О своей встрече с Рутенбергом в Париже Сыркин, полагавший, что он расстрелян большевиками (об этом уже шла речь выше), рассказал в очерке «Моя встреча с Пинхасом Рутенбергом», опубликованным в варшавской идишской газете «Haint».
Для меня была большая, необыкновенная радость, – писал Сыркин, – когда я узнал, что Пинхас Рутенберг в Париже, и когда вскоре он пришел увидеться ко мне в отель. За парой бутылок вина – и да не обидится на это пролетариат: была и бутылка настоящего шампанского – мы в хорошем ресторане, в тесном кругу провели вечер, где было много-много воспоминаний и споров.
В этой беседе, между прочим, Рутенберг, по словам Сыркина, сетовал на свой российский вояж в погоне за революционной химерой – лучше бы остался в Америке, где его деятельность в конце концов привела бы к зримым результатам – созданию Еврейского легиона.
Ему так горячо хотелось отправиться с легионом в Эрец-Исраэль и поднять еврейский флаг над Иерусалимом! – восклицает Сыркин (Syrian 1919: 3).
Было ли это минутным сожалением или в рутенберговской душе действительно шевельнулось сомнение в целесообразности принятого им участия в проигранной битве за российскую свободу и демократию, сказать трудно. Нет оснований не доверять свидетельствам современников, тем более когда речь идет не о мемуарном, а, что называется, репортажном жанре (очерк Сыркина появился в печати 1 августа 1919 г.). В то же время не стоит забывать об общем эмоциональном состоянии Рутенберга, в котором он находился, когда они встретились. Чувства, которые он переживал, вряд ли сводились к простому сожалению о тактическом промахе, неверно сделанном шаге. Речь нужно вести о чем-то неизмеримо более значительном и важном. По всему видно, что Рутенберг корил себя не из-за напрасного путешествия в Россию, а испытал полное разочарование в том, как велась борьба с большевизмом. Он пережил шок от того, что увидел, заглянув за кулисы так называемой большой политики, а главное – глубокую личную драму: цель, ради которой была предпринята поездка, оказалась не только не достигнутой, но более того, привела к обратному – катастрофическому – результату: потревоженное революцией положение евреев обернулось настоящим геноцидом.
При всем при этом жизненный оптимизм Рутенберга поколеблен не был. Его настроение этой поры выразительно отражено в письме, написанном летом 1919 г. жившему в США известному еврейскому (идишскому) поэту, переводчику Танаха на идиш Иегуашу (наст, имя: Иегуаш-Шломо Блумгартен 1872–1927), в котором, как и в «заявлении по собственному желанию», он напрямую связывал окончательное решение перебраться в Палестину с погромами Гражданской войны (см.: Rutenberg 1919: 3):
Мой дорогой Йегуаш!
Вы, очевидно, пребываете в пессимизме и в печали, но вы не правы. Да, сейчас горько, но будет хорошо. Может быть не нам самим, но ведь это не важно.
Мир образуется.
Правда, при этом требуется много крови и кровь на десерт должна именно быть еврейской, поднесенной при этом под страшным, злобным погромным соусом.
Но в жизни ничего не пропадает зря, особенно кровь.
Мы, маленькие человечки, играем каждый свою роль в колоссальной мировой трагедии, которая всего лишь завершила свою первую главу. Мы малы, слабы и страшно измучены. Мы не видим и не можем видеть далекие, великие перспективы, которые наметили история, мировые процессы или Господь. Но мир движется вперед и красивая, светлая и достойная жизнь наступит. Даже если еще 20 миллионов людей были бы истреблены в ближайшие годы, все равно солнце будет светить как раньше, будут расти красивые цветы и красивые женщины будут любить и рожать новые здоровые поколения.
Иногда я думаю, что великая библейская идея о 40-летнем истреблении в пустыне гнилых, заплесневелых людских элементов реализуется сейчас, но в более сжатые сроки, при новом хирургическом вмешательстве14.
Многие из наших хозяев жизни полагают, что сейчас они заново начнут «добрую спокойную» жизнь. Эта карта уже разыграна даже у вас в Америке. К «старой» жизни уже не вернуться.
Горько и тяжко сейчас, особенно в России и более всего нам, евреям. Но не страшно: все будет «all right».
Вы жалуетесь на низкий уровень благотворительности в Америке. Вдумайтесь в эту безумную идею, которая должна сейчас реализоваться – исход из России в Эрец-Исраэль; идея – безумная и великая, но это единственный выход. Другого я не вижу. Быть может, это стоит погромов…
Вдумайтесь и помогите.
Цукерман едет в Нью-Йорк со страшными материалами; но его материалы всего лишь капля из того, что произошло, и особенно из того, что произойдет с евреями в России.
Мои планы: я решил в августе перебраться в Эрец-Исраэль. На месте я решу, чем там можно заняться. Планы наших местных правителей мало чего стоят. А оттуда, быть может, зимой, я приеду в Америку.
Ваш Пинхас Рутенберг.
Итак, как и возвращение в Россию после победы там демократической революции, решение ехать в Палестину не лежало у Рутенберга на поверхности и, на первый взгляд, мало корреспондировало с чисто внешними биографическими событиями. Как и тогда, это решение было продиктовано скорее глубинными процессами его незамиряющейся с бурной и драматической действительностью личностью, адекватно прочувствовать и понять которые можно, лишь соотносясь с широким историческим контекстом.
В начале было слово
Рутенберг прибыл в Палестину, по всей видимости, в октябре 1919 г.15 Сосредоточение его интересов исключительно на местных делах и, соответственно, отключение от прошлых дел произошло не мгновенно, да и большой вопрос, наступило ли последнее когда-нибудь у него вообще – при том что трудно назвать второго человека, для кого «местные дела» значили бы так много, как для Рутенберга. При всей зацикленности на чем-то одном он был все-таки человеком многослойным и поливалентным, – умевшим строго и аскетично подчинять свою волю главному делу, но и тут же, хотя бы подспудно и тайно, чутко оберегавшим напластования своего богатого и разнообразного прошлого. Дело было, конечно, не в прошлом самом по себе, не в его, так сказать, «мемуарном» содержании, а в той стержневой для рутенберговской жизни теме освободительной борьбы, идеалам которой он остался верен до конца своих дней.
В первые годы пребывания в земле предков два главных вопроса требовали безотлагательного вмешательства его деятельной натуры, невзирая ни на какой палестинский couleur locale, и оба связанные с Россией, – это большевизм и еврейство. То и другое в физической удаленности от нее и при отсутствии непосредственного контакта приобретали характер рассудочный и проектный. Там же, где Рутенберг испытывал ограничение своим действиям, он брался за перо. Итогом размышлений на тему «Россия и еврейство» явилась неизвестная нам статья, скорее всего безвозвратно утраченная, в которой он предлагал план, «как обустроить Россию» с точки зрения решения еврейской проблемы, когда, естественно, произойдет чаемое падение большевизма.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});