— Не узнает он! Откуда ему знать! — раздалось в плотном кольце.
— Да я же и расскажу…
— Тогда тебе беспокоиться не о чем, — сказал Сократ. — Если ты сам все расскажешь славному Агатию, то он, ясное дело, ничего и не поймет.
— Да? — не поверил исторический материалист, но уже с некоторой надеждой в голосе.
— Точно! Ничего он не поймет! Он же тупой! — Снова раздалось в ближайшем окружении Межеумовича.
— И вы ему не расскажете?
— Да мы-то с какой стати ему будем рассказывать?! — заверили Межеумовича. — Вовсе мы ему ничего не расскажем!
— Тогда ладно, — начал сдаваться невидимый мне с лежака материалист. — Слушайте тогда… Все дело в том, что славный Агатий уже давно занимается скупкой Времени у населения Вселенной, обещая взамен еще большие Времена.
— Да кто же этого не знает? — сказал Ферекид, кажется.
— А вот того, что у него проблемы с отдачей Времени, этого вы наверняка не знаете!
— Этого наверняка не знаем, — согласились в кольце, которое начало как бы облегченно распадаться.
— А в чем же проблема проблемы отдачи Времени? — поинтересовался Сократ.
— Да в том, что если все вдруг потребуют свои Времена назад, то славный Агатий не сможет их отдать.
— Подумаешь! — как-то облегченно сказала Каллипига, — Пусть и не отдает.
— Именно так он и намерен сделать.
Диалектический материалист, кажется, начал успокаиваться. Фисиологи и философы дружно полезли на свои лежаки, причем, никто не перепутал своего места. Лишь Сократ и Каллипига еще оставались возле Межеумовича.
— Мне кажется, — сказал Сократ, — что славный Агатий действительно обеспокоен проблемой Времени.
— Еще как обеспокоен, — подтвердил материалист, продолжавший, между прочим, все еще возлежать на полу. — Некий материалистический философ Константин, сын Эдуарда, из Калуги как-то заявил, что, мол, во Вселенной Времени сколько угодно. Всякий атом, мол, щедро одарен Временем. Всякие, мол, громадные Времена, известные и воображаемые — совершеннейший нуль в сравнении с его запасом в природе. Величайший, мол, дар Космоса для всякой его части, а значит, и для человека, — нескончаемое Время.
— Ну и щедрый человек, этот Константин из неведомой нам Калуги! — поразился Сократ.
— Вот это Время, которого во Вселенной сколько угодно, славному Агатию и нужно взять, — пояснил диалектический материалист.
— Так пусть берет, — разрешила Каллипига.
— Да где же его взять, если люди добровольно отдают все меньше и меньше Времени?!
— У атомов, — посоветовала Каллипига.
— Да что такое это самое Время?! — вскричал Межеумович. — Ведь никто этого не знает!
— Ну и что, что не знает, — попыталась успокоить его Каллипига. — Вот мы пьем вино, а мочимся совсем не вином. И почему это так происходит, никто не знает. Но вино мы все равно пьем с удовольствием.
Я хоть и предполагал, что Каллипига мочится не вином и даже не нектаром с амброзией, но напоминание об этом было мне неприятно. Лучше бы она привела какой-нибудь другой пример.
— Или вот, — продолжила Каллипига, — едим мы пирожки и пончики, а выпускаем из себя…
— Полундра! — закричал я, чтобы хоть как-то остановить Каллипигу.
— Где? — заинтересовались фисиологи, а философы философично промолчали.
— Да это он голосовые связки проверяет, — разъяснил Сократ.
Но Каллипига все же на некоторое время замолчала.
— Вот по заданию славного Агатия я и шляюсь по вашим “мыслильням”, а толку никакого!
— Действительно, — сказал Сократ. — В недавнем разговоре со славным Агатием мне показалось, что он не знает, что такое Время. И очень расстроен этим. Даже рассержен!
— Еще как рассержен! — согласился Межеумович. — Время идет, а он не знает, что такое Время.
— Не знает, не знает, да вдруг узнает, — предположила Каллипига.
— Как же… — не поверил исторический диалектик. — Вы ничего толком по этому поводу сказать не можете. Даже ваш глобальный человек дальше предположения о том, что апейрон — это вечная, по мнению Анаксимандра, бессмертная и неразрушимая беспредельная природа, — и есть полубожественное Время, не идет.
На этом симпосии о моих мыслях упомянули впервые. Я и испугался и обрадовался.
— Да пошутил он, — сказала Каллипига.
— А от вас, фисиологов, вообще толку никакого! Никто и не упомянул о Времени. Сколько его, этого самого Времени, я здесь потерял! И что обиднее всего, так это то, что все вы барахтаетесь в идеалистическом болоте! Материальный мир существует в Пространстве и Времени! Так сказал Отец и Основатель. А Отец-Основатель и все до единого его Продолжатели не могут ошибаться. А вы тут все о каких-то богах, апейронах сраных, душах невинных и невменяемых, тимпанах и Океане!
— Так пусть славный Агатий у Отца и спросит, — посоветовала Каллипига
— Как?! — взвился Межеумович идейно и материально.
Каллипига и Сократ отскочили от него и второпях полезли, один — на полку, другая — на ложе.
— Как?! — Размахивая ковшичком, Межеумович носился перед триклинием, распугивая служанок. — Спросить у Отца-Основателя? Да вы сдурели! Отец все сказал! А нам лишь понять его нужно. А понять ничего невозможно. Мы же простые материалисты. Да и он сам, — уже в некоторой задумчивости продолжил диалектик, — кажется, ничего в своих гениальных мыслях не понял… Но молчок! Молчок! Я живу идеей материализма. Она меня кормит! А значит, она верна. Не будь этой идеи, что бы я делал? Сортиры чистил?
— Да полно тебе, — начала на расстоянии успокаивать его Каллипига. — У тебя же сам Платон учился.
— Ну, учился, — подтвердил Межеумович. — А что толку. Слушал лекции материалиста, а сам все равно идеалистом стал.
— Да не расстраивайся ты, — продолжала Каллипига. — Зачерпни лучше ковшичком. Ведь истина в вине.
— И то верно, — размягчился Межеумович. — Тем более что твое угощение бесплатно, а за мое присутствие здесь славный Агатий еще и Время обещает заплатить мне.
— Да он и этот симпосий оплачивает, — сказала Каллипига.
Слова ее снова резанули меня по сердцу. Опять славный Агатий! Ну, нет. Отныне оплачивать расходы по проведению симпосиев у Каллипиги буду я сам! Но тут Межеумович перехватил у меня умственную инициативу.
— А катись оно все к черту! И материализм, и идеализм! И Время с Пространством в придачу! Лучше я буду просто жить!
И он зачерпнул ковшичком из какого-то сосуда, выпил, почмокал губами. Зачерпнул из другого. И это ему понравилось. И третий черпачок не вызвал у него отвращения…
— Выжил все-таки, — констатировал факт Сократ. — Теперь самое время поговорить о Времени.
— Ни, ни! — потряс в его сторону рукой с ковшичком Межеумович. — Лучше о богах и душе!
Тут все повеселели, а особенно служанки, которым больше всех нравился молодой Ферекид. Учитель Пифагора правильно воспринял их восторг и сказал:
— Собираясь творить мир, Зевс превратился в Эрота. А, создав Космос из противоположностей, он понудил его к согласию и любви и посеял во всем тождественность и единение, пронизывающее универсум.
Служанки как-то невольно стали скапливаться возле его ложа. Может, хотели, чтобы Ферекид тоже соединил противоположности, понуждая их к согласию и любви, а может, все происходило случайно, как и все в этой строго детерминированной Вселенной.
— Тогда и я — Эрос! — заорал выздоровевший Межеумович. — А ну, кто ко мне!
Но к нему что-то никто из служанок не торопился.
— А то ведь опять начну в материализм вербовать!
Угроза подействовала и одна из служанок приблизилась к нему.
— А начальными словами моего сочинения “О природе”, — продолжил Ферекид, — были: “Зевс, Время и Земля стали навсегда”. Время же порождает три стихии: огонь, ветер и воздух. Душа бессмертна и переходит из одного тела в другое.
Эти научные мысли, слишком сложные для осознания, колыхнули служанок в сторону Межеумовича, который радостно принял в свои объятия и служанок и идеи Ферекида. Первых он лобзал в губы и щечки, а вторые приветствовал возгласом:
— Так их и так!
— Фалес же молол всякую чепуху! — выдвинул тезис раздосадованный Ферекид.