На этот раз его судно отправилось на острова Тихого океана за сандальным деревом[4] для китайских рынков.
Вернувшись из этого плавания, Марк будет уже совершеннолетним и сумеет получить командование судном в том случае, если он не пожелает расстаться со своей карьерой моряка. Таково было решение обоих отцов, а пока Марк получил разрешение посещать время от времени свою жену и писать ей, сколько его душе будет угодно. Прежние дружеские отношения Анны с Бриджит возобновились. Марк посылал своей молодой супруге письмо за письмом, исполненные самых нежных и страстных выражений его чувств.
Тем временем судно Марка готовилось к отплытию, и молодому офицеру можно было отлучаться с него только раз в неделю. Воскресные поездки к жене стали для него истинными праздниками: молодые супруги туляли, катались, ездили за город в сопровождении Анны и возвращались до той совершенно довольные и счастливые, с тем, чтобы снова расстаться на целую неделю.
Не прошло и месяца со дня свадьбы Марка Вульстона и Бриджит Ярдлей, как «Ранкокус» снялся с якоря, намереваясь плыть в Тихий океан, а оттуда далее в Кантон. Перед самым отплытием Марк ухитрился вырваться на денек в Бристоль, а доктор Ярдлей, тронутый горем своей дочери, согласился свезти ее вместе с Анною в Филадельфию для последних проводов молодого моряка.
Когда, наконец, наступил момент окончательной разлуки, сердце моряка болезненно сжалось, а Бриджит громко рыдала. Два года разлуки — ведь это целая вечность!
В своей каюте Марк нашел много следов заботливости и предусмотрительности своей молодой жены: все, что только могло ему быть нужно или приятно в пути, было приготовлено и припасено для него.
Художники в то время были редкостью в Америке, и заказать портрет было делом не легким; но Бриджит все же заказала свой силуэт и повесила в хорошенькой рамке в каюте мужа. Этот темный профиль слегка склоненной головки, чрезвычайно живо напоминавший оригинал, был самым трогательным знаком ее внимания.
Жизнь на судне с самой минуты отплытия пошла своим обычным порядком: и в праздники, и в будни, и днем, и ночью, и в бурю, и во время штиля все были заняты работой. Согласно заведенному порядку, капитан Кретшли зашел в Рио-Жанейро, чтобы возобновить и пополнить свои запасы. Простояв с неделю на этом живописном рейде, «Ранкокус» продолжал свой путь.
Обогнув мыс Горн[5], он зашел в Вальпарайзо и здесь сделал новый запас воды и всяких припасов на случай заболевания кого-либо цынгою, затем, приблизительно через две недели, «Ранкокус» снова пустился в море.
Всего лет за двадцать до времени нашего рассказа знаменитый Кук совершил свои путешествия и описал их в своих донесениях, но и после него осталось еще очень много неисследованных мест, и карты были далеко не совершенны.
Тихий океан, если принять во внимание его громадную величину и те ветры, которые там преобладают, не может быть назван бурным; но стоит только взглянуть на карту, чтобы тотчас же убедиться, что в нем островов, рифов, скал и отмелей всякого рода несравненно больше, чем в Атлантическом океане. В продолжение двух месяцев после того, как «Ранкокус» вышел из Вальпарайзо, капитан Кретшли крейсеровал в водах Тихого океана в поисках за намеченными в его инструкциях островами.
Глава III
День был туманный; дул ост-зюд-ост, что было весьма благоприятно для «Ранкокуса», который шел на зюд-вест [6].
К сожалению, за капитаном Кретшли водился большой недостаток: он слишком усердно тянул за обедом грог.
Во всякое другое время дня это был человек трезвый, но в обеденный час он залпом выпивал три-четыре стакана рома с очень незначительной примесью воды.
Тот день, о котором идет речь, был как раз днем рождения супруги капитана Кретшли, а капитан был слишком хорошим мужем, чтобы не отпраздновать этот день еще более усердными возлияниями. Марк, никогда не употреблявший спиртных напитков в таком количестве, с прискорбием смотрел на своего командира, тем более, что только что спустившийся с марса [7] матрос уверял, будто в момент, когда погода немного прояснилась, он видел впереди на море белую полосу. Марк сообщил об этом капитану и сказал, что, быть может, было бы не лишнее убрать часть парусов, лечь в дрейф[8] и бросить лот[9]. Но капитан не обратил никакого внимания на его слова, уверяя, что матросы вечно придумывают разные ужасы. Если их слушать, — говорил он, — то ни одно судно не достигло бы места своего назначения. На беду второй помощник был очень пьян и с своей стороны поддержал капитана. Поневоле Марку пришлось замолчать.
Однако, он не мог на этом успокоиться; он знал, что матрос, сообщивший ему весть, человек надежный и знающий свое дело. Пробило шесть часов вечера, Марк сменился с вахты и, пользуясь своею свободою, поднялся на мачту с целью воспользоваться последними минутами дневного света для личных наблюдений. Сперва он не мог ничего различить на расстоянии более мили благодаря туману; но в тот момент, когда солнце стало садиться, на западе вдруг прояснилось, и Марк сразу признал рифы[10], тянувшиеся на протяжении нескольких миль прямо перед носом судна. Пораженный такого рода неожиданностью, Марк, не долго думая, крикнул:
— Впереди подводные камни!
Этот возглас старшего помощника вывел капитана из полусознательного состояния.
Он вызвал всех людей наверх и приказал убрать часть парусов. Тем временем Марк спустился вниз, а капитан занял его место, желая лично проверить наблюдения своего помощника. По пути он отдал приказание взять курс на юг, вследствие чего преграждавшая путь подводная гряда оказалась теперь с правой стороны. Однако, оставаясь под ветром, она еще представляла некоторую опасность. Капитан решил выяснить положение корабля и поднялся на мачту с Бобом Бэтсом.
Оба они внимательно вглядывались в море с подветренной стороны. Младший помощник, с насмешливой улубкой на лице, поджидал, когда они спустятся. Но капитан объявил, что собственно подводных камней он не видал, но что раза два, в тот момент, когда горизонт прояснился, ему показалось, что он видит что-то не совсем ладное; впрочем, то, что он видел, могло быть как беловатою пеной на поверхности моря, так и отблеском последних лучей заходящего солнца на воде. Боб точно так же не мог сказать ничего определенного.
— Неужели и вы, Боб, ничего не видали? — спросил Марк, делая особое ударение на слове вы, как бы для того, чтобы дать понять, что нет ничего удивительного, если капитан ничего не видал, но что Боб, по его мнению, должен был видеть то же, что видел он сам.