Читать интересную книгу Механизм жизни - Генри Олди

Локтем несчастный прижимал к боку какую-то книгу.

Презирая потоп, за человеком мчались двое всадников – два оживших монумента. То и дело поднимая коней на дыбы, они гнали добычу, не сомневаясь в успехе охоты. Первым скакал великан с кошачьими усами, увенчанный лавровым венком на манер римских императоров; следом торопил коня лейб-гвардеец в парадном мундире и каске.

Так преследуют негра-раба, удравшего с хлопковых плантаций Алабамы.

Приглядевшись, Шевалье с внезапной остротой понял, что второй всадник не столько заботится поимкой бедняги-человечка, сколько желает догнать первого, поравняться с ним, а то и обойти на полкорпуса. «Не догонишь!» – зло подумал Огюст, не зная, откуда взялась эта злость. Словно подслушав его мысли, всадники остановились на всем скаку.

Казалось, они были сделаны не из металла, а из стекла – и побоялись разбиться вдребезги, налетев на преграду. Волна взбесившегося Механизма Времени, подхватив беглеца, вознесла его на немыслимую высоту – и окаменела пьедесталом. Склонив голову, задумчив и спокоен, зверь глядел на ловцов. Встав над потопом в городе-пустыне, несчастный молчал, и в молчании его Огюсту слышался приговор.

Не говоря ни слова, великан развернул коня и умчался прочь. Гвардеец задержался. Вынуждая коня приплясывать на задних ногах, он из-под козырька каски мрачно изучал возомнившую о себе жертву.

– Принял бы ты участие в событиях 14 декабря, – спросил гвардеец, – если б был в Петербурге?

Беглец кивнул.

– Непременно, государь. Все друзья мои были в заговоре, и я не мог бы не участвовать в нем. Одно лишь отсутствие спасло меня, за что я благодарю Бога!

Птица на каске ожила, хлопнув крыльями.

– Довольно ты подурачился, – тень легла на лицо офицера, и без того не слишком приветливое. Чугунная рука огладила бакенбарды, узкие, как бритвы цирюльника. – Теперь будешь рассудителен, и мы более ссориться не будем. Ты станешь присылать ко мне все, что сочинишь. Отныне я сам буду твоим цензором…

И гвардеец ускакал вслед за первым всадником, надеясь все-таки догнать его. Не удивляясь своему знанию русского языка, ничему не удивляясь, Огюст Шевалье успел заметить, как по водам, кипящим возле копыт, бежит рябь – странная, похожая на рисунок. Двуглавый орел, спустившись с небес в бурный разлив, держал в когтях ленту с надписью:

«Николаю I, императору всероссийскому. 1859».

– Il y a beaucoup du praporchique en lui, – сказал беглец, обращаясь к Огюсту, – et un peu du Pierre le Grand…[45]

И Петербург сделался прежним.

Сцена шестая

Учись умирать!

1

– 1859-й? – без особого доверия спросил Эрстед. – Ну, допустим. Хотя скачка двух памятников вдоль разлива времен… Как по мне, слишком сильное допущение. Но откуда вы знаете, что его величество не был успешно поражен «молнией»? Монумент ему могли воздвигнуть и спустя четверть века…

Глядя на смущенного француза, Торвен представил, как является к гере академику и официально заявляет: «Знаете, дядя Эрстед, я тут бредил… Так вот, быть вам национальным героем. Наш славный король Фредерик вручит вам Большой крест Даннеборга. Сто, нет, двести тысяч людей с факелами в руках проводят вас в последний путь. В числе первых за гробом пойду я, граф фон Торвен, автор датской Конституции. Вам нравится, дядя Эрстед?»

И радостный гере академик велит добрым санитарам свезти гере помощника в дом призрения – туда, где на окнах крепкие решетки.

– Мне кажется, что памятник был поставлен вскоре после смерти императора, – упрямо набычился Огюст. – Не спрашивайте, почему. Я не знаю. Кажется, и все. Молния? – нет. Кому суждено быть отравленным, того не сожгут…

Молодой человек вздрогнул. Странный холод охватил все члены его тела. На миг почудилось, что в гостиной, у окна, прогибая паркет чудовищным весом металла, встал недавний гвардеец в каске с орлом. Сдвинув тонко очерченные брови, он с усилием, словно был разбит параличом, поднял руку и, погрозив Огюсту пальцем, дал совет:

«Учись умирать!»[46]

Колыхнулись шторы, моргнули язычки свечей, и Чугунный Гость исчез. Никто, кроме Шевалье, его не заметил, никто не услышал роковые слова. Но взгляды всех обратились на француза – так бледен, так испуган был он.

Эрстед нахмурился:

– Фон Книгге оказал вам, как в басне Лафонтена, медвежью услугу. Он дал развитие вашему дару ясновиденья – и не научил, как им верно, а главное, безопасно пользоваться. Представляю, что бы случилось, если б моему брату предоставили в распоряжение химическую лабораторию Грядущего – и не объяснили, как пользоваться тамошними приборами и реактивами. Гере академик быстро взлетел бы на воздух…

– У меня нет никакого дара! Я имею в виду, раньше не было…

И снова дрожь пробрала Огюста. На этот раз незваным гостем явилась – память.

«…я все-таки сомневаюсь в правдивости твоего, мой Огюст, мрачного предсказания о том, что я больше не буду работать. Но признаюсь, оно не лишено оснований. Быть ученым мне мешает как раз то, что я не только ученый. Сердце во мне возмутилось против разума; но я не добавляю, как ты: «Очень жаль…»

Это были строки из письма Эвариста Галуа Огюсту Шевалье, от 25 мая 1832 года.

Огюст уже плохо помнил, что именно предрекал несчастному математику за неделю до роковой дуэли – и в какой форме. Но тогда это казалось простым предостережением. Что, если… Нет, не может быть! Стараясь обуздать волнение, Шевалье сел в кресло и закрыл глаза. Перед внутренним взором бурлила и пенилась лаборатория Грядущего, в которой медленно растворялся академик Эрстед-старший.

Тишина воцарилась в гостиной.

– Ладно, – прервал молчание Андерс Эрстед, не зная о печальной судьбе старшего брата. – Вернемся к нашим молниям. Князь, умоляю, потрудитесь уложить эту красавицу на стол. У меня дико ноет поясница. Чертов арап… Мсье секретарь! Вы в Грядущем не видали подобных монстров?

Шутил полковник или говорил всерьез – ответа он в любом случае не дождался. Огюст сидел в полной прострации. Видя, что толку от француза не будет, Эрстед приступил к созерцанию «красавицы», выложенной князем на всеобщее обозрение. Судя по внешнему виду, это был плод преступной l’amoure de trois[47] – ублюдок бомбарды, тромбона и паровой машины.

– Что скажешь, лейтенант?

– Скажу, что тут не хватает кое-каких частей.

– Этих?

Князь выставил на стол ящики и коробку. Волмонтович уже взялся за крышку большего из ящиков, когда на Торвена накатило. Содрогнувшись, он ощутил себя в шкуре бедняги Шевалье. Только прозрение явилось не из будущего – из прошлого. Рассказ кабатчика Бюжо, трагическая гибель инженера Лебона; оружие, похожее на хищное насекомое, так и не добравшееся до Военного министерства…

Жадный хоботок патрубка. Лапа рычага. Зубчатые колесики, все в блестящей смазке. Прорезь загадочного назначения. Ствол калибром под два дюйма.

– Погодите, – он жестом остановил Волмонтовича, и князь, как ни странно, послушался. – Майне герен! Перед нами электрический пистолет Вольта!

– Пистолет?!

– Ружье, пушка – не важно! Важен принцип. Если я прав, в одном из ящиков должна находиться герметичная емкость с газом. В коробке – гальваническая батарея. А во втором ящике…

– Заряды!

Князь извлек из ящика стальной лоток, в ячейках которого тускло блестели пять металлических цилиндров. Из донышка каждого торчал запал.

– Без сомнения, внутри – разработанная мной взрывчатка на основе ксилоидина, – кивнул Эрстед. – Вот вам и «бешеные сигары»… Нет, но каков прохвост! Веселые фокусы… Да уж, повеселиться господа заговорщики собирались на славу! Этот состав отлично взрывается даже без оболочки. А в корпусе из чугуна… Куда там пороховым бомбам! Вот вам, князь, и Божья кара собственной персоной. Газоэлектрический бомбомет!

Волмонтович, чья страсть к оружию была всем хорошо известна, уже вертел в руках лоток с ксилоидиновыми зарядами. Обнаружив зубцы, идущие по краю, князь хмыкнул – и с неожиданной легкостью одним движением вогнал лоток в прорезь, украшавшую казенную часть бомбомета.

– Добже, добже… – бормотал он, взявшись за рычаг.

– Осторожней!

– Не волнуйтесь, панове. Я не собираюсь здесь стрелять.

Истории папаши Бюжо князь не знал, но в точности повторил действия инженера Лебона, как их описал хозяин кабачка «Крит». Сказались годы практики и чутье искушенного стрелка. Когда через твои руки прошла добрая сотня ружей и пистолетов всех возможных систем, разобраться со сто первой – плевое дело.

Бомбомет ожил, едва князь потянул рычаг на себя. Защелкали-завертелись колесики «часового механизма». Одно из них вошло в пазы меж зубцами на лотке, образовав червячную передачу, – и лоток быстро пополз внутрь кожуха. Там, внутри, лязгало и стрекотало с деловитостью механического сверчка. Из патрубка, словно жало, высунулся металлический штырь.