повернуть назад…
На плато — камни, много камней. Больше ничего нет. Серые камни, серое небо над головой, кое-где — клочья серого тумана, похожие на ленивую воду. Сай шла вперед и осматривалась вокруг, ища гром-птиц. Только сейчас она поняла, что даже не знает, как те выглядят. Припомнила рассказы старших: гром-птицы большие, перья у них коричневые, а на концах крыльев черные, на голове гребень, черный у самцов и красный у самок.
Гром-птица сидела неподвижно: Сай увидела ее, только подойдя на расстояние своего роста. Гребень на голове у нее был красным — значит, самка. Птица смотрела, как Сай подходит, и не делала попытки убежать, а вместо этого разглядывала женщину.
На гром-птиц не охотятся — они не боятся людей. Сай подошла совсем близко. Птица не шелохнулась. Тогда Сай подняла руку, в которой держала острый обломок камня…
Вот и все. Сай перебирала мокрые осколки кости и мозга, пока не нашла гладкий прозрачный камень, рыжевато-коричневый кристалл с переливчатыми огнями, мигающими в глубине. Орлиный камень у нее в руках. Нужно положить его за щеку, чтобы не остыл, и возвращаться домой, пока не стемнело. Орлиный камень ляжет на холодную грудь сына. К рассвету мальчик встанет и рассмеется, а камень погаснет, станет серым и мертвым. Иллих будет жить…
КАК ВЕТЕРОК…
«Чечек-чечек», — выстукивали свое вагонные колеса. Столбы с проводами линовали и графили заоконье. Электричка резво катила к Томску, поедая километры рельсов. Коротенькая вагонная жизнь шла своим чередом: щебетали нахохлившиеся старушки, шумел подвыпивший парень в камуфляже, дремала сидя обнявшаяся парочка. Время от времени продавцы-коробейники влекли по вагону свои тележки, нарушая размеренный шум криками — то бодрыми, то заунывными: «Пиво-чипсы-семечки», «Мороженое-кому-мороженое», «Газеты-программы-кроссворды».
Андрей отвернулся к окну, мазнул взглядом по сидящей напротив девчушке лет восемнадцати и поплыл мыслями. Командировка удалась: конец августа, план по продажам сделан вчистую, и до сентября можно поплевывать в потолок. Андрей не любил и одновременно любил поездки по области. С одной стороны — электрички да поезда (не гонять же машину по эдаким дорогам), ветхие сельские гостиницы, непокой и неуют. С другой стороны — хоть какие-то перерывы в протирании штанов за бумагами, компьютером и телефоном.
Девчонка, сидевшая напротив, встала и потянулась на верхнюю полку за сумкой. Вслед за хозяйкой вверх потянулась коротенькая маечка, и перед глазами Андрея замаячила кипенно-белая полоска трусиков над поясом джинсов. Отвел взгляд. За окном проносились разноцветные домики — дачный поселок. Девчонка дергала и дергала сумку, которая упорно не снималась с полки. Андрей поднялся на ноги.
— Позвольте?
Оказывается, за угол полки зацепился ремешок. Андрей передал злополучную сумку хозяйке и получил в ответ размашистое «Спасибо». Он вернулся на место и поглядывал на свою визави искоса. Девчонка напоминала что-то или кого-то, приятное и забытое, отложенное на дальнюю полочку памяти за ненадобностью. Разглядывать ее в открытую Андрей стеснялся, а смутное воспоминание не отпускало, щекотало.
Покачивание вагона навевало дремоту. Андрей прикрыл глаза. Метался в голове обрывок прочитанных когда-то строк: «Дочка мельника меньшая…» Да, попутчицу так и хотелось назвать дочкой мельника: крепенькая, веснушчатая, ясноглазая — не чета бледным и тощим до прозрачности сверстницам.
Внезапно что-то стукнуло его по колену и звонко упало на пол. Пришлось открыть глаза. У ног Андрея лежала толстая книга — похоже, ее уронила «дочка мельника». Он поднял увесистый том и обмахнул рукой пыль с обложки, на которой красовалось «Марсель Пруст». Подал книгу и неожиданно для себя ляпнул:
— Так вот что читает современная молодежь.
— Современная молодежь читает разное, — улыбнулась девушка всем лицом: и губами, и глазами, и веснушками.
Больше они не умолкали. За два часа, оставшиеся до Томска, обсудили и то, что читает современная молодежь, и успехи нашей сборной по футболу (Юля оказалась страстной болельщицей), и перспективы обещанных мэрией гастролей Хворостовского. Мелькали за окном поля и рощицы, дома и станции, а колеса стучали-выстукивали…
Томск надвинулся внезапно — громадьем пяти- и девятиэтажек, аляповатым бело-зеленым зданием вокзала. «Чечек, чек, чек», — тише, тише, тише — наконец, электричка дернулась и замерла с шипением. Пассажиры закупорили обе двери вагона и понемногу просачивались наружу. Когда толпа схлынула, Андрей взял обе сумки и двинулся к выходу. Спустился, подал руку Юле. Та спрыгнула с подножки легко и внезапно оказалась близко, совсем близко. Пушистые русые волосы, плечи в веснушках, запах крепких летних яблок. И оконченная вагонная жизнь.
— Давай провожу, у тебя сумка тяжелая, — предложил Андрей.
— Хорошо.
— На чем ехать?
— На трамвае.
— Пойдем.
Привокзальная площадь бурлила. Сновали приезжие и отъезжающие, проводники и носильщики, мотылялся туда-сюда небольшой цыганский табор, вальяжно топтались голуби.
На остановке Андрей и Юля втиснулись в трамвай, он тронулся, дребезжа и позвякивая. Оба молчали. Андрей чувствовал странное: будто вибрации, из которых он соткан, переходят на другую частоту, атомы, из которых образовано его тело, в эти секунды перемещаются, словно кто-то ловко и быстро собирает кубик Рубика, и тут же, на глазах, образуются ровные матовые стороны — желтая, красная, зеленая.
Приехали. Общежитие медицинской академии, где училась Юля, находилось почти рядом с трамвайной остановкой — за маленьким парком. Краснокирпичная пятиэтажка щедро утыкана балконами, и почти на каждом «нюхали воздух» беззаботные юнцы — болтали, курили, читали. Андрея тут же накрыло воспоминание о таких же балконных посиделках, о ночах над чертежами, о поцелуях в коридорах общаги.
За тяжелой дверью оказалась застекленная клетушка, где сидела похожая на сову старушка-вахтерша. Шагая следом за Юлей, Андрей спиной чувствовал пристальный взгляд. Они миновали несколько лестничных пролетов, затем Юля свернула в коридор и вскоре остановилась перед закрытой дверью. Андрей машинально взглянул на номер — 405.
— Вот… Все. Спасибо, что помог.
— Вот уж не за что, — хмыкнул Андрей.
— До свидания.
— До свидания.
Андрей спустился вниз, еще раз ощутил между лопатками взгляд совы-вахтерши и вышел на улицу. Нужно было ехать домой.
Предосенье щедро раздавало свои милости. Безбашенная синь неба сменилась полупрозрачной серо-голубой пастелью. Тоненькие нити паутинок цеплялись за воздух, в котором плавал запах дыма и древесины. Казалось, наконец-то в жизнь, как в мозаику, встроился недостающий фрагмент, и теперь все правильно, хорошо, а будет еще лучше.
Андрей открыл дверь в квартиру и отчего-то поежился. Удивился, было, что дочь его не встречает, обычно десятилетняя егоза кидалась на шею с визгом — потом вспомнил, что Машка в лагере до тридцатого августа. По коридору фланировала жена с телефонной трубкой у щеки. Кивнула, бросила: «Привет», — и пошла дальше, чирикая в трубку об очередном архиважном. Андрей проводил взглядом синий халат