Читать интересную книгу Против течения - Нина Морозова

Мы учились на своих ошибках. А потом вдруг появилась фотоплёнка с книгой «История русской святости», затем с книгой о старце Силуане, в православной концепции которого важное место занимает любовь к врагам и смирение. Книг, которые нынче свободно лежат на полках, не было и в помине. Мы сами печатали многое с фотоплёнок или покупали так называемый самиздат: книжки напечатанные на пиш. машинке и переплетённые. Бывало, что доставался какой-нибудь 3–4 экземпляр, совсем мутный. Читали, впитывая драгоценные строчки, роднились с ними. В них словно влилась наша жизнь, её выстраданный глубокий смысл. Большим счастьем было то, что дома у нас имелась своя Библия, 1910 г. издания. И Ветхий и Новый Заветы. Книга моей бабушки Нины Павловны Лузиной. Её Юра читал постоянно. Маленькие дореволюционные книжечки тётушек, Ольги и Серафимы, подаренные нам, хранились бережно. Это были книжки о Ксении Блаженной, молитвенники на церковно-славянском языке. Помимо этого ряд художественных книг, тоже дореволюционных изданий. До сих пор выполняю Юрины задания по переплёту и восстановлению этих книг.

В начале 80-х мы стали ездить на Смоленское кладбище к часовне Ксении Блаженной. Есть слайд, где Юра стоит на коленях у часовни. Недалеко от неё мы посещали могилы моих прабабушки, прадедушки и прапрадедушки, людей духовного звания. А ещё мы ездили в Вырицу к храму Святых Первоверховных апостолов Петра и Павла, где не так уж давно служил мой дедушка и где прошло моё детство.

В начале 80-х христианская тематика проникает в творчество Юры и освещает его. Вообще эти годы — духовный и светлый этап нашей совместной жизни.

Теперь хочется сказать несколько слов о жизненных установках Морозова. Главная из них — это независимость и самостоятельность во всём. Быть самодостаточным, не одалживаться, не просить. Не выпячивая себя, не рекламируя, заслужить уважение делом, мастерством, поступками. Но наряду с этим — такие качества, как способность пускаться в авантюры, вдруг бросить всё, начать что-то новое, необычное, если больше не вдохновляет прежняя концепция. Таков был эксперимент с путешествием «в Шамбалу», агни-йогой. Тогда мы продали все Юрины аппараты, массу книг, с трудом добытых по антикварным магазинам. Все деньги отдали шефу агни-йогов! Пустились в путешествие, неизвестно куда с совершенно незнакомыми людьми, вполне авантюристами. А ещё — эксперимент с «суйцами», голодовки, конечно, и любовные авантюры…

Уже в больнице в феврале 2006 г, Юра вдруг сказал мне в свой предпоследний день: «Ну, и жизнь я тебе устроил…» Доказывать ему обратное не имело смысла. То, что я всегда любила его, никогда не променяла бы ни на кого и была счастлива рядом с ним, я думаю, он понимал!

Часто ему было трудно с людьми ещё и потому, что он сразу видел их слабости, ложь, порою мелочность и лень. И он понимал, что не должен их судить, мерить по своим меркам. Оставался им приятелем, знакомым, но не другом.

Он был невероятно терпелив к страданиям, потому что велика была сила духа в этом человеке. Юра никогда не бездельничал — если не работа, то находились домашние дела и, конечно, чтение. Книги… — сколько он их прочёл, впитал, понял. С ним было интересно говорить о прочитанном, о писателях, о замечательных людях. Другому дашь книгу почитать, а он потом возвращает тебе её молча. «Ну, что, ну, как?» — спрашиваю. «Ничего. Нормально» — и прочее пык-мык.

Юра не любил обывателей, бытовых разговоров, сплетен. Как-то я услышала такое утверждение: «Морозов. Так это одиозная личность!» Грустно. Потому что мало кто хотел его по-настоящему понять.

Время, как некий Абсолют, вдруг остановило это великое и необыкновенное сердце, наверное, чтобы запечатлеть навеки его образ!

21. Российское общество

Морозов очень остро ощущал социальную несправедливость любого человеческого миропорядка, российского в особенности, потому что Россия — это наш дом. Здесь он был пессимистом и ни в какой прогресс не верил.

Как-то в 90-е к нам зашёл один знакомый, некий Евгений. Между ним и Юрой завязался спор. Евгений доказывал, что всё в стране меняется, становится лучше, идёт явный прогресс везде, во всех областях нашей российской жизни. И нам плевать на разложившийся нравственно Запад. Пожалуй, со стороны Юрия не было желания доказать обратное, он только удивлялся безмерной наивности своего собеседника, его некомпетентности в ситуации нынешней и исторической в целом. И ещё спустя неделю-две со смехом вспоминал этот нелепый «спор», горячую веру своего собеседника в российское благоденствие в будущем и явный «прогресс» в настоящем.

Своё отношение к российскому быту, телевидению, «культуре» населения, в том числе и музыкальной, он выплеснул в «Подземном блюзе», в романе «Если бы я не был русским», «Парашютистах», «Зоне возврата» и «Налево от вечности». Он не верил в возможность существования антикоррумпированного, справедливого общества в России. Его мировоззрение выстрадано временем, проверено на личном опыте, проанализировано.

Да. Если бы он родился на Западе, его судьба как музыканта была бы совсем иной. Он не прозябал бы всю жизнь в безвестности и нищете. Но, с другой стороны, там, на Западе, скорее всего, он и не стал бы тем Юрием Морозовым, который нам дорог и близок. Как не было бы произведений А. Солженицына без ГУЛАГа, Набокова без лишения его Родины и т. п.

Почему Юра не уехал из России? Ну, потому что в молодости (60-70-е годы) это было нереально для мальчика из провинции, ещё никем не ставшим. А потом пришло творчество, которое захватило его без остатка. И даже цели такой, куда-то бежать, не ставилось. В 90-е и 2000-е — не знаю, почему. Наверное, мог что-то придумать. И запретов уже давно на поездки не было. Но, может быть, мы, его близкие, были ему дороги — мать, Дмитрий, И.П., я… А ещё уже наступала болезнь.

В России он ценил прежде всего историю русской святости, русский язык и всё великое в творчестве, что уже свершилось — русских классиков литературы и живописцев. Он всё это по-настоящему знал и высоко ценил. А ещё любил нашу природу. Переживал за неё, мыслил экологически. Народ русский ругал и выводил в книгах во всём его абсурдном идиотизме (вспомним рассказ в «Если бы я не был русским», «Вовка Глухой»), но на самом деле очень жалел, был всегда отзывчивым, если в его силах мог помочь и незнакомым людям, и животным. Помню, как мы отмывали от мазута чайку, найденную на берегу Невы, таскали домой подранных кошками голубей… Для Мустеньки он хотел сделать на даче в Васкелово железный сетчатый забор, чтобы ей не угрожало нападение собак. 2004 год. Ему уже нельзя было поднимать никакие тяжести. А он привёз на велосипеде из магазина у вокзала тяжеленную металлическую сетку для такого забора.

В нём жила удивительная обязательность, ответственность, добросовестность во всех делах. А ещё он никогда не опаздывал на встречи с людьми любого ранга.

Я помню, как Юра восхищался нашими большими музыкантами, каким-то всемирно известным квартетом скрипачей, которые, приходя в Капеллу на запись, здоровались за руку с вахтёром, гардеробщиком, спрашивали их о здоровье, жизненных делах. И как, в отличие от них, вваливалась на студию некая звезда сов. эстрады, и уж, конечно, пройдя, не замечая, мимо всякой мелкоты, посылал инженеров студии грамзаписи за пирожками.

Да, мы с надеждой следили за изменениями, происходящими в стране с конца 80-х. Многое радовало — появившаяся свобода слова и печати, новые интересные программы и передачи на телевидении и т. п. Тем печальнее было видеть, как постепенно всё стало откатываться в обратную сторону, как чудовищно богатели одни и нищали другие, простые люди, десятки лет проработавшие на это государство и получившие нищенскую пенсию. Для них изобрели «прожиточный минимум». Зато, как поганки под дождём, выросли российские миллионеры. А нынче уже и миллиардеры.

«Совесть есть присутствие Бога в человеке», — как писал Фома Аквинский. Юра был человеком совести. Он не видел иного пути заработать на жизнь, как собственным трудом. И это нормально для нормального человека, а не что-то особенное — найти себя в труде.

Пожалуй, самым весомым и характерным качеством Юры являлась его исключительная работоспособность, причём не механическая или упёртая в достижение какой-то цели, а пластичная, гибкая, творческая. Он мог быстро перестроиться, найти новое оригинальное решение, вдруг изменить всё построение композиции. Он стремился довести музыкальную или литературную вещь до завершения, до ощущения её цельности Он не пренебрегал мелочами, старался исправить все неудачные штрихи, полутона, казавшиеся ему неверными, с ним было интересно сотрудничать, настолько точными оказывались замечания, помогали увидеть ошибку.

Я пыталась работать, как он. Но никогда не достигала смелости в мышлении, не умела найти неожиданно новый подход, не упорствовать в чём-то устаревшем. Это сложно.