Читать интересную книгу Надежда - Шевченко Лариса Яковлевна

Ребята осторожно палочкой переворачивают мою гусеницу на спинку. Она сердится, извивается, показывая желтоватый голый животик, утыканный желтыми ножками в черных «ботиночках». Самые смелые мальчишки ощупывают длинный жесткий, не очень острый красный рог. Мы знали, что на яблонях плохие гусеницы, и уничтожали их, но не допускали мысли, что такая красивая может быть вредной, и поэтому положили ее назад, в траву.

Гусеница как бы послужила сигналом к поиску. Все забыли про узоры в пыли. Девочки теперь ловили и показывали друг другу необыкновенных бабочек. Потом отпускали их, памятуя слова тети Маши, что с крылышек нельзя стирать чешуйки, чтобы не погибла божья тварь. Мальчишек больше интересуют прыткие кузнечики. Они завороженно смотрят, как «выстреливают» из густой травы серые и зеленые «солдатики», расправляя в полете ноги, а иногда и крылышки. Самому шустрому, Витьку, удалось поймать такого большого зеленого кузнечика, что тот еле укладывался в его ладошке. Некоторые из детей даже в испуге отошли, увидев огромные страшные челюсти. (Позже мы узнали, что это была саранча.) А Витя смело водил пальцем по шершавой, в зазубринках, ноге кузнечика, совал ему в рот травинки, ощупывал жесткие, прозрачные, с серым узором крылья. В этот момент и вырвался кузнечик. Витек только громко вздохнул.

А меня удивляет красота цветов, их окраска и форма лепестков: топорик, веер, петушок, лев, метелка. У самой дороги я увидела молодую пушистую темно-зеленую сосну чуть выше меня ростом. Кончики ее веток странные: бледно-зеленые в светло-коричневых чешуйках. Сорвала маленькую шишку и растерла в ладонях. Руки стали влажные и клейкие. В нос ударил сильный приятный запах смолы. До чего же хорошо!

Незаметно вошли в лес. Чем дальше идем, тем страшнее становится. Сердечки сжимает тоска, в глазах у каждого боль, беспомощность. Опускаем их, чтобы не зареветь. Каждый хочет надеяться, что на этот раз все обойдется. Но все повторяется. Валентина Серафимовна начинает говорить страшные слова: «В лесу живет огромный, злой Змей-Горыныч. И все ужи, змеи, пауки собираются по его зову, чтобы есть маленьких детей, заблудившихся в лесу. Слышите шуршание? Это ползут к вам гады лесные...»

Мурашки бегут у меня по спине. Прислушалась. На самом деле слышен скрип, шуршание. Волосы на голове зашевелились. Валентина Серафимовна продолжает: «А когда стемнеет, вылезут из могил вурдалаки. Надоела им мертвечина, хотят они свежей крови... Разрывают они на куски всех, кто попадется им на пути...» Пока светло, мы еще терпим, дрожа от страха, но как только серая мгла начинает окутывать кусты, кто-нибудь не выдерживает, и вслед за ним все мы с ревом бросаемся к воспитательнице, умоляя спасти нас. А она берет веревку из сумки и начинает вешаться на дереве, чтобы оставить нас в лесу одних. В изнеможении от слез и волнения мы лежим на земле и со стонами бормочем: «Будем слушаться, только отведите нас домой».

Наконец, она оказывает нам милость. Измученные, мы валимся в кровати и засыпаем. Кто-то всхлипывает во сне, кто-то кричит или стонет. Я же после такой прогулки долго не могу уснуть.

Утром, открыв глаза, почему-то вижу перед собой Валентину Серафимовну, хотя ребята говорят, что ее нет в спальне. Пытаюсь закричать, но ничего не получается. Мелькает мысль, что онемела, и от ужаса окончательно просыпаюсь. Несколько минут и в самом деле не могу говорить, судорожно глотаю ртом воздух. Потом с ревом ко мне возвращается речь. Я начинаю что-то бессвязно говорить, путая звуки [б]-[п], [д]-[т], [с]-[ш]. Дети успокаивают меня: «Не бойся, это же нервы, так тетя Маша говорила. Все пройдет, когда вырастешь». Наверное, тетя Маша хотела сказать: «Когда отсюда уедешь». Но мы знали, что ей нельзя так говорить. Мы многое понимали. Почему же некоторые взрослые такие плохие? Ведь они тоже когда-то были маленькими. Я знаю, что — хорошо, а что — плохо. Мне никто не объяснял этого. Наверное, в моей голове, когда-то это было «записано». А у Валентины Серафимовны — все наоборот, как у Снежной Королевы. Довести бы ее до слез, чтобы выплыл осколок кривого зеркала из ее глаза. Да разве заставишь такую плакать?

После завтрака — разбор нашего поведения в лесу. А это значит — опять наказания. «Малярийный комар попал мне в туфлю. Ты виновата! Хочешь, чтобы я умерла от малярии?» — кричит на меня Валентина Серафимовна и сламывает несколько лозин. Я начинаю визжать, кричать, что даже не видела этого чертового комара. Тот, кто попытается защитить меня, будет наказан вдвое. Обломав несколько лозин на мне и Витьке, Валентина Серафимовна приступает к следующему: «Вовка вертелся под ногами, отчего мы чуть не заблудились. Придется йодом вымазать ему мужскую гордость у всех на виду». Некоторым она делает снисхождение, — предоставляет право выбирать: колоть ли руки булавками или «вкусить» лозину.

ПРЕДАТЕЛЬ

Странная дружба завелась у Светки с Валентиной Серафимовной. Началось это с того, что ее перестали наказывать. Потом в голосе Светы появилась какая-то вкрадчивость, а в глазах хитринка. Она теперь мало говорила. Больше слушала. Зато бить нас стали еще чаще, потому что до ВЭЭС теперь доходили все наши маленькие секреты. (С тех пор я возненавидела воркующий звук Светкиного предательского смеха.) Наказанием воспитательница стремилась выяснить, кто зачинщик той или иной шалости. Но мы всегда молчали. Нас не пугали даже булавки. Вместе баловались, вместе и отвечали. Однако, если наказание казалось нам незаслуженным или не соответствующим по степени строгости провинности, то мы орали, что есть мочи или зверьками смотрели исподлобья, шепча еле слышно: «Злюка-гадюка».

Помню, как первый раз я получила от ВЭЭС наказание «булавкой». Мне не было тогда и четырех. Она один раз уколола в тыльную сторону ладошки. Я ойкнула. Еще, еще раз. А сама внимательно смотрела мне в глаза. Ох, какое зло меня взяло! «Не буду кричать! — решила я. — Пусть слезы льются, а кричать не буду!» Терпела до тех пор, пока булавка не добралась до ногтей. Выдерживать такое было уже выше моих сил...

Сначала во время наказаний Света гуляла где-нибудь во дворе. Потом стала сидеть рядом с ВЭЭС. Достаточно скоро она превратилась в маленькую злюку. Но Света считала себя хорошей помощницей воспитательницы. Она же следила за порядком! Когда все дети сидели на лавках и ели, Света ходила между рядами. Стоило кому-либо даже шепотом заговорить, он тут же получал в лоб ложкой. И надо заметить — удар был крепкий, отработанный. Я от него даже с лавки один раз свалилась. Но боль — ерунда. Мы не могли понять, как Светка могла предавать друзей? Продалась за горсть конфет или так уж боялась наказаний? А может, ей хотелось быть начальницей? Никто не пытался выяснить это у Светки. А вскоре мы вообще перестали с ней разговаривать. Она словно не существовала для нас. Мы ее презирали. Старшие мальчики рассказывали, что на войне предателей расстреливали. У Светки появилась кличка «СС». Мое презрение к ней было так велико, что оно пересиливало жалость, которую я питала к каждому несчастному. А я считала ее очень несчастной. Но по всему видно было, что Светка себя представляла иначе. А может быть, она и вообще не думала, довольная своей ролью?

Почему мы не били ее? Нас не мог удержать страх наказания. Но тогда что?

— Здесь больше виновата Валентина Серафимовна, — размышлял Иван, старший из нас, — без ВЭЭС не было бы СС. К тому же Светка не фрицам нас предает.

Витька кипятился:

— Не защищай! На войне она продаст нас немцам!

— Ну, это разные вещи! Фрицам она, наверное, не сможет. Они же враги нашей Родины, — задумчиво подытожил Иван.

Родина. Это слово я часто слышу по радио. В моем представлении это что-то огромное, красивое и главное. То, ради чего живет человек. А если отнимают Родину, то человек отдает за нее жизнь, потому что жить без Родины он не может.

Няня говорила, что даже у животных есть родина. Это то место, где они живут. И они ее по-своему защищают. А у человека Родина в сердце.