Читать интересную книгу Исповедь на заданную тему - Борис Ельцин

Итак, мне надо решить.

Со всей страны начали поступать телеграммы. Огромные многотысячные коллективы выдвигали меня своим кандидатом. По этим посланиям можно изучать географию Советского Союза.

Предстоящие выборы - это борьба. Изматывающая, нервная, к тому же с извращенными правилами, игра, в которой бьют ниже пояса, набрасываются неожиданно сзади, используют всякие другие запрещенные, но зато эффективные приемы. Готов ли я, зная о таких условиях, начинать долгий, изнуряющий предвыборный марафон?

Я размышляю, сомневаюсь, чуть ли не отговариваю себя, но, самое интересное, решение ведь уже давно созрело. Может быть, даже в тот самый момент, когда я узнал о возможности таких выборов. Да, конечно, я брошусь в этот сумасшедший водоворот и, вполне возможно, в этот раз сломаю себе голову окончательно, но иначе не могу...

"Когда началось Ваше становление бунтаря?"

"В кого Ваш характер - в отца или мать? Расскажите чуть подробнее о родителях".

"Говорят, что Вы были настоящим спортсменом и даже играли за команду мастеров... Это слухи или правда?"

(Из записок москвичей во время встреч, митингов, собраний)

Я родился 1 февраля 1931 года в селе Бутка Та-лицкого района Свердловской области, где жили почти все мои предки. Пахали землю, сеяли хлеб, в общем, существовали как и многие другие.

Отец женился здесь же: был на деревне род Ельциных и род Старыгиных, это фамилия матери. Они поженились, и скоро на свет появился я - их первый ребенок.

Мне рассказывала мама, как меня крестили. Церквушка со священником была одна на всю округу, на несколько деревень. Рождаемость была довольно высокая, крестили один раз в месяц, поэтому для священника этот день был более чем напряженный: родителей, младенцев, верующих - полным-полно. Крещение проводилось самым примитивным образом - существовала бадья с некоей святой жидкостью, то есть с водой и какими-то приправами, туда опускали ребенка с головой, потом визжавшего поднимали, крестили, нарекали именем и записывали в церковную книгу. Ну и, как принято в деревнях, священнику родители подносили стакан бражки, самогона, водки - кто что мог...

Учитывая, что очередь до меня дошла только во второй половине дня, священник уже с трудом держался на ногах. Мама, Клавдия Васильевна, и отец, Николай Игнатьевич, подали ему меня, священник опустил в эту бадью, а вынуть забыл, давай о чем-то с публикой рассуждать и спорить... Родители были на расстоянии от этой купели, не поняли сначала, в чем дело. А когда поняли, мама, крича, подскочила и поймала меня где-то на дне, вытащила. Откачали... Не хочу сказать, что после этого у меня сложилось какое-то определенное отношение к религии - конечно же, нет. Но тем не менее такой курьезный факт был. Кстати, батюшка сильно не расстроился. Сказал: ну, раз выдержал такое испытание, значит, самый крепкий, и нарекается у нас Борисом.

Детство было тяжелое. Еды не было. Страшные неурожаи. Всех позагоняли в колхоз - тогда было поголовное раскулачивание. К тому же кругом орудовали банды, почти каждый день перестрелки, убийства, воровство. Мы жили бедновато. Домик небольшой, корова. Была лошадь, но и она вскоре пала. Так что пахать было не на чем. Как и все, вступили в колхоз.., В 35-м году, когда уже и корова сдохла и стало совсем невмоготу, дед, ему было уже около шестидесяти, начал ходить по домам класть печки. Он, кроме того что пахарем был, умел столярничать, плотничать, в общем, на все руки мастер. Отец тогда решил все-таки податься куда-то на стройку, чтобы спасти семью. Рядом, в Пермской области, на строительстве Березниковского калийного комбината требовались строители, - туда и поехали. Сами запряглись в телегу, побросали последние вещички, что были, - и на станцию, до которой шагать 32 километра. Оказались в Березниках. Отец завербовался на стройку рабочим. Поселили нас в барак - типичный по тем временам да и сохраняющийся кое-где еще и сегодня, - дощатый, продуваемый насквозь. Общий коридор и двадцать комнатушек, никаких, конечно, удобств, на улице туалет, вода - из колодца. Дали нам кое-что из вещей, мы купили козу. Уже родился у меня брат, родилась младшая сестренка. Вот мы вшестером, вместе с козой, все на полу, прижавшись друг к другу, и спали. С шести лет, собственно, домашнее хозяйство было на мне. И за младшими ребятишками ухаживать - одну в люльке качать, за другим следить, чтобы не нахулиганил, и по хозяйству - картошку сварить, посуду помыть, воды принести...

Мать, которая с детства научилась шить, работала швеей, а отец рабочим на стройке. У мамы мягкий, добрый характер, она всем помогала, обшивала всех - кому надо юбку, кому платье, то родным, то соседям. Ночью сядет и шьет. Денег за работу не брала. Просто если кто полбулочки хлеба или еще что-нибудь из еды принесет - на том и спасибо. А у отца характер был крутой, как у деда. Наверное, передалось это и мне.

Постоянно из-за меня у них с мамой случались споры. У отца главным средством воспитания был ремень, и за провинности он меня здорово наказывал. Если что-то где случалось - или у соседа яблоню испортили, или в школе учительнице немецкого языка насолили, или еще что-нибудь - ни слова не говоря, он брался за ремень. Всегда происходило это молча, только мама плакала, рвалась: не тронь! - а он двери закроет, приказывает: ложись. Лежу, рубаха вверх, штаны вниз, надо сказать, основательно он прикладывался... Я, конечно, зубы сожму, ни звука, это его злило, но все-таки мама врывалась, отнимала у него ремень, отталкивала, вставала между нами. В общем, она была вечной защитницей моей.

Отец все время что-то изобретал. Например, мечтал сконструировать автомат для кирпичной кладки, рисовал его, чертил, придумывал, высчитывал, опять чертил, это была его какая-то голубая мечта. До сих пор такой автомат никто не изобрел, к сожалению, хотя и сейчас целые институты ломают над этим головы. Он мне все рассказывал, что это будет за автомат, как он будет работать: и кирпич укладывать, и раствор затирать, и передвигаться как будет, - все у него было в голове задумано, в общих схемах нарисовано, но в металле осуществить свою идею ему не удалось.

Отец скончался в 72 года, хотя все деды, прадеды жили за девяносто, а маме сейчас 83, она живет с моим братом в Свердловске, брат работает на стройке, рабочим.

Просуществовали мы таким образом в бараке десять лет. Как это ни странно, но народ в таких трудных условиях был как-то дружен. Учитывая, что звукоизоляции... - впрочем, тогда такого слова не знали, а соответственно, ее и не было, в общем, если в любой из комнат было веселье - то ли именины, то ли свадьба, то ли еще что-нибудь, заводили патефон, пластинок было 2 - 3 на весь барак, как сейчас помню, особенно: "Щорс идет под знаменем, командир полка..." - пел весь барак. Ссоры, разговоры, скандалы, секреты, смех - весь барак слышит, все всё знают.

Может, потому мне так ненавистны эти бараки, что до сих пор помню, как тяжело нам жилось. Особенно зимой, когда негде было спрятаться от мороза, одежды не было, спасала коза. Помню, к ней прижмешься, она теплая, как печка. Она нас спасала и во время войны. Все-таки жирное молоко; хотя она и давала меньше литра в день, но детям хватало, чтобы выжить.

Ну и, конечно, уже тогда подрабатывали. Мы с мамой каждое лето уезжали в какой-нибудь ближайший колхоз: брали несколько гектаров лугов и косили траву, скирдовали, в общем, заготавливали сено - половина колхозу, половина себе. А свою долю продавали, чтобы потом за 100 - 150 рублей, а то и за 200 купить буханку хлеба.

Вот, собственно, так детство и прошло. Довольно безрадостное, ни о каких, конечно, сладостях, деликатесах и речи не было: только бы выжить...

Школа. Своей активностью, напористостью я выделялся среди ребят, и так получилось, что с первого класса и до последнего, хотя учился я в разных школах, всегда меня избирали старостой класса. С учебой всегда было все в порядке: одни пятерки, а вот с поведением - тут похвалиться труднее, не один раз оказывался на грани того, что со школой придется распрощаться. Все годы был заводилой, что-нибудь да придумывал.

Скажем, это случилось в классе пятом, со второго этажа школы, из кабинета вниз все выпрыгнем, классная (ее мы не любили) заходит, а нас нет - класс пустой. Она сразу к дежурному, он говорит: да нет, никто не выходил. Рядом со школой сарайчик был, мы там располагались и друг другу всякие истории рассказывали. Потом возвращались, а уже каждому кол поставлен, прямо так - лист журнальный и кол, кол, кол сверху донизу. Мы протест. Давайте, говорим, спрашивайте нас, за поведение, действительно, наказывайте, а предмет мы выучили. Приходит директор, собирает целый консилиум, спрашивают нас часа два. Ну, мы, конечно, все назубок выучили, кого ни вызывают, все отвечают, даже те, кто неважно учился. В общем, перечеркнули эти колы, но, правда, за поведение нам поставили двойки. Случались и, прямо скажу, хулиганские выходки. Мы тогда заведенные в отношении немцев были, а изучали немецкий язык. И нередко просто издевались над учительницей немецкого языка. Потом-то, когда вырос, мне уж было стыдно: хорошая учительница, умная, знающая, а мы в те времена в знак мальчишеского протеста ее просто мучили. Например, патефонные иголки в стул снизу вбивали, вроде, на первый взгляд, незаметно, но они торчат. Учительница садилась, раздавался крик. Мы следили, чтобы иголки чуть-чуть торчали, но все равно на них, естественно, не усидишь. Опять скандал, опять педсовет, опять родители.