Читать интересную книгу Господин Великий Новгород (сборник) - Николай Гейнце

- Как?.. он... второй?

- Его домучили... Сегодня я узнал об этом достоверно от одного муромца, очевидца его последних минут. Но будь тверда...

Трудно описать выражение лица Борецкой при этом известии; оно не сделалось печальным, взоры не омрачились, и ни одно слово не вырвалось из полуоткрытого рта, кроме глухого звука, который тотчас и замер. Молча, широко раскрытыми глазами глядела она на рокового вестника, казалось, вымаливала от него повторения слова "месть".

Зверженовский с злобной радостью, казалось, проникал своими сверкающими глазами в ее душу, но также молча вынул из ножен саблю и подал ее ей.

- Значит, ты понял меня? - произнесла она хриплым, сдавленным голосом.

Он кивнул головой и, сложа руки на груди, вопросительно глядел на нее.

- Клянусь острием этой сабли, клянусь кровью и прахом сыновей моих, я изнурю себя, лишусь своего имущества, но уязвлю гордыню московского князя под стенами Новгорода, или пусть погибну под ножами его клевретов, торжественно произнесла Марфа, размахивая саблей, и глаза ее блистали как сталь, которую она держала в руке.

Картина была достойна великого художника: хитрый поляк с сверкающими злобной радостью глазами, с шершавой головой и смуглым лицом, оттененным длинными усами, казалось, был олицетворением врага и искусителя человечества, принимающего исповедь соблазненной им жертвы.

- Через мой труп перешагнут на тебя твои враги, боярыня, - хвастливо произнес он, - а победа надо мной достанется им дорого.

- А если она будет на нашей стороне?

- Тогда гуляй мечи на смертном раздолье! Весь Новгород затопим вражеской кровью, всех неприязненных нам людей - наповал, а если захватим Назария, да живьем еще, я выдавлю из него жизнь по капле. Мало ли мешал он мне, да и тебе, ни на вече, ни на встрече шапки не ломал. А Захария посадим верхом на кол, да и занесем в его притон - Москву. Нужды нет, что этот жирный бык не бодается, терпеть нам его не след.

- А после, - с восторгом начала Марфа.

- А после, - прервал он ее, - после тебе в руки жезл правления... Казимир твоя правая, а я - левая рука...

Борецкая дико, радостно захохотала.

- Ты... ты, - произнесла она, тихо переводя дух, - ты будешь моим, я твоей... жизнь поделим поровну.

Вдруг в древнем Херсонском монастыре, на Хатуне, заныл колокол, брякнул несколько раз и опять замолк; только ветер, разнося дождевые капли, стучавшие по окнам, гудел как труба - вестница чего-то недоброго.

Злоумышленники вздрогнули и переглянулись между собой.

- Что бы это значило? - почти шепотом сказала Марфа. - В глухую ночь кто может взойти звонить на колокольню? Кажется, нам не послышалось?

- Нет, это, должно быть, ветер шевельнул колоколами, - отвечал Зверженовский с расстановкой, прислушиваясь. - Вот опять стало тихо.

- Однако, это не даром... мне что-то жутко! Уж не бунт ли затевается? Кажется, рано. Не предупредил ли нас кто-нибудь?

В это время на дворе заскрипела калитка, залаяла собака и послышались голоса входивших на двор людей.

- Бабушка, бабушка! Мне страшно, не спится что-то, да и грезы все такие страшные, будто ты, - заговорил сквозь слезы, дрожа всем телом, вбежавший десятилетний внук Борецкой, сын ее сына Федора Исакова.

- Что ты, Васенька, чего испужался? - прервала его Марфа, лаская мальчика. - Что такое тебе привиделось?

- Да вот, будто, ты, да пан этот, - ребенок указал рукой на Зверженовского, - хватаете меня мохнатыми руками и хотите стащить с собой в яму, оттуда тятенькин голос слышится, да такой слезливый, и он, будто, сидя на стрелах, манит меня к себе. Кровь из него ручьем хлещет, а глаза закатились. Мне не хотелось прыгать к нему, да вот пан этот так на меня глянул, что я не вспомнился, сотворил крестное знамение, зажмурился, прыгнул, вскрикнув, и проснулся. Вокруг меня темно, и, кажись, наяву, представился мне опять тятя, поглядел на меня так жалобно, к вам сюда кулаком погрозился и пропал. Я хотел выговорить молитву: силюсь, да не могу. Тут оглушил меня звук колокола... Отец-то мой давно уж мне грезится...

- Полно, полно, позабавься, да полакомься гостинцами... и все пройдет, - в смущении заговорила Марфа и высыпала в подол его рубашки из коробки всяких сластей.

Ребенок ушел с пришедшей за ним нянькой.

- Должно, это наши стучат по стенам, а то бы рабы твои остановили незваных гостей! - радостно сказал Зверженовский, заметно ободрившись.

- И впрямь наши, - отвечала Марфа и вместе со своим гостем перешла из гридницы в соседнюю советную палату.

Там, действительно, уже были налицо все их соплеменники: сам тысяцкий Есипов, степенной посадник Фома, посадник Кирилл, главный купеческий староста конца Марк Памфильев, из живых людей*, Григорий Куприянов, Юрий Ренехов в другие старосты концов: Наровского, Горчанского, Загородского и Плотницкого, некоторые чтимые в Новгороде купцы, гости и именитые, наконец, такая же знатная и богатая вдова, как и Марфа, Настасья Ивановна, которая хвасталась, что великий Иоанн, в бытность свою в Новгороде в 1475 году, ни у кого так не был роскошно угощен, как у ней.

_______________

* Обывателей.

IV. Среди спасителей отечества

После взаимных приветствий жданые гости разместились по широким лавкам.

Первая начала Марфа, обратившись к тысяцкому Есипову:

- Что, велемудрый боярин, соглашается ли с нами народ? На нашей ли улице праздник?

- Пока еще будни на нашей улице, боярыня, вот что скажет завтра. Золото, серебро и вино действуют; в хмельном разгуле народ побушевал, потолокся на площади, да и разошелся по домам, - отвечал Есипов.

- Теперь время действовать словами. Вон Феофил как опешил толпу велеречием своим, все пали ниц и заныли об отпущении вины, - заметил посадник Фома.

- Да, он все дело на свой лад настроил, да черно на душе его, так и всем будет: сладко во рту, да горько на сердце отрыгается! - вставил свое слово Зверженовский.

- Я сама завтра явлюсь перед народом. Он еще помнит меня и поминает, - начала было Марфа.

- Проклятием, - перебила ее Настасья Ивановна. - Я сама слышала намедни, как поносили тебя, боярыня, кляли, позорили того, кто послушает твоих наветов и обещались вымести телом пристанника твоего Софийскую площадь, если он только покажется на ней.

- "Слова без дел, что лук без стрел"! - ваше же русское присловие! обиделся Зверженовский. - Таковы новгородцы; а как услышат, что земляки мои наготове напасть на москвитян - заговорят другое. Они как рыбы - в худую погоду ищут глуби, а в ясную любят поиграть на солнце.

- Надобно непременно пустить слух, что Казимир стоит за нас и рать его уже выступила против москвитян, - поспешно сказала Марфа.

- Да их, вашу братию, новгородский народ не стал терпеть за обманы и называть челядинцами, голой Литвой, блудливыми кошками и трусливыми зайцами! - заметил один из старцев.

- Небось, на нашей стороне еще много людей, а золото, ласковые слова и обещания перетянут хоть кого. Завтра попробуем счастья новыми посулами, подмажем колеса, и все пойдет ходче, - с веселым, беззаботным смехом произнес Зверженовский.

Слуги в это время внесли и поставили на столы яства и пития, и между долгими разговорами и совещаниями началась попойка. Болеслав Зверженовский, съев конец сладкого пирога и оросив его крепким русским медом, воскликнул первый:

- Многолетие тебе, Марфа Борецкая, нынешняя боярыня и будущая княгиня новгородская.

- Многолетие, многолетие! - подхватили все, и гордая жена, встав, начала раскланиваться во все стороны.

Вдруг ударил колокол, другой, и благовест разлился по всему городу.

Все встрепенулись, как вороны, почуя кровь, думая, что это призыв к бунту и убийствам, но вскоре опомнились, и тысяцкий Есипов сказал:

- Чу... утреня... пора и по домам...

- Нас давеча изумил еще дальний колокол в самую полночь, так завыл, что мы, шедши к тебе, боярыня, индо пригнулись к земле, - вставил один из гостей.

- Да, сильна непогода на Софийском храме, говорят, бурей крест сломило, - добавил другой.

- Ахти! - воскликнул третий, - это, братцы, помяните мое слово, не к добру...

- Ты бы сидел между баб и точил им веретена, когда, ничего не видя, начинаешь уже трястись как осиновый лист, - оборвал его Зверженовский.

Все засмеялись, иные от души, а иные и нехотя вслед за другими.

- Горожане! братия! - начала снова Марфа. - Время наступает, отныне я забываю, что нарядилась женщиной, прочь эти волосы, чтоб они не напоминали мне этого, голова моя просит шлема, а руки меча; окуйте тело мое доспехами ратными, и, если я немного отступлю от клятв моих, залейте меня живую волнами реки Волхова, я не стою земли.

- И мы тоже! - подхватили все.

- Завтра поступаем по общему условию!

- Утро вечера мудренее, - говорили между собою, расходясь, гости.

- Каково же завтра проглянет день?

"Что-то темно! Уж не суждены ли нам вечные сумерки", - думали робкие, и скоро чудный дом Марфы опустел и замолк как могила.