Бэн вернулся, и я стал откланиваться. Поблагодарил его за обед и выразил надежду, что мы еще встретимся на этом глобусе где-нибудь... Я мог бы для приличия оставить ему свой парижский телефон или попросить его номер телефона, но я не сделал этого. Я и так был весь вечер изысканно вежлив, слишком вежлив, неприлично вежлив, по моим стандартам. Эпизодическая встреча -- только и всего. С Бэном все было ясно -- обычная американская история... Он проорал свою жизнь -- продался за комфорт и африканские скульптуры и возможность всякий вечер сидеть в кафе на Сент-Марк плейс и пиздеть о литературе, обсуждать и осуждать чужие книги. За это он отдал своему издательству годы жизни и талант, если таковой у него когда-либо был. Он стал рабом и канцелярской крысой. Как он сообщил мне в этот вечер, теперь, когда у него такое прекрасное жилище, он готов наконец засесть за написание книги. Я не сказал ему, что, пожалуй, уже поздно. Он был никто, ему нужно было пойти домой и застрелиться. Мне его не было жалко. Я встал.
Даян рванула за мной. "Ты едешь домой? -- спросила она искусственным голосом. -- На такси? Подвези меня".
"Да, конечно", -- сказал я. Идиоту было ясно, что нам не по дороге и что она уходит со мной.
"До свиданья, Бэн, -- сказала она. -- Я тебе позвоню".
Бэн задержал ее. Ясно, ему было обидно -- он платил целый вечер, и теперь она линяет. "ОК, -- сказал я. -- Я пойду ловить такси на угол". -- И отошел. Это их дело -- пусть переговорят.
Она подошла через пару минут и влезла вслед за мной в желтый кеб.
"Пизда! -- сказал я ей уже в машине. -- Он все понял".
"Ну и хуй с ним!" -- сказала она.
Я пожал плечами.
"Твое дело, но, как я понимаю, он твой любовник".
"Ну и хуй с ним!" -- повторила она упрямо и пьяно.
Я ебал ее и чувствовал, что эта ночь необычайная. Помимо моей воли, я был чуть-чуть, самую малость, но признателен ей за то, что она предпочла меня, хотя это и было понятно. В конце концов мне 37. и я "гуд лукинг", а ему больше пятидесяти, у него седая борода и обширный живот. Слишком хорошо питается. Он выглядит как старик, а у меня едва ли не офицерская выправка. Но дело было явно в другом В антракте я ее спросил, в чем дело.
"Ах, -- сказала она, переворачиваясь на живот. -- Видишь ли, ты, конечно, догадываешься сам, что ты скотина. Не так ли?" -- спросила она меня весело.
"В каком-то смысле, наверное, да", -- согласился я, закуривая свой обычный постельный джойнт,. я их всегда таскаю с собой в бумажнике.
"Вот это мне и нравится", -- сказала она, смеясь.
"Перестань, -- сказал я. -- Я спросил серьезно. Мне интересно как литератору".
"Я серьезно", -- сказала она и, вскарабкавшись на колени, обняла меня сзади.
"Эй, эй! -- сказал я. -- Что за нежности!" -- и стряхнул ее руки.
"Я же говорю, что ты скотина, -- опять развеселилась она. -- Даже в минуты интимности ты называешь меня не иначе как "пизда". Ты, грохнувшись со мной в постель, никогда не утруждаешь себя тем, чтобы как-то приготовить меня, погладить, просто поцеловать, в конце концов. Ты помещаешь меня в удобную тебе позицию, бесцеремонно, если тебе нужно, передвигая мои руки и ноги, как будто я кукла или труп, и вонзаешь в меня свой хуй. Ты грубое сексуальное животное. Мужлан. Предположить, что ты не знаешь, как надо, я не могу -- я читала твои книги... Кроме того, у тебя должен быть огромный сексуальный опыт, не может быть, чтобы ты ничему от женщин не научился. Я думаю, что ты просто не заботишься обо мне, о женщине, которая с тобой в постели. Тебе даже, очевидно, все равно, кто с тобой".
"Забочусь, -- сказал я, выдыхая мой дым, -- Я не сплю со всеми женщинами. Далеко не со всеми сплю".
"О, я польщена!.. -- сказала Даян. -- Но я не закончила. Если бы ты мне встретился лет десять тому назад, я была бы от тебя в ужасе. Сейчас же, странное дело, я обнаружила, что твои ужасные манеры мне нравятся. Сейчас, когда я так неуверенна в себе как никогда в моей жизни, твоя нахальная самоуверенность мне действительно импонирует. С тобой я чувствую себя бесстрашно и спокойно, и когда ты, "наебавшись" (прости, но это твое слово!), храпишь, раскинувшись на моей кровати, я, робко прикорнув где-нибудь с краю, на случайно незанятом тобой клочке кровати, раздавливаемая тобой о стену, странно, но чувствую себя уютно и спокойно. А храпишь ты хоть и негромко, но всю ночь, и пахнет от твоей кожи хорошо. Из-под мышек, правда, несет потом, потому что никогда не употребляешь дезодорант, варвар... Ты храпишь, а я лежу и думаю о том, что, если бы у меня был такой зверь каждую ночь под боком, я была бы, наверное, счастлива. Я -- женщина, увы, и мне все больше хочется, чтобы за меня решили мою жизнь, чтобы кто-то меня уверенно по жизни вел. Все другие мужчины, которых я встречаю, очень неуверенны в себе. Они сами не знают, как жить. Ты знаешь. Они даже заискивают передо мной в постели, они боятся моего мнения об их сексуальном исполнении. Как же, я для них опытная женщина! Ты даже себе не представляешь, как они неуверенны. Они, например, мелко врут, скрывают наличие в их жизни других женщин... Ты же нагло рассказываешь мне о своих приключениях, хвастаешься, совсем не считаясь с тем, что, может быть, мне неприятно слушать о других женщинах".
"Ну извини, -- сказал я. -- И спасибо за грубую скотину. Хорошенький портрет ты нарисовала. Я себя несколько другим представлял. Нежнее".
"Не огорчайся, -- сказала она и поцеловала меня в плечо. -- Ты замечательная и необыкновенная грубая скотина. Спасибо тебе. Мне с тобой очень легко. Я такая с тобой, какая я есть. Или какой я себя представляю. Мне не приходится врать или стесняться. Чего уж тут стесняться, если ты все равно называешь меня "пиздой" или "блядью"... Я могу рассказать тебе все, поделиться с тобой моими самыми рискованными историями..."
"Как лейтенант с оберштурмбаннфюрером в перерыве между боями, -- сказал я. -- Фронтовые эпизоды".
"Что? -- спросила она. -- Я не поняла".
"Неважно, -- сказал я. -- Давай расскажи мне лучше смешную историю". -- И потушив свой джойнт, я улегся с ней рядом.
И она рассказала мне очень смешную историю о том, как, напившись, она спустилась этажом ниже к старому художнику, 65, и заставила его выебать ее. И художник выебал, да еще как!
"Ну ты и блядь, лейтенант!" -- смеялся я, а сквозь бамбуковую занавесь на окне спальни по нам барабанила латиноамериканская самба. Даян тоже очень смеялась, все еще пьяная, рассказывая, как спустилась к художнику совсем голая.