжал: — В конце шестнадцатого года — снова вступил в строй, как у вас говорят…»

«Если можно спросить, в каком звании?»

«В звании капитана. И закончил службу во Франции в 1922‑м».

«Но в английской армии?»

«Само собой».

«Позвольте узнать: в каком звании?»

Валдес улыбнулся, обнажив желтые от курения, но все еще очень крепкие зубы: «Подполковника. Ну, если вы помните: уже Туглас как–то связывал меня с военной карьерой. А с 1922‑го до начала настоящей войны во Франции я занимался разным бизнесом».

«И откуда вы сейчас приехали?..»

«Из Парижа. Ибо несмотря на то, что моя физическая родина находится между Англией и Францией, моя духовная родина — Париж. Но приехал я оттуда, разумеется, через Виши. Потому что здесь я почти официально. А это возможно только через Виши. В данный момент».

«И что вы тут делаете — спустя четверть века? — осведомился я, совершенно забыв о сдержанности под натиском любопытства. — Посещаете старых друзей?..»

«Ночь я провел у Линде. И проговорил с Бернардом до утра. А утром получил известие, что мне придется — во избежание недоразумений — сегодня же отбыть… — он взглянул на свои большие американские часы, — точнее, через час. Тут есть один швед, который отвезет меня на моторной лодке. Некий майор Мотандер. Тоже в каком–то смысле литературный офицер. Переводил Таммсааре на шведский. Так что то, ради чего я сюда приехал, останется, к сожалению, не сделанным. Вы уже догадываетесь, что это такое. Разумеется, я приехал для того, чтобы посетить свое alter ego. Чтобы спустя десятилетия посетить Фриддеберта Тугласа. Ибо Туглас, видите ли, как бы это сказать, человек весьма тщеславный. И тем не менее я ему доверяю, как самому себе. А теперь, — он снова глянул на часы, — госпожа Линде, господин Паэранд — люди, друзья, это место здесь, эта страна — вы не можете представить себе, как мне трудно отсюда уезжать, — но я верю, что на этой земле все хорошо знают, что такое потери как в прошлом, так и в

будущем, — этого вполне достаточно, чтобы эти потери как–то пережить… — он пожал руку госпожи Линде, потом мою, — одним словом: до встречи. Если судьба того пожелает».