Читать интересную книгу Патриот - Дмитрий Ахметшин

– Ещё как ходят, друг мой!

– И в дождь?

– Сам же побежишь, когда в голову ударит.

– Видимо, в рекламной брошюрке нашей альма-матер замалчивали трупы.

Ислам вытягивает ногу, и «мостик» скрипит под носком ботинка.

– Не хочешь – не лезь, – обижается Паша. – Тебе приспичило, не мне.

Ислам подумывает объяснить другу, но решает в конце концов оставить рот на замке. Пусть думает, что «приспичило».

Сейчас первые майские деньки, и, пройдя «поющий коридор», оказываешься нос к носу с красной облезающей штукатуркой женского общежития, расположенного как раз через университетский корпус от мужского. Крыша здесь почти примыкает к стене, в щель шириной в две ладони забился всякий мусор, газеты, фантики от сникерсов. Упаковки от презервативов и иногда сами презервативы. Планктон растёт год от года, размокает и разбухает ранней весной, превращается в пористую губку. Поднимаешь взгляд – и видишь множество надписей, как баллончиком, так и просто мелом. Довольно откровенные рисунки. Стена страсти, разгул фантазии взбудораженного спиртным и близостью близости организма.

– Здесь я тебя оставлю, – говорит Паша. Подмигивает: – Инструктора ведь не заказывал, а? Удачи.

– Давай, брат.

Ислам глядит на моську Павла, морщится. Каким-то образом тот мог превратить своё смазливое личико во что-то очень похабное, настолько, что даже слюни во рту приобретали мятный привкус. Эта крыша для очень близких свиданий, с последующим переходом в комнату девушки. Что же, пусть считается таковой и дальше.

Осталось совсем немного. Женское общежитие высотой в четыре этажа, кроме того, стоит на пригорке, поэтому по скользкой пожарной лестнице приходится подниматься довольно долго. Руки липнут к сырому металлу, рубашка задирается на ветру, по спине ползут лапки мандража. И вот наконец вожделенная крыша, похожа на бутон розы, под подошвами приятно упружит пол. Антенны раскачиваются на ветру, а кое-где из щелей выглядывает жухлый мох, а ещё – одинокая хилая берёзка. Ствол перекручен, как будто некто большой долго и упорно мял его в руках, мочалил, пытаясь выдернуть с корнем. Год за годом она мужественно переносит зимы, когда снегом заваливает по самые верхушки ветвей. Весной там набухают почки, иногда пять, иногда семь, а в прошлом году был рекорд – десять, и распускаются крошечные изумрудные листочки.

Под этим деревцем и встречает тебя твоя ненаглядная. Сидит в чахлой тени, скрестив ноги, в руках книжка. По жёлтому корешку ползут блики закатного солнца, и ты вчитываешься в буквы: надо же, Фицджеральд.

– Пропускаешь закат, – говорит она.

– Да, прости.

Хасанов отдувается, пытаясь зацепить ртом как можно больше воздуха. Можно было бы что-то сказать, что-нибудь забавное, немного пошловатое по поводу места их встречи – первой встречи наедине, эта шутка уже вертится на языке, но Ислам никак не может облечь её в слова. Она есть, но только как ощущение, ехидный червячок, заставляющий лицо алеть от притока крови.

Она поднимает глаза от книги:

– Ну, что стоишь? Садись. Садись поближе: я не кусаюсь.

Хасанов любил высоких. Первая его девушка, та, за которой он долгое время ходил в одиннадцатом классе, была почти что с него ростом, а взбитые в причёску волосы на выпускном нависали над Исламом, раскачивались, грозя вот-вот похоронить его под душным лавандовым запахом. Катя же маленькая, бойкая, как солнечный блик. Копна непослушных каштановых волос забрана в хвост. Наверное, когда наклоняет голову, кончик его щекочет ей шею… Почему-то Хасанову приятна эта мысль, он жмурится ей, словно котяра, подставляющий под ласку загривок.

Лицо лучистое, с красивым небольшим подбородком, ресницы – что усы у твоей кошки, пышные и густые. И… вот, что его привлекло. Такая же непослушная улыбка, как у него самого, только здесь ещё ямочки на щеках, в которых собираются капельки румянца. Смеётся в кулачок, словно стесняется, этот смех сверкает между пальцев, будто бы там зажат кусочек золота.

Ислам достаёт зеркальце. Солнце раскачивается над горизонтом, готовое вот-вот туда закатиться, подобно большому томату, но света ещё хватает.

Катя улыбается.

– Что ты делаешь?

– Ты мой солнечный зайчик.

– Не твой, – смеётся она. – Я просто зайчик.

«Пока ещё, – прибавляет Ислам про себя, – не мой».

Подсаживается близко, вбирает лёгкими воздух и отмечает почти полное отсутствие духов. Только некую засушливую свежесть, как будто сидишь на берегу моря.

Они посидели немного на крыше, наблюдая, как солнце скользит по серебристой глади оттаявшей Волги за горизонт. Разговаривали в опускающейся темноте, сидя на залитой битумом крыше чердачной будки и болтая ногами.

Ислам встретил её с неделю назад и сразу, как в слюнявом кино, влюбился в улыбку. Катя с какой-то подружкой, собрав с пустых парт (все как раз ушли на перемену) колпачки от ручек, набрав в карманы монетки и прочую мелочёвку, кидались всем этим вниз, в курильщиков-пятикурсников. А потом прятались под подоконником и хихикали, уткнувшись носами в колени. Ислам совершенно случайно застал эту сцену, проходя мимо аудитории.

Выглянул из соседнего окна и увидел обращённые вверх лица.

– А ну спускайся! Сейчас поднимусь и задницу надеру, – довольно противоречиво крикнули ему.

Девчонки мигом унялись, однако на лице Кати он всё ещё видел это хитрое выражение – в подрагивающих уголках рта и остром, как колючки шиповника, взгляде.

Так они и познакомились. Оказалось, они учатся на одном курсе, хоть и в разных потоках. И в следующую же встречу в коридорах, выбитых в граните знаний, он пригласил её на свидание.

Когда их встречи стали более или менее регулярными, она сказала:

– У меня есть мальчик.

– А у меня девушка, – нашёлся Ислам. Его несёт, как будто бы подхватило бурным потоком, в висках стучит кровь и выпитый энергетик. – Давай их познакомим и отправим гулять?

Улыбается. Излучает лукавство, того и гляди из-под зачёсанных назад волос выглянут рожки.

– Бурная ночь?

– Что?

– Ну, ты так выглядишь. Как будто не спал всю ночь. Извини, конечно…

– Ничего. Я на самом деле ночь не спал. И да, она была бурной. Кувыркался с дискретной математикой. Кто там у нас автор?

– Малинков.

– Вот, с ним и кувыркался. Мужик! Такую дремучую муть написал…

– Сдал зачёт?

– С переменным. На уд.

Исламу не хочется сейчас говорить об учёбе. Над головой носятся тучи, иногда проливаясь дождём, а в просветы, там, где они истончаются до мимолётных облаков, проглядывает солнце. Странная погода, но Хасанову не до её прихотей. Он пытается вычислить расстояние между своей ладонью и Катиной. Что, если подвинуть руку ещё чуток… сделать вид, что не нарочно, хотя о чём это ты: она ведь всё поймёт. Есть моменты, когда чутьё обостряется настолько, что на самом деле чувствуешь это расстояние, проклятые и в то же время обожаемые сантиметры, которые разделяют руки.

С одурелыми воплями носятся птицы, пухлые от мороси воробьи опускаются скопом на какое-нибудь дерево, потом перелетают на другое, и, когда они поднимаются в воздух, дерево роняет на прохожих водопады воды. Машины переговариваются в пробке грудными голосами, громче и приятнее всех гудит старый пузатый фольксваген. Стёкла опущены, и водители жмурятся навстречу всё ещё тёплой и влажной погоде. Ислам думает, что у старых машин голоса приятнее, более грудные, тёплые, как у джазовых певиц-негритянок, и тут же излагает это Кате. Она улыбается, и говорит:

– На самом деле мы с ним расстались. Он уехал в Питер.

– Учиться? – понимающе кивает Ислам.

– В том-то и дело, что нет. Просто уехал, и всё.

– Как это?

– Не знаю, как объяснить. Можешь себе представить, что есть люди, которые родились не там, где должны были?

– Могу. В действительности, таких целая масса. Взять хотя бы моего соседа Яно. Я тебе о нём рассказывал? Родился в Эстонии, учится в России. А душа его разбита на осколки. Один осколок в Мексике. Другой в Испании. Третий валяется где-то на Венере просто потому, что она очень красиво выглядит на фотографиях. Четвёртый носит по рекам и океанам…

– Ты очень хорошо это сказал, – смеётся Катя. – Твой Яно молодец! Но я немного не это имела в виду. Он ни разу не был в Питере, но всю жизнь был уверен, что должен жить именно там. С тех пор как увидел на обложке какой-то тетрадки в шестом классе Неву. Он до самого последнего дня, до отъезда хранил эту тетрадку. Показывал мне – ничего особенного. Пейзаж как пейзаж. Но он с таким восторгом на него смотрел – ты бы видел… Отучился, достиг совершеннолетия, выждал ещё годик и полез исправлять мировую несправедливость.

– Оставив тебя одну?

Ислам тут же устыдился яду и даже некоему злорадству в голосе. Она смотрит на него с удивлением.

– Ты, может быть, не поймёшь. Когда вселенная так измывается над человеком, я готова его простить. Поддерживала его во всём. Да и мы перед отъездом наобещали друг другу, что будем созваниваться чуть ли не каждый день. Писать письма. Он будет мне слать в конвертах свои рисунки… он ведь у меня художник. Знаешь, как рисует? Я тебе потом покажу, у меня всё в сумочке. Карандашные наброски в основном, вырванные из тетрадки листочки, но в них есть что-то такое, – она поднимает подбородок, купает лицо в по-осеннему прохладных солнечных лучах. – Очень классно.