Таким образом, четырехмоторный гигант с размахом крыльев 48 метров, громоздкой системой водяного охлаждения и крейсерской скоростью 140 километров в час оказался устаревшим. Но в первый период войны нам пришлось мобилизовать все средства борьбы, и ТБ-3 использовался в качестве ночного тяжелого бомбардировщика в битвах под Москвой, Сталинградом, в сражении на Курской дуге...
Мы подошли к машине с хвостовым номером "шесть". Ее экипаж был нам знаком еще по тренировочным полетам. У крайнего двигателя на стремянке стояли двое: совсем молоденький техник-лейтенант Алексей Плаксенко и кареглазый, среднего роста старший техник-лейтенант Александр Соловьев. Они доливали в радиатор антифриз - жидкость, не допускающую замерзания воды в системе охлаждения при сильных морозах. Стрелок-радист Ваня Меркулов уже зарядил свой кинжальный пулемет - один из трех крупнокалиберных пулеметов системы Березина, установленных на ТБ-3, и начал проверять радиостанцию РСБ-5.
В центре фюзеляжа высился плексигласовый колпак другой турельной установки. Башенный стрелок Феофан Дробушков протирал ее. В хвостовой кабине возле третьего пулемета укладывал патронные ленты воздушный стрелок Вася Устименко.
Соловьев оттащил стремянку от самолета и, прихрамывая, подошел ко мне, чтобы помочь подогнать подвесные ремни парашюта. В полку все знали, что старший техник отряда Александр Иванович Соловьев болен ревматизмом, постоянные боли в ногах мешали ему летать. Но он не считался с этим и не упускал возможности участвовать в боевых вылетах.
Командир отряда Трушкин принял рапорт Соловьева о готовности машины, обошел ее, посмотрел подвеску бомб.
- Сколько горючего?
- Под пробку! - ответил старший техник-лейтенант.
- Хорошо, - одобрил капитан. - Цель дальняя, и лишний килограмм не помешает.
На старте раздался выстрел, и наступившую темноту разрезал яркий свет зеленой ракеты. Вечернюю тишину нарушили хлопки запускаемых моторов, затем рокот и завывающий гул заглушил все звуки. Трушкин дал газ, и самолет, качаясь, пополз со стоянки по неровному грунту. Пасиченко стоял на мостике в передней рубке и, размахивая флажками, помогал летчикам выруливать машину. Я сидел за штурманским столиком у левого борта и наблюдал за взлетом кораблей полка. Из-под гигантских крыльев вырывались поднимаемые четырьмя винтами снежные вихри. Тяжелый бомбардировщик исчезал в облаке снега; только в конце летного поля из этого облака вспыхивали трехцветные аэронавигационные огни (АНО) - машина отрывалась от земли.
Наш ТБ-3 пробежал весь аэродром и над черными оврагами повис в воздухе. Мелькнула извилистая речушка Цна. Стрелка высотомера медленно поползла вправо по циферблату - 300, 400, 500... Я сличил карту с местностью и выключил свет в кабине. Моторы надрывнo гудели: гау-гау-гау...
Кругом темно. Только по звездам можно определить, где небо, где земля. Но чем выше поднимался наш корабль, тем лучше становилась видимость, глаз привыкал, и я уже начал различать крупные ориентиры. За рекой Медведица еще раз сличил карту с местностью, уточнил путевую скорость, рассчитал время прибытия к контрольному ориентиру и стал его ждать. Чем ближе мы подлетали к руслу Дона, тем напряженнее я всматривался в его берега. Мне хотелось рассмотреть, где немцы, где наши. Но, как я ни всматривался, увидеть почти ничего не мог. С высоты 2100 метров ночью видны были только вспышки артиллерийского огня, пулеметные трассы и взрывы бомб, сбрасываемых с невидимых для меня самолетов.
Мы развернулись на юго-запад. Я продолжал смотреть вниз. От сильного напряжения слезились глаза, и я с досадой смахивал рукавом комбинезона соленую влагу с лица. "Найду ли цель, поражу ли ее бомбами в первом вылете?" - все чаще мучили меня мысли. Как бы отгадав их, ко мне подошел Пасиченко. Он посмотрел на горизонт, сказал:
- Смотри, скоро наш лидер сбросит САБы, потом начнем бомбить.
И действительно, вскоре темный горизонт разрезал сноп света, сброшенные САБы (светящиеся авиабомбы) сначала как бы повисли, а затем начали опускаться, все ярче освещая железнодорожный узел - станцию Лихая. И тут же вспыхнули лучи вражеских прожекторов. Гитлеровцы открыли огонь из орудий зенитной артиллерии, в черное небо взлетали красные шары - снаряды автоматической пушки "Эрликон". Счетверенные пулеметные установки прошивали ночной горизонт трассирующими пулями.
- Началось! - крикнул мне Пасиченко. - Переходи на прицел. Не забудь снять бомбардировочное вооружение с предохранителя!
В объективе прицела я увидел столб огня, он двигался по курсовой черте нам навстречу, точно светящаяся лампочка на тренажере. Бомбы рвались все чаще и чаще. На южной окраине станции что-то вспыхнуло, и огненное зарево с каждой секундой разрасталось. Я подал команду: "На боевой!" Это означало, что самолет вошел в зону прицеливания, лег на боевой курс, изменить который ничто уже не могло: маневрирование здесь равносильно нарушению приказа.
Капитан Трушкин и сержант Кошелев словно застыли и срослись со своими огромными штурвалами. Замерли стрелки компаса и высотомера. Прошло несколько томительных секунд, и две бомбы весом по 250 килограммов полетели вниз. По моему сигналу летчики сделали разворот влево и снова зашли на цель. Я открыл бомболюки и прильнул к прицелу. На станции Лихая бушевало море огня. Вдруг кабину ярко осветило, в ней стало неуютно, она сразу сделалась какой-то чужой. Взрывы снарядов стали вспыхивать возле самолета.
Закрыв правый глаз, я напряг левый и с трудом уловил цель - она была уже на перекрестии. Бомбы сбросил залпом, стокилограммовые фугаски с грохотом вывалились из кассет бомболюков и полетели вниз.
Я подал сигнал: "Бомбы сброшены". Летчики тотчас же развернулись вправо, чтобы быстрее оторваться от ослепительных лучей. Но вражеские прожекторы цепко держали в своих щупальцах наш ТБ-3.
Скорость самолета достигала предела. От перегрузки старенький бомбардировщик дрожал. Меня прижало к сиденью, будто придавило тяжелым камнем. Но и в такой непривычной обстановке я видел, как рвались бомбы над целью, успел сосчитать 5 крупных и 12 мелких очагов пожара. Станция Лихая была охвачена почти сплошным пламенем. Что-то беспрерывно рвалось, вспыхивали то синие, то желтые, то ярко-красные огни.
- Хорошо отбомбились! - крикнул мне штурман отряда, и тут же наши стрелки открыли огонь из всех пулеметов: нас атаковал "Мессершмитт-110".
Завязался воздушный бой. Летчики, убрав газ, начали маневрировать. Самолет резко пошел на снижение. Меня снова прижало к сиденью. Четырехмоторную громадину бросало то вправо, то влево...
Наконец стервятник потерял нас, и мы на малой высоте пересекли Дон, но только уже в другом месте. Ни вспышек орудийных выстрелов, ни взрывов бомб, ни светящихся трасс пулеметной пальбы я уже не видел: то ли переместилась линия фронта, то ли уснули под утро усталые солдаты.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});