Читать интересную книгу Кавказские новеллы - Арсен Титов

— Воин! — вдогонку позвал осман.

— Только такие увечные остались. Пропадает земля грузинская! — сказали рядом.

Таро вздрогнул, глаза скосил. Стоят люди, торгуют.

— Пошли! — хмуро сказал он осману.

Вот как поступил он. Ушел он из Чрдили смолоду. И не пахал, сад-виноградник не обрабатывал, дом не строил, скот не разводил, детей не рожал. Он только воевал. Потому он думал немного не так, как те, кто пахал, строил, обрабатывал, разводил, рожал, — хотя при этом тоже воевал.

— Пошли! — хмуро сказал Таро осману.

И пришли они в закуток из досок и кошм близ не очень чистого духана в углу базара, где их встретили двое людей османа. И на них хмуро поглядел Таро. Зашли они в закуток. А самое малое время спустя, Таро вышел один и с большим ковровым свертком под мышкой. Он вышел, сожмурил от света глаза, оглядел вокруг. Все на базаре повернулись к нему. Но никто не выдержал его взгляда. Таро, как по пустому месту, прошел базар, свернул за крепость, пришел в постоялый двор, отвязал коня и уехал.

— Как имя твое? — спросил он в дороге у свертка.

— Маквала-Ежевика! — пропищал сверток.

Таро спешился, развернул ковер, в котором, как можно догадаться, оказалась юная и не чаявшая спасения девушка. Таро отвез ее домой. Но, говорят, она столь вцепилась в него, что и дома, при виде всей своей родни, не желала расцепить рук.

— И вправду, ежевика! — якобы пробурчал в смущении Таро, а потом все-таки уехал.

Так он поступил. Он пашню не пахал, виноградник не обрабатывал, дом не строил, скот не разводил, детей не рожал. Он всю жизнь воевал.

Османа тою же ночью ради перстня зарезали двое его людей. Потом один из них зарезал другого. сам же тронулся умом и долго бегал по верхним сосновым лесам над Сурами. Девушка-ежевика будто бы в ожидании Таро не пошла замуж. А у самого Таро стал слепнуть один глаз и стеснилась душа, так что он снова ушел из Чрдили.

Айвы

Я полол кукурузу и фасоль. Изредка я оглядывался на свой дом — аккуратный маленький дом из платановых брусьев в две комнаты, объединенных балконом и на столбах. Имущества у меня не было. Я отнес в дом брюки Дато, в которых он долгое время ходил после войны. Потом отнес туда папку ватманской бумаги и карандаш, купленные в магазине. Брюки я положил в одну комнату, а бумагу с карандашом — в другую. Брюки мне были постелью, если появлялось желание полежать, глядя в потолок. Бумага с карандашом не имели определенного назначения. Я не знал, что с ними делать, но мне с некоторого времени стало нравиться брать их в руки.

Жора спрашивал:

— Ты знаешь историю этого дома?

Всем известно, что дом построил Дато на земле, которую Магаро, будучи председателем колхоза, втайне от района дал ему взамен отобранного колхозом нижнего виноградника. На винограднике лежало старинное заклятье, и Магаро таким образом миновал его. Когда Дато отдал дом мне, я сказал: — Не надо, дядя Дато!

Он сказал:

— Каждый грузин обязан иметь дом!

Я сказал:

— А дедушка Таро?

Он сказал:

— Вот и хватит вам одного бездомного!

Я сказал:

— А заклятье?

Он сказал:

— Мы поставим деревне стол!

На всю деревню у нас оставшегося вина не хватало. Мы отложили стол до зимы. Жора оказался не в силах ждать и стал каждый день приходить с тонким, по его мнению, намеком.

— Ты знаешь историю этого дома? — якобы тонко намекал он на необходимость с моей стороны во избежание неприятностей от заклятья поставить ему кувшинчик. Я и без намеков не скупился, так что Жора постоянно уходил от меня с песней «Подмосковные вечера», ибо в свое время мой дедушка Таро ушел в Россию. Если честно, кувшинчики были на пользу только младшему сыну тетушки Кекелии, с получением должности охранника на железной дороге купившему себе кожаную папку и решившему жениться на Гуло или Маргарите, с которыми я обычно любезничал около родника, но после кувшинчика с Жорой это делать стеснялся. Так было каждый день. Но Жора считал нужным делать свои намеки. Я не выдержал и на очередной вопрос об истории постройки дома тоже ответил с намеком. Я сказал:

— Этот дом построил товарищ Сталин в раннюю пору своей деятельности, когда был всего лишь плотником Иосифом!

Я так сказал потому, что некоторое время мы с Жорой жили в лесу с целью познать и объединить мир, до сего разделенный. Цель наша не была достигнута по одной небольшой причине — Жора соблазнился собственностью в виде двух буйволов с арбой, принадлежащих ему же, но однажды утром ошибочно принятых за подарок природы. Его буйволы и арба оказались на нашей старой груше, трехсотлетней и бесплодной, которую в целях разъединения нас с Жорой, сплотившихся, Магаро решил срубить, сказав, будто это ему поручил Дато, а тот в свою очередь якобы решил грушу срубить как раз ввиду ее бесплодия. Я пожалел грушу и в безлунную ночь вышел из леса, нацеплял на грушу всего, что попалось в темноте под руку — в том числе и буйволов Жоры вместе с арбой. Жора же все это принял за подарок природы и, сколько я ему ни объяснял, соблазнился приумножением собственности, полагая к двум своим буйволам с арбой прибавить еще двух буйволов с арбой же. А известно, что борцом номер один с собственностью являлся не кто иной, как товарищ Сталин, верный ученик товарища Ленина, который, в свою очередь, был верным учеником Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Говоря о постройке моего дома товарищем Сталины, я ничуть не намекал на коварство Жоры, с которым он под идею объединения мира, оказывается, лишь маскировался, а подлинно — будучи дарвинистом — преследовал тайный эксперимент дождаться, когда посредством дикого образа жизни у меня появятся признаки обезьяны в виде хвоста. Если бы я так намекал, то невольно бросал бы тень на товарища Сталина и его великих учителей, тоже дарвинистов, как бросил бы тень на Дато живущий внизу Шота, если бы указал на меня, когда отвечал завмагу о том, что не знает, кто бы мог купить в магазине банку гнилой риб пескар, то есть баночку превосходных португальских сардин «Пескадор», которых никто во всей округе никогда не покупал, потому что зачем их покупать, если в речке есть хороший риб цоцхали, форель и усач. Никто не покупал, а я однажды купил, и завмаг заподозрил продавца в воровстве. Продавец же поклялся в своей абсолютной честности и вспомнил мои приметы — светлый и зеленоглазый, — которые в какой то степени совпадали с приметами Шота, светлого и голубоглазого. И если бы Шота указал на меня, то бросил бы тень на Дато в том смысле, что его родственник, то есть я, есть человек немного не в себе, потому что решил вместо хороший риб цоцхали, форель и усач купить гнилой риб пескар.

Вот так все было. Потому в своем намеке я не сказал про эксперимент, а сказал только про собственность.

— Этот дом построил товарищ Сталин! — сказал я с намеком только на собственность.

— Скажици, пажаласца, какой асцраумий! — голосом московской артистки сказал Жора и ушел.

На выходные приехал Дато и спросил:

— Жору не вижу!

Я признался.

— Пойдем пригласим! — сказал Дато.

Мы пошли и от айв увидели внизу Жору, заворачивающего арбу с глиной во двор Геронтию.

— Да! — вдруг сказал Дато, а я сильно насторожился. — Да, отчего это соседские курочки так чудесно кудахчут, когда ходят мимо нашего дома, будто у нас во дворе появился хороший петушок? И отчего младший сын тетушки Кекелии здоровается со мной сдержанно и смотрит в значении, будто я ему с прошлого года задолжал мешок фасоли?

Я покраснел и промолчал.

— Не знаешь? — спросил Дато.

— Не знаю, — сказал я.

Во дворе Геронтия Жора в мою сторону даже не посмотрел, но, здороваясь с Дато, не сдержался сказать.

— Не очень чисто нынче растут у тебя кукуруза и фасоль, уважаемый Дато! — сказал он.

Жена Геронтия в возмущении крикнула с балкона:

— Парень у вас за ворота выйти не смеет — не разгибаясь, работает, а вы все равно вместо добра одни огрехи видите!

Я снова покраснел. Жора сурово повернулся к жене Геронтия.

— Если бы, — сказал он, если бы товарищ Сталин в свое время не видел огрехов, то вместо великой державы у него вышла бы собачья будка! — подумал и прибавил: — На столбах!

Я сделал вид, что никакого намека ни на себя, ни на наш дом не нашел. А Дато вообще прикинулся глухим, найдя себе выход из ситуации в том, что спросил жену Геронтия, где сам Геронтий.

— В лесу Геронтий, в лесу! Где же ему быть в такую пору! — поспешно ответила она.

— Продолжает эксперимент некоторых! — сказал я.

Жора промолчал.

Мы помогли ему сгрузить глину. Он послал буйволов домой и с нарочной неохотой пошел к нам, из почтения пропустив Дато вперед. Мы поднялись до половины нашего сада, когда он вдруг остановился.

— Эксперимент! — закричал он. — Пусть будет эксперимент! Но вы думаете, Геронтий в лесу? Одного раза за этот год я его там не видел! У себя в курятнике он — вот где Геронтий!