Читать интересную книгу Эссе и романы - Джорджо Манганелли

В конце концов все вышло к лучшему, так как правительство и партии, которые уж столько лет радеют о благоденствии отечества, допустив умеренные беспорядки среди южных зданий, темперамент коих всем известен, затем остановили их, сделали предупреждение и отстроили еще красивей, выше и удобней, так что положение в строительной промышленности Юга улучшается, к всеобщей радости, ускоренными темпами.

Были посланы палатки - в небольших количествах,- чтобы маленькие сорванцы могли играть в индейцев; ежели они куда-то не дошли, это несомненный знак того, что тамошние дети сделали свой выбор в пользу чисто итальянских игр. Как мы знаем, кое-кто из граждан, введенных в заблуждение, устремился в эти регионы с обувью, едой и одеялами и не нашел там указателей, которые бы помогли распределить поддержку. Но есть ли в ней нужда? Благодаря безукоризненному нашему правлению обуви у населения тех мест в достатке, а уровень холестерина даже превышает норму.

Продажные газетчики судачили о жертвах. Уважаемые, к некоторым темам нужно подходить серьезно. Если кто-то и погиб, то почему бы не отметить, что в будущие годы смерть им не грозит? И как не вспомнить, что в баталиях, в которых наше мудрое командование привело к победе, погибших с незапамятных времJн щедро поставляли именно южные края? Партия относительного большинства(1) тронута поддержкой этого молчаливого большинства, которое не распускает лишенных оснований слухов, чувствует себя надежно защищенным и, пока у власти мы, не подведет.

(1) Имеются в виду христианские демократы. (Прим. перев.)

x x x

У меня нет телевизора. Не знаю точно почему: я не могу сказать, что сделал мужественный выбор или подчиняюсь моральному императиву. Предполагать, в чем дело, можно, но в конце концов не так уж долго я живу с самим собой, чтобы досконально разбираться в собственной персоне. Меня не покидает ощущение, что телевизор - на самом деле остроумный человек, который, притворившись, будто он - машинка с кнопками, прибор на электронных лампах и с антеннами, пытается войти в мой дом. Я человеку этому не доверяю: он, судя по всему, болтлив, эмоционально неуравновешен, наделен сомнительными нравственными качествами, малость истеричен, то рыдает, то хохочет до упаду, но главное - что телевизор, по-моему, страдает комплексом насильственного обольщения.

Я не хочу сказать тем самым, будто телевизор обольстителен, но он не может удержаться от настойчивых, искусных, льстивых попыток соблазнить. Присутствие в квартире механического "человека", который постоянно озабочен тем, чтобы тебя прельстить, уже само способно действовать на нервы, но знать, что это обольщение - всеобщее, глобальное, без индивидуального подхода, что подмигивает он одновременно всем, просто оскорбительно. Уж так и быть, пускай соблазняют, если это сделают умело, но мысль, что искушение проводится в масштабах нации, на самом деле удручает. К тому же телевизор хочет убедить меня, будто "человек" он изумительный - сердечный, добрый, всесторонне образованный, лукавый, но не аморальный, томный, но не страстный, заботливый, однако же без посягательств на мою свободу. Он лжет. Я точно знаю: лжет. Его убогий идеал - держать меня прикованным к себе часами; наглец желает, чтобы я смеялся в тот же миг, что и миллионы Прочих телеманов. Он хочет управлять моим негодованием, идеями, фантазиями, взглядами на папу, на Пертини, Арафата, на бессмертие души, на людоедство, высадку на Марс, на брошенных детей, но мало этого: он также хочет мне внушить - словечко, характерное для телевизионной психологии,- что пить я "должен" тот, а не иной аперитив. Но тут уж я не уступлю.

x x x

Сначала, как вы помните, это были даже, собственно, не нарушения связи, а незначительные неприятности, детские капризы; телефоны отказывались действовать и являли уху странный полый, металлический, ленивый звук. В ту пору они были незамысловаты и служили немудреным целям:

помогали заказать продукты, занимали пары молодых и жаждущих любви людей; радиус их действия был смехотворен - считанные километры, и посему элементарны были их недуги: температурка, фарингит, отит. Тогда использовались телефоны в черном, чем-то схожие с миланскими извозчиками; эти аппараты прикреплялись намертво к стене и могли звонить в любое время дня и ночи. Были они грубоваты, но просты.

Позже телефон стал усложняться; он сменил одежду и теперь предпочитает сероватые, зеленоватые и бежеватые тона; он появляется на свет в различных формах: несносной чопорной коробки больше нет, в ходу отныне аппараты, с которыми не совестно пойти на вернисаж или на концерт Стравинского неоклассической поры. Но телефон не тот, что прежде, и по сути. Примерно полтора десятилетия назад нарушения в его работе стали делаться все более многообразными. Сперва он "отключался", что вполне логично,- так поступают все невротики. Потом придумал новую игру - "не соединяться". Делается это так: телефону сообщают номер, он дает понять, что он согласен, и протягивает нечто вроде технологической "руки", но рукопожатия отнюдь не следует; аппарат глядит на вас с угодливой улыбкой, но вы видите, что линия - другая - выскальзывает из его "руки", теряется. Так может повторяться много раз, и телефону очень весело, поскольку вы теряете терпение, номер набираете неверно, ругаетесь и признаете, что от телефона "многое зависит".

Меняясь, телефон стал путешествовать по свету; изобретена была автоматическая связь. Уловка эта создала возможности для трудноразличимых разновидностей помех: стало сложно разобраться, издевается ли телефон или, может быть, хандрит, пребывает в дисфории, в меланхолическом экстазе. "Разрыв в соединении", банальный, если разговор идет в пределах города, в тех случаях, когда он происходит через континенты, напоминает срыв воздушного гимнаста. "Разрыв в соединении", и сразу "занято" - будто бы гимнаст упал на землю. Сигналы "занято" после первой цифры (на Римском радио такое ждет вас с десяти утра) - или, если вы звоните через код, как только набран "О",- помеха грубая и малодушная, словно кто-то громко, так, чтоб слышали за дверью, произносит: "Скажи этому типу, что меня нет дома". Иной раз телефон нас обрекает постоянно ошибаться переменным номером. Это значит, что на протяжении какого-то периода вы, набирая некий номер, попадаете совсем в иное место; как правило, такое продолжается недолго - пару дней, а потом вы начинаете с таким же постоянством попадать еще куда-то не туда. К моему невозмутимому, но суеверному приятелю часто обращаются как к "клинике", а знакомого священника, большого знатока патристики, обзывают ни за что "кинотеатром" и выясняют расписание сеансов. Неудивительно, что люди защищаются: Тэрбер излагает Случай с Человеком, Которого Считали Железнодорожным Справочным Бюро; разбуженный глубокой ночью, он преспокойно сообщал катастрофические сведения: "Ближайший поезд на Детройт отправляется в три тридцать ночи. Мадам, вы совершенно правы, график необычный, и поэтому мы к вам пришлем такси. Записываю адрес. Благодарю вас. Ровно в три".

Теперь, само собой, имеется возможность подключения, и уж не знаю кто сыскные ли агенты или кто-нибудь еще,- дырявя провода, из телефонной сети сделал этакий салон, в котором помещается вся нация. Так или иначе, телефон с каждым днем все более смахивает на автобус. Люди то и дело входят и выходят, оказываются в чужом жилище, друг другу создают препятствия - в чем, собственно, и заключается сущность социальной жизни. Говоришь, вдруг - звяк, и сразу ясно: кто-то подключился. Когда подобные обиды были редки, у подключения имелись и свои сторонники, но ныне оно стало до того естественным, что уже никто не обращает на него внимания. Подключившись к чьей-нибудь беседе, ты должен ждать, пока она закончится, как ждут у переезда через полотно, пока промчится поезд. Недавно - я это заметил лишь несколько звонков назад - обнаружилась помеха, в которой что-то есть метафизическое. Набравши номер, слышишь два сигнала: "свободно" и одновременно "занято". Если вникнуть - будоражащий ответ. Невероятный. Есть, однако, нет; нет, но так, как будто все же есть; есть, хоть быть не вправе; дверь распахнута, но перед нею - наглухо закрытая калитка. Или так: "Входи, сюда нельзя". Надеюсь где-нибудь прочесть компетентное суждение об этом удивительном сигнале, которым телефон нам явно хочет что-то сообщить.

Мы верили когда-то, что помехи эти временны; но Роберто Вакка, если я не ошибаюсь, нас предупреждал: система, приходящая в упадок, восстановлению не поддается. Всякая оздоровительная мера делает ее сложней и неустойчивей. Скажут: рядовое неудобство, такие уготованы любому, кто покинул рай земной. Технические неполадки! Эти люди забывают, насколько телефон воздействует на нашу психику. Определенные черты характера немыслимы у представителей цивилизации, лишенной телефона. У меня есть друг, чей голос в телефонной трубке становится неторопливым, растянутым, играет переливами, двигается к цели через отступления, отсылки, уточнения, проблески воспоминаний и цитаты в соответствии с законами риторики телефонных разговоров, для которой характерны безыскусная высокопарность и лаконичный, мужественный пафос завершения беседы. Другой знакомый мой, напротив, чувствует себя неловко, должно быть, телефон ему попался диетический, он теребит его, он крутит его гак и сяк, как человек немного подгулявший вертит ключ перед замочной скважиной своей, как он надеется, двери. Но когда он все-таки садится рядом с этим неудобным телефоном, то начинает нежно причитать, как птица осенью на ветке. Он журчит, он развлекает, унижается, упрямится, воркует... Еще один, радушный мизантроп, ведет по телефону почти всю свою общественную жизнь: ему рассказывают о театрах, экзотических местах, чужих романах, зимой он наслаждается сдавленными северными голосами, летом же звонит своей подруге-шведке из Стокгольма. Таким манером он участвует в чужих банкетах, является душой дискуссий, утешает опечаленных и даже потихоньку строит куры дамам, с которыми он никогда не встретится. Многие считают, что его не существует, но я видал его вблизи.