Читать интересную книгу Исповедь королевы - Виктория Холт

Что же касается Каролины, то она все время плакала и уже больше не была той милой подругой, что раньше. Она очень боялась замужества и заранее знала, что возненавидит неаполитанского короля.

Как-то раз матушка пришла к нам в классную комнату и строго отчитала Каролину.

— Ты уже не ребенок, — сказала она. — Я слышала, что ты стала очень раздражительна.

Я пыталась объяснить ей, что Каролина была раздражительна только потому, что испытывала страх. Но объяснить это нашей матушке было невозможно.

Взглянув на меня, она продолжала:

— Я собираюсь разлучить тебя с Антуанеттой. Вы проводите время в глупой болтовне, в бессмысленных сплетнях. Этого больше не должно быть. Это надо прекратить немедленно. Предупреждаю вас, что за вами будут наблюдать. А ты, Каролина, как старшая сестра, будешь отвечать за все.

После этого матушка отпустила меня, а Каролину задержала и продолжала читать ей нотацию о том, как она должна себя вести.

Я ушла с тяжестью на сердце. Мне будет так не хватать Каролины! Как ни странно, но в тот момент я совсем не думала о своей собственной судьбе. Франция казалась мне слишком далекой и нереальной, и я продолжала совершенствовать свое природное умение забывать о том, о чем мне было неприятно думать.

Наконец Каролина уехала — бледная, безмолвная и нисколько не похожая на мою веселую маленькую сестренку. Иосиф сопровождал ее, и ему, я думаю, было ее жаль, ведь, несмотря на его надменность и напыщенность, он имел массу своих достоинств.

У другой моей сестры тоже были неприятности, но это казалось мне чем-то далеким от моей жизни. Ведь Мария Амалия была на девять лет старше меня. Уже давно мы с Каролиной знали о том, что она влюблена в одного молодого человека, принадлежавшего ко двору, принца Цвайбрюкена, и надеется, что сможет стать его женой. Наверное, это было глупо с ее стороны, ведь она должна была знать, что ради блага Австрии все мы должны выйти замуж только за глав государств. Но Мария Амалия, подобно мне, была склонна верить в то, во что ей хотелось верить, и продолжала надеяться, что ей позволят выйти замуж за принца Цвайбрюкена.

Страшные предчувствия Каролины полностью оправдались. В Неаполе она была очень несчастна и в письмах домой писала, что ее муж ужасно безобразен. Но она помнила о том, что наказывала ей матушка, и старалась быть смелой. В конце она прибавила, что постепенно привыкает к мужу. Вот что она писала графине фон Лерхенфельд, помогавшей Айе в качестве нашей гувернантки:

«Когда мы страдаем, эти страдания еще усиливаются от того, что надо притворяться счастливыми. Как мне жаль Антуанетту, которой еще предстоит испытать подобное. Я бы предпочла умереть, чем снова пройти через это, и скорее согласилась бы покончить с собой, чем снова жить так, как я жила эти восемь дней. Это был сущий ад, и я мечтала о смерти. Когда моей маленькой сестричке придется испытать все это, я буду плакать о ней».

Графиня не хотела показывать мне это письмо, но я просила и умоляла ее, и в конце концов она, как всегда, уступила. Прочитав письмо, я тут же пожалела об этом. Неужели все в самом деле было так ужасно? Моя невестка Изабелла тоже говорила о самоубийстве. Но я, так горячо любившая жизнь, не могла понять, как можно желать этого. Еще мне показалось странным, что обе эти женщины, чей жизненный опыт был намного больше моего, говорили практически об одном и том же.

В течение нескольких часов я обдумывала письмо Каролины, но потом мысли о нем выскользнули у меня из головы, и я совершенно о нем забыла, может быть, потому, что матушка теперь уделяла мне все больше внимания.

Однажды она пришла в классную комнату, чтобы узнать о моих успехах, и пришла в ужас, когда поняла, как мало я знаю. Почерк у меня был неаккуратный и тяжелый. Что же касается французского языка, то здесь я была совершенно безнадежна, хотя умела неплохо болтать по-итальянски. Но грамотно писать и не умела даже по-немецки.

Матушка не рассердилась на меня, а только огорчилась. Она привлекла меня к себе и, обняв, сказала, что мне, возможно, будет оказана великая честь. Как было бы чудесно, если бы осуществился тот план, над которым работали принц фон Каунитц здесь, в Вене, и герцог Шуазельский во Франции! Тогда впервые я услышала имя герцога Шуазельского. Я спросила у матушки, кто это такой. Она ответила, что это блестящий государственный деятель, советник короля Франции и, что важнее всего, друг Австрии. От него очень многое зависело. Она сказала, что мы не должны допустить ничего такого, что могло бы обидеть его. Она не может даже представить себе, что он сказал бы, если бы узнал, какая я невежда. Может быть, тогда весь план провалился бы.

Она взглянула на меня с таким строгим выражением, что я некоторое время чувствовала себя подавленной. Все это казалось мне такой большой ответственностью! Но при мысли о том, что я такая важная особа, мои губы сами собой растянулись в улыбке. Улыбаясь, я видела, что матушка тоже изо всех сил сдерживается, чтобы не засмеяться. Я обвила руками ее шею и сказала, что вряд ли мсье де Шуазель будет придавать особое значение моему уму.

Она крепко прижала меня к себе, а потом, отстранив от себя, снова строго взглянула на меня. Матушка рассказала мне о могущественном короле-Солнце, построившем Версаль, который, по ее словам, был величайшим дворцом в мире, а двор французского короля — самым культурным и изысканным. Она сказала, что я — самая счастливая девушка на свете, так как у меня есть шанс жить там. Некоторое время я слушала ее описание чудесных садов и прекрасных салонов, гораздо более роскошных, чем у нас в Вене. Однако вскоре я перестала ее слушать, хотя продолжала кивать и улыбаться.

Потом вдруг я услышала ее слова о том, что мои гувернантки никуда не годятся и что мне нужны другие учителя. Она хотела, чтобы за несколько месяцев я научилась говорить по-французски и даже думать по-французски, как если бы я была настоящей француженкой.

— Все же никогда не забывай о том, что ты немка!

Я кивнула, улыбаясь.

— Но, несмотря на это, ты должна хорошо говорить по-французски. Мсье Шуазельский пишет, что король Франции очень чувствителен к французской речи и что у тебя должно быть хорошее и чистое произношение, чтобы не оскорблять его слух. Ты меня понимаешь?

— Да, мама.

— Так что ты должна очень много заниматься.

— О да, мама.

— Антуанетта, ты слушаешь меня?

— О да, мама.

Я широко улыбалась, чтобы показать ей, что понимаю суть каждого ее слова и серьезно обдумываю их — по крайней мере, настолько серьезно, насколько я на это способна. Она вздохнула. Я знала, что матушка беспокоится обо мне. Все же она была гораздо менее строга ко мне, чем к Каролине.

— Сейчас у нас в Вене находится театральная труппа — французская театральная труппа. Я распорядилась, чтобы сюда прислали двух актеров, которые могли бы научить тебя говорить по-французски так, как говорят при французском дворе, а также французским манерам и обычаям…

— Актеры! — восторженно вскрикнула я, вспомнив о том, как мы развлекались зимой в Хофбурге. Мои старшие братья и сестры играли пьесы, танцевали на балетных спектаклях и пели в опере. Каролине, Фердинанду, Максу и мне разрешалось только смотреть на них, так как, по их словам, мы были еще слишком малы, чтобы принимать участие в этих любительских спектаклях. Как страстно желала я выступать вместе с ними! Как только у меня появлялась возможность, я вскакивала на сцену и танцевала до тех пор, пока они не прогоняли меня с неизменными криками: «Поди прочь, Антония! Ты слишком мала, чтобы играть! Тебе можно только смотреть!» Если это была пьеса или балет, я с трудом сдерживала себя, чтобы не присоединиться к ним, несмотря на их запрет. Больше всего на свете я любила танцевать. Вот почему я была так взволнована, услышав от матушки о том, что ко мне придут актеры.

— Они будут здесь не для того, что играть с тобой, Антуанетта, — строго произнесла матушка. — Они придут для того, что научить тебя французскому языку. Ты должна упорно заниматься. Мсье Офрен будет консультировать тебя по поводу произношения, а мсье Сенвиль научит тебя петь по-французски.

— Да, мама.

Но мои мысли в ту минуту были далеко — на сцене нашего любительского театра. Помню, как злилась Мария Кристина из-за того, что не ей досталась роль главной героини пьесы, а Мария Амалия, произнося свои реплики, не отрывала глаз от принца Цвайбрюкена. Макс и я от восторга прыгали на своих местах.

— А мсье Новерр будет учить тебя танцевать.

— О! Мама!

— Ты еще никогда не слышала о мсье Новерре, а между тем это самый лучший учитель танцев во всей Европе.

— Я полюблю его! — вскрикнула я.

— Ты не должна быть такой импульсивной, дитя мое! Подумай, прежде чем говорить! Нельзя любить учителя танцев. Но ты должна быть благодарной за то, что у тебя лучший учитель в Европе, и выполнять его указания.