— Развелось же кабанов! — сказал он дома жене Полине. — Житья от них нет.
Тем временем Игорь нахохлившись сидел на койке. Пробовал читать, но строки сделались точно немыми. Разговор с капитаном не шел из головы. «… уверенности не было, Тверских!» — слышалось солдату. Это в Гайке-то! Да ведь она же первоклассная собака! Только для того он, Игорь, и повторил упражнение, чтобы окончательно убедиться.
«Уверенности нет»! Еще что? И как это он не вспомнил сегодня Никифора Тверских, отца, на которого Игорь непременно должен быть похожим?
Собственно, Игорь и не возражает. Кому неохота стать героем! Но когда в тебе хотят увидеть чуть ли не все черты отца, упрекают тебя, огорчаются оттого, что ты все еще не похож на него, тычут в нос — это уже слишком!
Он, Игорь, сам по себе. Начать с того, что и биография у него необычная. Двух лет от роду его взял к себе, укрыл от немцев белорусский крестьянин Петро Игнатюк. Игорь и сейчас в письмах зовет старика отцом, а его жену Клавдию Антоновну — матерью. От них он узнал, что родной его отец был начальником заставы и в первое утро войны принял неравный бой и погиб, а мать была в это время в Орше, и там ее убила фашистская бомба.
Когда Игорю было двенадцать лет, в село приехал писатель из Москвы, собиравший материалы о Никифоре Тверских, о его славной заставе. Года через полтора в школе получили книжку с портретом отца на переплете. Так вот он какой! Ни у кого в селе не было фотографии отца и никто не мог рассказать так хорошо, с такими подробностями о том, как пограничники зарылись в землю и три дня держали оборону, бились с врагом до последнего патрона. Игорь всегда гордился своим отцом — героем Никифором Тверских, но Игнатюки как были для него, так и остались по-настоящему близкими. И, наверное, Игорь доучился бы в сельской средней школе и стал бы трактористом или полеводом, если бы не произошло неожиданное…
Объявился дядя Игоря, полковник. Приехал, увез его к себе в Москву. Квартира в центре столицы, летом дача, прогулки в машине. Игорь попал словно на другую планету. Полковник и его жена — артистка — бездетные, привязались к Игорю, дали ему полную свободу. «Кровь у парня здоровая, сибирская, не свихнется», — говаривал дядя. У Игоря появились деньги, новые друзья. Иногда он после шумной вечеринки оставался у них ночевать и опаздывал на уроки. Потом оказалось: один из его приятелей знакомился с иностранцами, спекулировал заграничными галстуками, джемперами, рубашками и угодил в тюрьму. Другой учинил в ресторане драку. А Игорь считал их своими — такими «законными» ребятами! Он и сам свихнулся бы, если бы не честность, не уважение к труду, привитые в колхозе, в доме Игнатюков.
Тетя Агния, артистка, усмотрела у Игоря сценические данные. Игорь уже вообразил свое имя на афишах, в мечтах видел себя раздающим автографы у ворот киностудии «Мосфильм». Но дальше участия в массовых съемках дело не пошло.
Настала пора призыва. Игорь возмечтал о морской службе, рисовал себе штормовые вахты, берега неведомых стран. Но дядя был непреклонен в одном: сын Никифора Тверских должен служить на границе! Убеждал Игоря, упрашивал, наконец уломал. Дал знать в военкомат, и вот Игорь на границе. Несколько удивленный новым поворотом своей судьбы, он толком еще не представлял себе, кем будет. И если бы не Осадчий…
Иван Осадчий, любитель и знаток собак, поведал солдатам-новичкам, как он и его пес Наждак задержали восемь нарушителей. Восемь! Потом Осадчий спросил, кто желает поступить в школу инструкторов. И Тверских вызвался. Рука как-то сама поднялась.
И вот он инструктор, у него есть собака, умная, понятливая Гайка! Игорь убежден, что ему досталась редкая, выдающаяся, талантливая помощница.
Когда же его Гайка встретит полное признание на заставе? До боли обидно за нее Игорю. Нет, он не успокоится. Он докажет капитану. Напишет в округ, Карацупе.
Вот это лучше всего! И откладывать незачем. Игорь достал из тумбочки конверт, бумагу, взболтал чернила в пузырьке. Но в ту же минуту во двор, с шумом уминая гальку, въехала машина. Игорь глянул в окно. Из машины вылезли два офицера. Он знал обоих. Коренастый полковник, с широким скуластым лицом, — Чулымов, начальник отряда. Другой, высокий, румяный, в ярко начищенных сапогах, — подполковник Нащокин из политотдела округа. С ними еще два офицера.
Нащокину и надо сказать про Гайку! Он политработник; обратиться можно прямо, минуя инстанции. Улучить только удобный момент…
К приезжим вышел Сивцов.
Он отдал рапорт, и голос его немного дрожал: уж очень внезапен этот визит! Он мысленно спрашивал себя, что могло их привести сюда и в такой спешке. Брызги грязи облепили машину.
— Мы к вам, — сказал Чулымов. — Покажите-ка, где у вас прошел кабан!
Сердце Сивцова сжалось.
— Здравствуй, Леонид, — просто сказал Нащокин.
Сивцов и Нащокин вместе учились, вместе окончили военную школу. Затем пути их разошлись. Нащокин, прослужив короткое время на заставе, где-то на Карпатах, получил оттуда назначение в политотдел отряда, а года два назад прибыл в Тбилиси.
— Что нового у вас? — спросил Чулымов.
— Все тихо, — ответил Сивцов. — Один предмет обнаружен в лесу…
Он вынес палку. Нащокин вытащил из планшетки большую линзу, внимательно оглядел находку, но ничего не сказал.
— А у нас есть сигнал, — веско произнес Чулымов.
Сивцов напрягся. Нет, ночной инцидент, оказывается, не исчерпан. В Месхетских горах таксаторы леса видели в бинокль двух пешеходов. Они мелькнули вдали, на горном хребте, и скрылись в ущелье, среди скал. Местность суровая, труднопроходимая, посещается редко. У таксаторов была рация; они послали депешу в свой трест, а оттуда позвонили пограничникам.
— Возможно, охотники? — тревожно сказал Сивцов.
Он знал, что на границе бывает и ложная тревога. В большинстве случаев неизвестные, вызвавшие переполох, оказываются охотниками, чабанами, геологами… А если даже те, двое, и нарушители, то ведь его застава не единственная. Есть соседи.
Шагая вместе с приехавшими к линии границы, Сивцов успокаивал себя.
Нащокин ступал аккуратно, выбирая места посуше, и осторожно, двумя пальцами отводил ветки. «Все равно глянец не убережешь», — думал Сивцов, глядя на узконосые хромовые сапоги Нащокина.
У лаза, к которому вели кабаньи следы, Нащокин опять извлек свою лупу, стрельнувшую по елям шаловливым солнечным зайчиком, и нагнулся.
— Смотрите, — сказал он таким тоном, что все разом подались к нему и только Сивцов продолжал стоять поодаль, в ожидании.
Нащокин обернулся к капитану.
— Прошу!