Читать интересную книгу Наблюдающий ветер, или Жизнь художника Абеля - Агнета Плейель

Я вижу полотно, сотканное из множества нитей. Однако отдельные его фрагменты исчезают в темноте, а звуки сливаются в неразличимый гул. Сейчас сюда хлынет настоящее, чтобы заполнить образовавшийся вакуум, – люди с их требованиями, счетами, заказами, данными, но так и не выполненными обещаниями, разговорами о судьбах мира. Я уже жила во всем этом и, в очередной раз вставая на эту тропу, не могу быть уверена в том, что когда-нибудь сойду с нее снова.

Начатое, но так и не законченное громоздится позади меня кучами, покрываясь пылью и истлевая. На основании прошлого опыта могу сказать, что причина срыва в каждом случае – я сама, какими бы неблагоприятными ни были внешние обстоятельства. Для завершения любого дела требуется вера в себя, которой мне всегда так не хватало. С внешними факторами обстоит куда проще. И сколько еще таких куч! За каждой открывается целая вереница новых.

Зато теперь я имею представление о том, что именно в окружающем меня пространстве имеет смысл, а что его лишено. Демаркационная линия бессмыслицы описывает более или менее четкий контур. И я в очередной раз спрашиваю себя: кто я, субъект или объект? Можно ли вообще быть субъектом в этом мире, и если да, то в какой степени?

Сейчас Пасха, в церквах звонят колокола. Совершенно неожиданно на деревьях лопнули почки. Яркая, сверкающая молодая листва кажется особенно свежей на фоне серого кирпича домов и набережных. Она как будто проклюнулась сквозь камни, из которых сложен этот город.

А в Стокгольме, я слышала, до сих пор лежит глубокий снег.

Мне опять зашивают рот. Я слышу, как игла с треском протыкает кожу. Я вижу заброшенную станцию – от расписания поездов на обшарпанной стене остался клочок бумаги. Даже находясь в отпуске, я должна поддерживать здесь порядок и поэтому вставляю лист в пишущую машинку.

Я получила письмо от Си.

Оно было напечатано на машинке, как всегда наспех. Буквы спотыкались, словно пальцы Си не успевали за ее мыслями. И в самом низу, будто в качестве извинения, – маленькая чернильная фигурка, Си, раскинувшая руки, чтобы обнять меня, и множество восклицательных знаков. «Тысяча поцелуев Анаке». Так она называла меня после поездки в Индонезию. «Анака» – значит «первенец».

Это было печальное письмо, написанное в один из самых мрачных вечеров сконской[30] зимы. Но не только зима, старость и больные ноги были тому причиной – от нас ушел Ян.

Он умер. Его жена прислала Си телеграмму: «Jan passed away. Bea»[31]. Однако еще накануне получения трагического известия из Австралии Си проснулась среди ночи вся в слезах. Ей снилось, что она заблудилась в незнакомом городе. Си знала, что никогда не вернется домой, и понимала, что это значит: смерть. «Уход Яна выбил у меня из-под ног почву, не помню, чтобы мне когда-нибудь было так тяжело. Сейчас я хожу кругами по комнате и плачу: смерть так близко!»

Ян? Но они никогда особенно не дружили. Я не думала, что он значит для Си так много. Приятель детских игр из Сурабаи, шестилетний мальчик с выцветшей фотографии, на которой он сидит на каменной стене, закинув ногу на ногу.

Сейчас эта фотография прорисовывалась в моей памяти во всех деталях: крепенький карапуз в коротких штанах и гольфах смотрит прямо в камеру в окружении других мальчиков и девочек. Завитые волосы, платьица с кружевной отделкой – дети индонезийской колонии. Среди них – Си, с упругими черными локонами, прислонилась к ротанговому креслу. На снимке она выглядит испуганной, хотя взгляд ее тоже направлен в камеру.

Там еще стояла кадка с пальмой. Школьный снимок. Ян и Си учились в одном классе; он, мальчик со смешанной, как и у Си, кровью, был сыном учительницы. По возвращении в Швецию – возвращении? но она не умела даже говорить по-шведски – Си потеряла связь с этими детьми. Приблизительно в возрасте двенадцати или тринадцати лет.

Но уже в старости она снова стала общаться с Яном. Насколько я помню, их свела статья в газете «Тонг-тонг» – издании, которое давно уже перестало выходить или сменило название. Оно предназначалось для бывшего населения нидерландских колоний Ост-Индии – голландцев или людей голландско-индонезийского происхождения.

«Тонг-тонг» публиковала истории из жизни уже не существующей страны и переписку между ее уцелевшими гражданами, которые таким образом помогали друг другу вспомнить прошлое. Полагаю, Си оставалась едва ли не единственным ее подписчиком в Швеции.

Из всех мировых диаспор эта была, пожалуй, самая странная. Построенная на обломках рухнувшей колониальной системы, она объединяла людей самых разных национальностей: евреев и армян, греков и поляков, венгров, русских и сербов. Она дала им общий язык, культуру и мечты о возвращении, однако существовала лишь в поблекших фотографиях.

Возвращаться было некуда. Их земля затонула подобно Атлантиде, и над ее руинами извивались морские водоросли. Со смертью последнего представителя диаспоры она грозила окончательно уйти в небытие. Ей нечего было терять, кроме них. А что оплакивали они? Упругие локоны девочки в белом платьице, экзотические запахи детства, резкие звуки, мерцающие тени?

И вот однажды Ян и Си нашли друг друга через газету «Тонг-тонг». К тому времени оба они постарели, он жил в Австралии, она – в Швеции. Однако переписка завязалась настолько оживленная, будто они никогда не расставались друг с другом. Так Ян и Си снова подружились, и когда он с женой бывал в Амстердаме или Копенгагене, Си отправлялась туда, чтобы смеяться и плакать вместе с Яном и делиться с ним самыми сокровенными тайнами. И вот теперь Яна не стало, а вместе с ним – и их мира и девочки по имени Си. И пока в Австралии умирал неизвестный мне старик, Си бродила во сне по незнакомому городу, из которого ей не суждено было выбраться.

«Я проснулась в слезах и сразу поняла, что это значит: смерть».

Эмиграция – знак нашего времени, но разве мечты о возвращении могут облегчить разлуку с родиной? Или изгнанник сам не понимает, что это невозможно? Долгие годы он видит сны о доме, лугах, улицах, людях из детства, чувствует на языке вкус вина, вдыхает запах свежей земли и ветра, шелестящего ветками акации или черешни; слышит звуки, которые не отзываются эхом, – и фрагменты прошлого соединяются в более или менее целостную картину; но только в его воображении. На самом же деле время изменило до неузнаваемости не только эту страну, но и его самого.

И вот эмигрант ступает, сжимая в руке край шляпы – богатый или нищий, как в день отъезда, – на берег своей первой родины. Чего ему ждать от этой встречи? Дома снесены или перестроены, проложены новые дороги, он не видит вокруг ни одного знакомого лица. Пройдет совсем немного времени, прежде чем он поймет, что возвращение – самая невозможная вещь на свете.

Но когда Си после более чем полувековой разлуки снова захотела увидеть страну своего детства, я поехала с ней. Потому что тоску по этой земле, которая вдруг стала невыносимой, Си унаследовала от своего отца, дедушки Абеля.

Путешествие получилось в высшей степени необычным. Где-то на высоте семь тысяч метров над землей пилот объявил, что мы пролетаем над Сурабаей – городом крокодилов на Золотой реке, – и Си заплакала. Заливаясь слезами, она объявила, что сейчас находится прямо над тем местом, где родилась.

Все это показалось мне странным.

Последние несколько недель я просто бродила по городу, пытаясь прочувствовать его душу.

Париж выстроен из камня той земли, на которой стоит. Холм Монпарнас почти целиком состоит из шахтовых отходов. Но особенно хорошо это видно в парке Бьют-Шомон, рельеф которого испещрен кратерами и карьерами древних каменоломен.

Сегодня я прочитала, что идея принадлежала Осману[32]. Это он, вместо того чтобы засыпать углубления в земной коре, придумал выстроить на их месте фантастический парк. На его окраинах есть глубокие пещеры, изнутри поросшие мхом. А в центре – преобразованный в озеро кратер, посредине которого высится романтическая скала. На нее можно попасть по шаткому деревянному мосту, чего я в тот раз не сделала, потому что шел дождь.

Спуск под землю под проливным дождем осуществился близ площади Денфер-Рошеро. Через обычную дверь на самой обычной улице. Перед ней тут же образовалась очередь. Одни стояли под зонтиками, другие прикрывались газетами. Наконец створки распахнулись. Нужно было купить билет – почему бы и нет?

Воздух в подземелье оказался затхлый, как в подвальной прачечной, где кипятят белье. Крутая каменная лестница переходила в деревянную, уводя в глубь подземных коридоров, простиравшихся на многие сотни километров под парижскими улицами. По их краям высились штабеля человеческих костей, на которых скалились груды черепов. В парижских катакомбах покоится более шести миллионов скелетов. По мере того как наверху возводили новые дома и прокладывали бульвары, захоронения вокруг церквей упраздняли, а останки свозили сюда.