Читать интересную книгу Мечты - Федор Крюков

Потом и слухи эти как-то вдруг схлынули так же быстро, как быстро они поднялись на гребень взбудораженной народной жизни. И все опять вернулось к тому, как было. Уныло потянулась серая полоса дней, полных нужды и случайностей. А беспокойная мечта о лучшей жизни, более основательной и сытой, — как червь все-таки копошилась в смирной голове и металась от одного фантастического плана к другому. Все они основаны были на непреложных фактах действительности, но все походили на чудесный, легкий сон…

Вон Тараска Вершинин принес из полка большие деньги. Всего четыре месяца послужил — и семьсот! Говорит, в карты выиграл. Врет, должно быть? Обворовал или ограбил кого-нибудь. Но что же невозможного и в карты? Можно выиграть! Бывает, фортунит человеку… И тотчас же пылкая фантазия начинала рисовать Ферапонту, как он сел играть в карты с этим самым Тараской и обыграл его: взял эти семьсот, затем купил у Барабона хату о двух теплых за 230, покрыл ее железом и над воротами воздвиг вывеску с надписью под изображенным на ней коричневым сюртуком: «Мастер Ферапонт Степаныч Тюрин». Два подмастерья у него, сам третий. Машина стучит, весело лязгают ножницы, шипит по смоченной материи утюг, песня выбегает на улицу.

Во слободке молода вдова живет…

Чем не жизнь? Если обыграть Тараску… Жаль, сесть не с чем, а то бы обыграл — плевое дело! Обыграть ничего не стоит…

А то вот совсем в руках был случай… Года два назад кучер Кочеток вытащил у Романа Ильича чулок с золотыми. Вытащил и зарыл в песок на косе. Но когда, отсидевши в остроге свой год и четыре месяца, он пришел опять на косу, то никак не мог разыскать место, где зарывал деньги. Покопался, покопался в песке и ушел с пустыми руками. А девчата нынешней весной купались и напали на эти самые червонцы сотника. Тоже хорошо поджились. А ведь он, Ферапонт, сколько раз на этом месте стоял и даже сидел. Если бы знать… Ну, да подойдет и его полоса. Почему-то он уверен, что непременно найдет чулок с золотыми. Ну, чулок не чулок — кубышку. Попадаются также старинные горшки с серебряными рублями, с крестовиками. Надо лишь знать, где покопаться. Ефим Широкий говорит, что в курганах этого добра — сделай одолжение! А он знает, у него есть книга «Черной и белой магии». Что ж, копать мы можем, это дело наших рук…

Хорошо еще, если под год хлеба засеять побольше. Только угадать, какой хлеб в цене будет. Вот сейчас пшено до двух рублей дошло. Ежели, скажем, десятин шесть-семь заметать, да ежели вокруг Троицы пройдет добрый дождь, то по сто мер считай на десятину! Шестьсот-семьсот мер, на пуды это близко к тысяче… Ведь это куча денег! И каши — ешь — не хочу!.. Беспременно надо посеять побольше проса. Эх, если бы земля!..

Раз в казенной винной лавке Ферапонт увидел на стене большой лист с двуглавым орлом.

— Что за афишка? — полюбопытствовал он.

Сидельцы прочитали ему: говорилось там о вольных землях в Сибири. До этого Ферапонт думал, что удобнее переселить на вольные земли господ: их поменьше, и они как будто не так семьянисты, как мужики. Но господа, по-видимому, упираются против переселения. А глупы: про вольную Сибирь так хорошо расписано в афишке под двуглавым орлом. Ферапонт махнул рукой и произнес:

— Уважу… переселюсь сам…

— Вон Спиря поехал новых местов искать да жену там похоронил… назад идет, — сказал сотник предостерегающим тоном.

— Ну, у меня баба корпусная, не скоро помрет, — с уверенностью отвечал Ферапонт.

Он не врал. Лукерья была почти вдвое выше его и кость имела широкую, богатырскую. Ферапонт и она казались мало подходящей парой друг другу, но сложились так обстоятельства, что безродный Ферапонт был удостоен вниманием Лукерьи и вошел в саманную хату Гугнихи законным зятем. Не раз, правда, на первых порах ему приходилось слышать соболезнующие разговоры соседок с Лукерьей:

— И плохенького мужишку ты нашла себе, Луша!

На это Лукерья трезво-практическим тоном отвечала:

— Ничего. Лишь бы шапка на голове была… Хорошего-то возьми, а он все пропьет да в орла проиграет. Вон у Колобродихи одни стены остались. А казак-то какой: из-под ручки поглядеть!..

Ферапонт был мужем удобным во многих отношениях. Угловатая, смуглая до закоптелости Лукерья, с крупными чертами рябого лица, не рождена была пленять сердца и сама была глубоко равнодушна по части нежных чувств. Но нужда полуголодного существования еще до замужества заставила ее стать жрицей богини любви. Выйдя за Ферапонта, она тоже не стеснялась в способах заработка. Тело ее — большое и мягкое — находило своеобразных любителей красоты этого сорта. Раз в неделю приглашал ее мыть полы в своем доме вдовый батюшка о. Никандр, и каждый раз Лукерья уходила от него с лишним двугривенничком, против условленного пятиалтынного, да с десятком белых мятных пряников. Заходили иногда подгулявшие казаки, приезжие хуторяне, — со своей водкой и закуской. Ферапонт очень охотно угощался с ними, быстро хмелел и смирно засыпал за столом, предварительно извинившись перед всеми собеседниками за то, что скоро ослаб. А гости после этого поочередно разделяли в чулане его супружеское ложе. И после нескольких таких визитов Лукерья могла пойти в лавку к краснорядцам Скесовым и купить своим ребятишкам по рубахе. Заветной мечтой ее было собрать рубля четыре и начать тайную торговлю водкой — хорошие барыши можно было бы выручать… Но это тоже оставалось лишь мечтой.

— Сторона холодная — Сибирь, ребятенок поморозишь! — сказал опять Роман Ильич, и, похоже было, что хотел он остановить Ферапонта, как будто жаль было ему потерять обычного собеседника, такого удобного и безобидного: над ним и смейся сколько хочешь, его и выругать свободно, и нравоучение сделать можно…

Ферапонт выпустил заряд дыму по направлению к улице и равнодушно-спокойным тоном сказал:

— Ничего. Тут скорей кабы не замерзнуть… Тоже нажитки-то не первой гильдии.

— А чем плохо? Ведь живешь? Кормишься? Еще детей какую кучу развел!

— Кормлюсь. Два дня не евши, третий так…

— Нехай едет! Нам просторней будет! — сказал Маштак, и Ферапонту показалось, что в насмешливо-суровом голосе его звучит все-таки досада и сожаление о том, что он, Ферапонт, решил покинуть станицу.

— А я тебя чем стеснил?

— Да маячишь тут, в глазах… Шел бы в свою Рассею, в город Шацкий…

— Шацкие — ребята хватские… — засмеялся сотник, крутя головой.

— Кабы у меня земля там была, — возразил Ферапонт печально.

— Земля, земля!.. Чего ты из ней будешь кроить? Ты сужет о земле имеешь, как портной, безо всякого понятия. Это надо соображать, что такое, например, обозначает земля! Есть ее не будешь, землю…

Ферапонт немножко оробел перед сердитым натиском Маштака и слабо возразил:

— Есть… едят, что ль, ее?

— То-то и я говорю! К земле надо большое приложение иметь. Нужна скотина — раз; плуг, борона, коса — два; а там — каток, веялка, арба да бечева, да сбруя — три… К земле, брат, много надо. Голыми руками ее не всковыряешь! Прикинь-ка на счетах, как это обойдется?

— А без земли? Ну-ка, ты поди без земли-то пощеголяй!

— И даже с удовольствием. В стражники уйду. Месяц прошел — подай полсотни! А там, глядишь, какой двугривенный и набежит… А в моей земле какой толк? Солонец, глина, выпашь. Ржавь одна. В людях хлеб, а у меня хлебишко. Ворочаешь-ворочаешь горбом, и нет ни черта ничего! Вот по пятнадцать мер с десятинки взял — все тут; и на семена, и на емена. А ты что? У тебя деньги горячие: поковырял, скажем, иглой — вот она, полтина, дай сюда…

— Горячие деньги! Они горячо идут, горячие деньги. Глядишь: рубах нет… Рубахи взял — хлеба! Хлеба взял — дров! Так оно и идет: вертишься всю жизнь, как черт в рукомойнике…

— Неужели у тебя залогу нет про черный день? — удивился сотник, и в голосе его слышался снисходительный упрек сытого человека голодному за то, что он голоден.

— Отколь же ему быть, залогу, ваше благородие? — сказал Ферапонт, деликатно улыбаясь над наивностью вопроса. — Ведь их у меня, ртов-то, вон сколько! Одни родятся, другие помирают, а все на него расход. Уж рубля три, меньше не обойдется, когда родится: первым долгом — бабке, второе — за крестины, того-сего… А умрет — тоже за все заплати. Малому что? У него всего много, всем доволен… всем достоинством: и богат, и ни об чем голову не ломает…

— А в Сибири, думаешь, дешевле за это берут?

— Надобности нет. Там есть из чего. Там первым долгом, по приезду, дают две сотенных на хату да три сотенных на обзаведение…

— Н-ну?

— Ей-бо!.. У меня там дядя родной.

Ферапонт соврал про дядю, но так как он слышал эти фантастические цифры от другого такого же, как сам, мечтателя, у которого в Сибири будто бы действительно был дядя, то он теперь на время присвоил себе этого дядю для большей убедительности.

— Это хорошо, — сказал Роман Ильич с некоторым сомнением в голосе.