Читать интересную книгу Обольщение Евы Фольк - Дэвид Бейкер

Услышав недовольное ворчание других рабочих, Ева поспешила с кофейником к ним. В этот момент Ричард Клемпнер, бывший инженер, что-то оживленно рассказывал окружающим. Недавно вступив в ряды национал-социалистической партии, он только о том и говорил, что о великом предназначении Германии. Ричард рьяно настаивал на исключительности немецкой нации и ее истории. Ева остановилась, чтобы послушать его рассуждения о любви немцев к земле и порядку. Объясняя, что слово «национал» означает всех, кто говорит на немецком языке, а «социалистический» — общественное благо, Ричард смотрел прямо на Еву, как будто обращался только к ней.

Она и сама хотела бы гордиться своей родиной (тем более, что ее отец всегда поощрял патриотизм), однако то что она видела и читала в газетах, не вызывало у нее ничего кроме стыда. Чем было гордиться? Жизнью под французской оккупацией? Для Евы быть немкой означало, что она и ее друзья — всего лишь объекты насмешек для чужаков а флаг Германии не вызывал у нее (да и не только у нее) никаких патриотических чувств. Ныне черная, красная и желтая полосы для большинства немцев олицетворяли лишь слабость и упадок пожалованной победителями Веймарской республики.

Откашлявшись, Бибер натянул на свою лысую голову фуражку.

— Осталось менее двадцати недель до того, как они уйдут.

— Да, если только они выполнят условия договора, — ответил ему кто-то из дальнего угла. Там и тут раздались недовольные голоса.

— Выполнят, — кивнул головой Бибер. — Французам хватает и своих финансовых проблем, — он отхлебнул кофе.

— А они вернут нашим их дома на Руре?

Несколькими годами ранее французы выселили 150.000 граждан Германии из их исконных поселений в области Рура. Немецкое правительство на это никак не отреагировало.

Бибер покачал головой.

— Да что нам до этого! Вчера в сиротском доме закончился уголь. Священники созвали общину, чтобы собрать пожертвования, но у людей в деревне сейчас у самих — хоть шаром покати. Они обратятся в Веймар, но вряд ли политикам будет до этого дело, а дети мерзнут уже сейчас.

— Правительство еле держится на плаву, — проворчал чей-то недовольный голос, — и, надеюсь, оно таки утонет.

— В Берлине опять мятежи, — добавил другой рабочий.

— Большевики, — пронесся шорох голосов.

Немцы, живущие в сельской местности, не хотели иметь ничего общего с международным движением юнионистов, печально известным своей беспощадностью к инакомыслящим.

Бибер поднял руку, призывая к тишине.

— Давайте на минуту забудем о политике. У нас осталось еще несколько рейсов, но для того, чтобы деревня пережила зиму, нам понадобится больше денег. Можно было бы закупить запас угля для сиротского дома на всю зиму. Это обойдется дешевле, чем брать его частями, — Бибер посмотрел на Клемпнера. — Да и твой сын нуждается в лекарстве.

— У меня еще есть.

— А тебе хватит денег и на уголь, и на лекарство?

Клемпнер потупился.

— Партия старается помогать мне.

— Лучше бы ты обратился за помощью ко мне.

— Значит, мы продадим хорошее вино? — вмешался в разговор Вольф.

У Бибера была припрятана коллекция отборного рислинга, однако он не собирался рисковать ни единой бутылкой из этого запаса до тех пор, пока существовала опасность быть схваченным французами.

— Нет. Ни в коем случае. Пока французы не уйдут, мы это вино не тронем. Оно — на будущее. Мы можем рисковать чем-то похуже, но только не самым лучшим, что у меня есть. Я придумал кое-что другое, — раскурив трубку, Бибер выпустил облако дыма. — Я решил заложить свой виноградник. Это даст нам достаточно денег, чтобы закупить уголь. А с банком я расплачусь после того, как мы сможем безопасно перевозить хорошее вино.

Мужчины стали беспокойно переглядываться.

— Я знаю, о чем вы думаете, — продолжал Бивер, — но другого выхода я не вижу. Дети уже болеют и умирают от холода. У нас нет времени ждать. Я должен что-то предпринять.

* * *

Благодаря великодушию Бибера, остаток зимы в сиротском доме было тепло, голодные получали свой хлеб, а больные — лекарства. Никогда еще Ева Фольк не переживала столько радости. Каждый вечер, отправляясь к ящику для милостынь в церкви своего отца, девочка испытывала особое чувство причастности к чему-то большому и прекрасному, и это делало ее счастливой. Осознание важности миссии наполняло жизнь Евы смыслом. Она чувствовала себя целостной, но одним апрельским вечером все изменилось…

Ева и ее подруга Линди Краузе шли при свете первых звезд по необычайно тихому Вайнхаузену. Легкий, по-весеннему сырой ветерок гнал по брусчатке пустой рыночной площади несколько грязных бумажных листков. Над зеркальными водами Мозеля эхом пронесся далекий свисток паровоза. Проходя через рыночную площадь, Ева остановилась у старого колодца.

— Я же видела, как он смотрит на тебя, — сказала она, оглядываясь на хихикающую Линди. — Ну, знаешь, так… По-особенному…

Круглолицей, крупной Линди тоже было четырнадцать. Несмотря на свою нескладность и не слишком привлекательную внешность, она отличалась добротой и мягкостью характера. Для Евы Линди была самой близкой подругой.

— Да ну, не выдумывай, — рассмеялась она.

— А я говорю, смотрел, — настаивала на своем Ева. — Понтер втюрился в тебя. Спорим?

— Но ты же красивее меня, — ответила, все так же хихикая, Линди. — Может, он в тебя втюрился?

Ева промолчала. Она действительно была красивой, хотя напоминание об этом всегда смущало ее. Похоже, окружающие не сомневались, что миловидная, белокурая девчушка скоро превратится в настоящую красавицу. В этот момент Еве бросились в глаза тусклые полоски света, пробивающиеся с Из-за угла показался отряд солдат. Французы! Внутри Евы все оборвалось.

— Линди! Беж…

— Стоять! — указал пальцем на девочек пьяный офицер, удивленный столь неожиданной встречей.

Ева и Линди, замерев на месте, медленно обернулись. Офицер что-то сказал своим спутникам, и те зловеще расхохотались.

— Эй вы! А ну, ни с места!

Офицер говорил по-немецки практически без акцента. Расправив плечи и напустив на себя яростный вид, он, пошатываясь, двинулся к девочкам. Отряд последовал за ним. Приблизившись, офицер шутливо отдал честь и, сдернув с головы украшенную вышивкой фуражку, театрально поклонился.

— Мадемуазель, давайте знакомиться, — сказал он, поцеловав Еве руку. — Вот уж не ожидал встретить такую красавицу при свете звезд!

— Мы идем домой, месье. Мы очень сожалеем, что нарушили комендантский час. Отпустите нас, пожалуйста.

— Говоришь, отпустить?

Ева молча кивнула головой. От страха у нее пересохло во рту. Взяв Линди за руку, она нервно озиралась на окруживших их солдат. Семеро из них были французами, а еще трое — сенегальцами. Ева испуганно посмотрела на черные лица африканцев.

— А ты что, немая? — злобно спросил офицер, поворачиваясь к Линди.

Она только молча потупилась. Сплюнув, офицер осмотрел дома и магазины вокруг рыночной площади.

— А ну, всем сидеть в своих норах! — крикнул он, указывая пальцем на несколько силуэтов, показавшихся в затемненных окнах. Выхватив шестизарядный револьвер офицер направил его на фигуру, выглянувшую из двери бакалейной лавки. — И тебе тоже, грязный еврей! — гаркнул он. Дверь лавки тут же закрылась.

Офицер сунул револьвер обратно в кобуру.

— Жаль, что мы не стерли этих твердолобых немцев с лица земли, — буркнул он, слегка пошатываясь. — Итак, что мы здесь имеем? Две немочки, пренебрегающие нашим комендантским часом. И что же мне с ними делать? — покрутив черный ус, офицер с деланной задумчивостью прикоснулся пальцем к кончику своего носа. — Нет, нет, оставить их ненаказанными никак нельзя. — Оглянувшись на темные дома он отстегнул от ремня флягу и сделал большой глоток русской водки. — Они считают меня за дурака, — продолжил офицер, отрыгнув. — Я же знаю, что они все равно наблюдают за нами сквозь щели. Что ж, устроим для них представление.

Ева оцепенела. Ее сердце едва не выпрыгивало из груди. Во рту у нее пересохло, а в голове крутилось только одно: «О Боже, что они с нами сделают?»

— Эй ты, красотка, раздевайся! — вдруг приказал ей офицер тоном, не терпящим возражений.

Потрясенная Ева не могла сдвинуться с места.

— Шевелись! — проревел офицер.

— Но, месье… П-пожалуйста, — начала Ева заплетающимся языком.

— Делай, что тебе говорят! — гаркнул офицер, дав ей пощечину, — Если не хочешь, чтобы за тебя поплатилась вся эта вонючая деревня!

Ева обреченно заплакала. Ее дрожащие пальцы медленно потянулись к пуговицам легкой куртки. Сняв куртку, Ева мгновение подержала ее в руках, как бы еще надеясь на милость офицера, а затем положила ее себе под ноги.

— Давай, свинья! — крикнул офицер, ткнув пальцем на зеленую блузку Евы, купленную мамой около месяца назад у местной швеи.