Читать интересную книгу Где собака зарыта - Адам Ведеманн

Мгновение спустя очам пани Эльжбеты явился мужчина средних лет, интересный, однако напрочь лишенный сексуальной привлекательности.

— Эльжбета, через тебя я хочу сделать заявление, — сказал Он торжественно и замолк. Внезапно Он почувствовал на себе ясный, внимательный и абсолютно трезвый взгляд пани Эльжбеты. Не помогли ни очки, ни старательно подстриженные усики, ни прекрасно скроенный костюм, все зря. Пани Эльжбета видела Его насквозь, во всей Его голой, с позволения сказать, божественности, она смотрела на Него без тени страха, скорее с неким благожелательным интересом.

— Вы хотели сделать какое-то заявление, — деловито напомнила она.

— Собственно, не столько заявление, сколько спросить, — сказал Господь Бог. — Как же так получается, что люди предпочитают в наше время слушать Святую мессу, совсем не заходя в костел? Костел почти пустой, а они толпятся снаружи, на улице, целыми семьями и вместо того, чтобы стоять на коленях, либо сидят на корточках, либо отвешивают поклоны. Я было испугался, что они таким образом хотят выказать пренебрежение, но, заглянув в их сердца, ничего подобного там не нашел.

— Думаю, — сказала пани Эльжбета, — что эта проблема не подвластна простой категоризации. Порой, быть может, на самом деле имеет место пренебрежение, но я бы назвала это своеобразной демонстрацией непричастности ко всему тому, что происходит там внутри. И это при принципиально положительном отношении к богослужению как культурному явлению. Люди идут на богослужение из соображений приличия, часто также из уважения к идеям Господа, но сам обряд, контакт со сверхъестественным миром, мне представляется чем-то непристойным. В костеле им не по себе, у них нет потребности совершенствоваться, стать другими, преодолеть границы того времени и того пространства, в которых они помещают свои устремления и воспитывают детей. Поэтому они участвуют в богослужении, но пассивно, оправдываясь, что, мол, предпочитают пение птиц воплям органиста или что должны время от времени посматривать, не угнали ли их машину, и это — их персональный вспомогательный ритуал, сделавший их участие в мессе скорее символическим, чем реальным, освободивший их от обязанности чувствовать себя ответственными за Бога, за ксендза, за все метафизические конфигурации мира. Это позволяет им сохранить уверенность в себе. Сюда еще добавляется опасение оказаться в смешном положении, если случайно окажется, что Бога нет…

— Но ведь Я есмь, — робко заметил Господь Бог.

— А где гарантия, — пошутила пани Эльжбета, — что и через двадцать минут Вы все еще будете существовать? Таков уж этот наш образ жизни, что относительно Вас можно иметь лишь философскую уверенность, что, впрочем, не исключает факта Вашей абсолютной непредсказуемости на практике.

— Действительно, — улыбнулся Господь Бог, — я и забыл, что ты у нас интеллектуалка.

— И притом индивидуалистка, — улыбнулась пани Эльжбета.

— Только никогда больше не пытайся стать интриганкой, — сурово сказал Господь Бог и исчез.

Пани Эльжбета почувствовала себя обманутой. От разговора с Господом Богом она ожидала гораздо большего. В сущности, происшедшее вообще трудно назвать разговором, максимум — увертюрой к настоящему обмену мнений, подумала она, потому что ее переполнял оптимизм и уверенность в свои силы, и сейчас она весьма охотно провела бы вечер в дискуссиях с Господом Богом по всем проблемам современного мира. Ну что ж (вспомнила она о своем достойном сочувствия положении), прежде всего надо освободить кабинку, а то придет сейчас кто-нибудь и начнет ломиться.

Официантка стояла у входа в зал и разговаривала с гардеробщицей. Заметив выходившую из туалета пани Эльжбету, женщины прервали разговор и принялись бесстыдно ее разглядывать. Пани Эльжбета подошла к ним. — Прошу прощения, — сказала она, — я плохо себя почувствовала, сколько я должна за туалет? — И, не дожидаясь ответа гардеробщицы, обратилась к официантке: — Давайте я и вам сразу заплачу, сколько причитается за все кофе?

— Вы ничего не должны, за все уже заплачено, — ответила официантка, — пожалуйте к столику, кофе ждет.

Пораженная и озадаченная, пани Эльжбета вошла в зал. Внезапно сообразив, что держит плащ на руке, она хотела было вернуться и сдать его в гардероб, как вдруг увидела, что за ее столиком сидит пани Дарья и, не обращая внимания на то, что все на нее смотрят, плачет, размазывая по лицу грязь черных слез.

31 июля 1994 (в поезде)

3 августа 1994 (на диване)

РЕЗКОЕ ОСЛАБЛЕНИЕ СЛУХА

традиционный рассказ

1. Как раз читая Вирпшу (а значит, не случайно, поскольку держал в руках Ars peccandi), я вспомнил сон, о котором рассказал Монике Шевц, когда та пришла ко мне, а я спал после электрокоагуляции. То есть все-таки внутренняя работа над этой историей продолжается, изводит меня, а что поделаешь, думаю, в конце концов расскажу ее и вам, рассказал же я ее уже Франтишке (в письме), Рафалу рассказал и Радеку, а все что-нибудь новое да и припомнится, как будто ее вообще пока не рассказывал, а посему, рассказывая ее теперь для всех для вас, я не упущу ничего и сотворю из нее некую Очень Важную Историю, и тогда, может быть, она от этого во мне съежится, захиреет и испустит дух, что было бы лучшим исходом.

2. Что ж, начнем с этого самого сна. Мне снилось, что плыву я на корабле по океану и налетает буря, страшный ветер, волны. На борту суматоха, ужас. Постепенно я начинаю понимать, что нам грозит крушение, и тогда меня охватывает абсолютно реальное чувство близкой смерти; страх, что не успею внутренне подготовиться к ней. Тем временем морские волны громоздятся, становясь явно выше нашего корвета, швыряют его как щепку, что я могу самолично засвидетельствовать, ибо видел все это как бы с высоты, хотя, конечно, постоянно находился на палубе, причем все более и более парализуемый пониманием (уж слишком натурально вздымались волны), что кораблекрушение означает для меня гибель. В то же время точка, с которой я все это видел, поднималась все выше и выше и мой взор охватывал все большее и большее водное пространство, пока наконец ему не открылись берега, но отнюдь не суша, а как бы края большого аквариума, отчего страх мой сделался еще больше, потому что в аквариуме плавал самый настоящий большой парусник со мною на борту. Я находился на захватывающей дух тонкой линии, становившейся все тоньше и тоньше, но пока державшейся; водные валы нарастали, судно все так же противостояло их напору, и тут до меня дошло, что я могу не беспокоиться за это равновесие, что это в принципе мое видение бури, что я смотрю на нее как на свое собственное творение, и хотя мой страх стал ничуть не меньше, мне уже было все равно, угомонится ли стихия. И так бы все это длилось и длилось, до тошноты, если бы стук Моники Шевц не вытолкнул меня из сна; но теперь половина из вас скажет, что и у вас тоже был такой же сон, или похожий, с чем могу согласиться, но ручаюсь, что никто, кроме меня, не пережил той истории, которая один к одному отразилась в этом сне, впрочем, как и многие другие истории, которые с нами либо уже приключились, либо еще приключатся.

3. На слишком много (сна) в эту ночь я не рассчитывал, что вполне объяснялось предстоявшей мне утром электрокоагуляцией, но никогда бы не подумал, что будет аж так плохо. Я как раз получил на кассете запись диска Сюзи «Ноктюрн», само название которого предполагает прослушивание в кромешной темноте, ради чего я подождал, пока Ярек Клейнберг наверняка заснет, и тогда я выключил мою лампу и запустил центр. В принципе не было смысла тешить себя надеждами на быстрое засыпание, а потому я сразу настроился на 75 минут ярких художественных впечатлений (тем более что Роберт, когда мы возвращались из Парижа, говорил, что это высшее достижение артистки) и лег на кровать, естественно, в позе покойника, чтобы звук мог беспрепятственно доходить до обеих ушных раковин. К сожалению, я обманулся, пусть не слишком позорно (хотя в ночи все вырастает до гигантских размеров), зато сразу, во вступлении, как только раздались звуки Восславления избранницы из Весны, что на диске какой-нибудь другой исполнительницы, рангом пониже, может быть меня и завело, но не в случае с Сюзи, которая и сама в состоянии создавать вещи прекрасные, в своем роде, конечно (но в том-то все и дело, чтобы каждый — в своем). Кроме того, диск представлял концертную версию, а значит, песни по большей части уже знакомые, разве что исполнены крикливей плюс к тому глупости с наводками и завязками, очень даже забавные, впрочем, всколыхнувшие давнишние воспоминания, связанные с проигрыванием других наводок и завязок, казалось бы, совсем забытых, а тут — на тебе, очень даже убедительных, готовых растечься в абсолютно неожиданных направлениях, так что в конце концов я, можно сказать, начал засыпать, когда до меня донесся какой-то подозрительный шорох. Я приоткрыл глаза, и передо мною возникло видение голого Ярека, пытающегося дотянуться до музыкального центра, чтобы убавить звук. Виду я не подал, но меня этот инцидент бесповоротно вывел из сладкой полудремы (много ли нужно ночью, чтобы человека охватило бешенство), в результате чего я с обостренно-озлобленным вниманием дослушал до конца первую сторону, а потом — сам парень виноват — перевернул на вторую, само собой немного прибавив звука. Постепенно мною завладевала все большая злость на Ярека, потому что сон — столь желанный в это время — отлетел от меня напрочь, а в голову полезли воспоминания о разных неудобствах и страданиях, вызванных последней электрокоагуляцией, проецируясь на следующий день и наполняя его тревогой и отвращением. Впрочем, и они меня в конце концов усыпили бы, если бы вдруг не завыли какие-то ужасные вонючие негры, предательски пущенные Яреком, которому этого, видимо, показалось мало и он зажег еще и свет, заварил себе чаю, оделся и, достав какую-то книгу, уселся за стол. Что мне оставалось делать; я тоже взял книгу и начал читать. Странно, конечно, не заговорить друг с другом в такой ситуации, ведь все могло кончиться плохо. Зато как только негры исчерпали свой репертуар, я орлом налетел на аппарат и тут же поставил Эрика Сати, результат не замедлил сказаться: я не дождался даже второй Гнозьены.