Читать интересную книгу Подъезд - Александр Кукушкин

Существует только один язык, язык сердца — сказал Будда и умер.

Существует только одна религия, религия любви — сказал Будда и умер.

Существует только один Бог, Он вездесущ — сказал Будда и умер.

Будда умер.

Будда мертв.

Будды нет.

История всякого человека заканчивается с его смертью. Но со смертью великого человека начинается жизнь мифа о нем.

…Всё, пока это всё. Больше ничего не написала.

Он (смотрит на нее).…

Она. Ну?

Он. «Гамбургер — король любого питательного завтрака», — сказал Будда и умер.

Она. Вижу ведь, что понравилось. Зачем смеетесь?

Он. Да, правда, мне понравилось. Даже захотелось умереть. Но вас посадят в психушку, если вы с этим придете в газету.

Она. Какая мне радость в жизни без моего Будды.

Он. Вы согласны на психушку.

Она. А вы собрались умереть.

Он. Я собрался убить вашего Будду.

Она. Что он вам сделал?! И как вы его убьете?

Он. Мне достаточно назвать себя, рассказать, кто я такой, чем занимаюсь, разбить образ, который образовался у вас в голове не без моего участия, и всё — Будда мертв.

Она. Вы готовы на убийство, лишь бы отделаться от меня.

Он. Хороший Будда — мертвый Будда. Встретишь Будду — убей Будду. Вы тут ни при чем.

Она. Как всегда.

Он. Это буддизм, что я могу поделать.

Она. Знаете, что я открыла? Признаваться в любви мертвому гораздо легче, чем живому.

Он. Да, мертвые отзывчивее.

Она. Но только живые дадут ключи от своей квартиры.

Он. Если знают, что скоро умрут.

Шум, стук, мат. Двери лифта открываются.

Он. Привет!

Он и Она вылезают, начинают подниматься по лестнице.

Он (задумчиво). Лифты, призванные облегчить жизнь обитателей многоэтажных домов, часто становятся источником опасности для их жизни. В минувшем году из-за несчастных случаях в лифтах в России погибло 508 человек. Причиной аварий становится устаревшее оборудование. Согласно правилам…

Она. Не надо, пожалуйста. Лучше про кастрюлю сосисок расскажите. Вы что с ней делать собирались?

Он. Фильм смотреть. «Завтрак у Тиффани». Одри Хепберн и кастрюля сосисок, что может быть лучше.

Она. Вам нравится Одри Хепберн?!

Он. Человек, которому не нравится Одри Хепберн, не достоин носить звание человека.

Она. Мне нравится. «Завтрак у Тиффани» — лучший ее фильм.

Он. Полная чушь. Лучший ее фильм — «Римские каникулы».

Она. Вы ничего не смыслите в кинематографе.

Доходят до восьмого этажа. Из-под двери его квартиры тянется струйка дыма.

Он. Никому не позволено так оскорблять меня и Одри Хепберн.

Она. Вызовите меня на дуэль?

Он. …О’кей. Вызываю вас на дуэль. В четверг в девять вечера на крыше. Будем говорить о Одри Хепберн. Без секундантов. Проигравшего сбрасываем с крыши дома.

Она. Идёт.

Он. Пощады не ждите.

Она. У вас квартира горит.

Он (оглядываясь). Если я не приду, значит, я отравился угарным газом. Ключи я вам дал, некролог допишите. Прощайте.

Она. Хорошо.

Встреча четвертая

Крыша. Два стула, на одном сидит Он в костюме. Она на крыше впервые, с интересом оглядывается. Видит его.

Она. Ничего, что я не в вечернем платье?

Он. Как будто оно у вас есть.

Она. О… Вы настроены воинственно.

Он. А вы на свидание собирались попасть?

Она. Была надежда.

Он. Оставь надежду, всяк сюда входящий.

Она. Странно, что вы не на латыни это сказали.

Он. На латыни я сегодня надеюсь сказать: «Requiescat in pace».

Она. Гадость какая-нибудь, наверное.

Он. Этой гадостью католические священники столетиями напутствуют людей в последний путь. Покойся с миром. Вы задумывались о последнем пути?

Она. Бывало иногда. Вообще-то нет. Зачем мне это?

Он. Потому что вскоре настанет ваш черед. Люди, не разбирающиеся в кинематографе, идут прямиком в ад.

Она. Мрачный вы сегодня.

Она садится на стул.

Она. Вот ведь как. Встречаются два человека, у которых у обоих есть ключи от одной квартиры, а встречаются на крыше.

Он. Никто не устраивает дуэли у себя дома. Дома устраивают семейные ссоры или убийства.

Она. А как же мы устроим семейную ссору, если вы собираетесь отправить меня в мир иной?

Он. Все в ваших руках.

Она. В дуэлях бывает ничья?

Он. Наверное, нет. Но я могу пощадить вас. Смотрите, вы сказали, что я ничего не смыслю в кинематографе, потому что назвал «Римские каникулы» лучшим фильмом Хепберн. Если вы берете свои слова обратно и извиняетесь, то мы можем с легкостью забыть это недоразумение и пойти ко мне устраивать семейную ссору.

Она. Ну, уж нет. Не видать вам моих извинений. Дуэль, так дуэль.

Он. А скажите мне, сударыня, как мы определим победителя?

Она. Голосованием?

Он. Разумеется, тайным голосованием.

Она. Вам, кстати, должно быть стыдно драться с девушкой.

Он. Это вопрос, или императив?

Она. Это я так думаю.

Он. А с кем еще драться? Мужчиныперевелись.

Она. Девушки тоже. Когда вы в последний раз нормальных видели?

Он. Нехорошо напрашиваться на комплименты.

Она. Вы первый начали.

Он. Я-то знал, что от вас мне комплиментов не дождаться.

Она. Неправда, могу и сказать.

Он. Спасибо.

Она. На самом деле, я не думала об Одри Хепберн и ее фильмах.

Он. Хотели взять нахрапом.

Она. Очарованием.

Он. Ну, да.

Она. Я решила, что вас послушаю и что-нибудь возражу.

Он. Студенческие привычки. Все студентки одинаковы в заблуждении о своем очаровании.

Она. Ну не собирались же вы на самом деле спорить со мной о фильмах?

Он. Почему нет? Кинематограф — единственное живое современное искусство, почему не поговорить о его классических образцах, раз уж вы с ними знакомы и даже дерзнули иметь свое мнение о них. Одри Хепберн — одна из лучших актрис, «Римские каникулы» и «Завтрак у Тиффани» — лучшие ее фильмы. В одном она принцесса, в другом — дама легкого поведения, один заканчивается подвигом самоотречения, а у другого — хеппи энд. Первый фильм черно-белый, второй цветной, первый в вечном Риме, второй в современном Нью-Йорке, в первом есть музыка, во втором есть песня. Много о чем можно говорить, если задаться целью сравнивать.

Она. Вы прямо кинокритик какой-то.

Он. А вы зачем фильмы смотрите?

Она. Точно не для того, чтобы потом сравнить главные роли или песни. Чтобы отдохнуть смотрю, это ведь развлечение. Но вам, наверное, в диковинку такое отношение к кино.

Он. Ха-ха.

Она. У вас есть любимый режиссер из ненормальных, правда?

Он. Джим Джармуш. Самый нормальный из ненормальных.

Она. Знаю-знаю, видела «Кофе и сигареты». У него все фильмы такие?

Он. Какие?

Она. Никакие.

Он. Надо было мне притащить сюда проектор и посмотреть с вами что-нибудь из него. Нельзя же иметь такой вульгарный вкус. Никакие, хм. Да это сплошь шедевры.

Она. А что вы притащили вместо проектора, какой вон мешок огромный.

Он (смотрит на мешок). …Странно, что вы сразу не спросили. Тяжело было сдерживать женское любопытство?

Она. Что у вас в пакете?

Он. …Туалетная бумага… Хотел подарить вам кусочек детства. Ведь я тоже не думал, что у нас получится разговор о Хепберн.

Она. Чего?

Он. Чего — чего?

Она. Чего подарить?

Он (вздыхает). Эх, детства, детства кусочек.

Она. У меня туалетная бумага никак не ассоциируется с детством, а только с другим.

Он. С туалетом.

Она. Ну…

Он. Не может туалетная бумага ассоциироваться с туалетом, поскольку это не ассоциация, а прямое сродство. Это все равно, что сказать, что монах ассоциируется с монастырем. Нет, монах должен напоминать ворона, потому что он черный и с крыльями вместо рукавов. Или пустыню, но только не русскую пустынь со звездой полей, а жаркую мертвую пустыню с колючим ветром по ночам и убивающим солнцем днем, где монах — словно оазис, полный сочных видений преподобного Антония — пытается превратить себя аскетическими упражнениями в песок и камень. Да… А бумага должна ассоциироваться с детством.