Адъютант неподвижно стоял за ним, молча, с каменным лицом — а что еще нужно было делать?
— Дай мне свой шлем, Петер, — сказал я, повернувшись к нему. — Мне нужен шлем, а у меня с собой нет.
Вразрез с ожиданиями Бальтазар оставался спокойным, пока я нахлобучил шлем, отдал честь, подняв руку к краю шлема, и объявил:
— По вашему приказанию докладываю в шлеме!
— Наказываю вас тремя днями домашнего ареста за недостаточный надзор, что привело к падению недолета за командным пунктом II батальона. — Это была, наверное, судьба, и я собирался ее принять, но он добавил: — А эти идиотские кольца со стволов — стереть. Вы еще не подбили ни одного танка. Принесите письменное подтверждение от командиров рот, если сможете.
Откуда командир узнал о кольцах? Он не видел батареи с тех пор, как это произошло, — ему, наверное, кто-то рассказал. До того, как вернуться на батарею, я поговорил с адъютантом, с которым мы дружили, и вернул ему шлем. Он попытался успокоить меня, сказав, что не стоит так серьезно все воспринимать, буря утихнет так же быстро, как собралась, и в конце все окажется сущими пустяками. На мне тоже была часть вины, потому что я выглядел слишком самоуверенно, Мельхиор (Бальтазар и Мельхиор — волхвы, пришедшие к новорожденному Иисусу. Видимо, так с иронией подчиненные могли называть своего грозного командира Бальтазара. — Примеч. пер.) и Кульман давно решили, во время совместной пьянки, слегка сбить с меня спесь. Я не согласился, пойдя на принцип: офицеров нельзя оскорблять как тупейших рекрутов.
— Я подам жалобу, — сказал я, уходя.
— Я бы на твоем месте хорошо подумал. Ничего хорошего из этого не выйдет, — ответил адъютант, когда я уже уезжал. Мой коновод слышал весь разговор и сказал:
— Большая была драка, герр обер-лейтенант, много времени пройдет, пока вы ее забудете. А что теперь будет с кольцами?
На обратном пути я колебался, обдумывая, что делать и в каком порядке все случится. На обратном пути я решил зайти к Ульману, чтобы доложиться ему. На удивление, он попытался успокоить меня и отговорить от подачи жалобы: «Вы так не заработаете себе друзей». Какие у меня теперь были друзья? Но Кульман, кажется, в одном был на моей стороне. Он ничего не хотел делать с кольцами на стволах, потому что они были гордостью батареи. Мне стоит поискать свидетелей. Наш корректировщик мог бы мне помочь. Тем не менее он, казалось, помогает мне нехотя.
Из «Книги мудрых» я узнал, что жалобу следует подавать по официальным каналам, рапорт должен быть подан в запечатанном конверте, который в моем случае может открыть лишь командир полка. Я поступил в соответствии с этой формулой. Я оспорил обвинение в «недостатке надзора» и приложил свидетельство. Я пожаловался, что никакого честного расследования не производилось. Наконец, я пожаловался на грубые оскорбления.
Отправив жалобу, я почувствовал себя лучше. В любом случае, мне было ясно, что Бальтазар будет меня безжалостно преследовать. Он меня достанет тем или иным способом. Мне придется быть настороже и надеяться на перевод в другой батальон, что было обычной практикой в таких случаях. Оберст-лейтенант Бальтазар был достаточно самоуверен, чтобы вызвать меня. Жалоба — ну что ж — мне стоит знать, что то, что я сделал, было глупо. Потом он дошел до сути: конверт наверняка заклеен так, что любой старый «пизепампель» (местное рейнландское, а точнее брауншвейгское, выражение, означающее «плохой парень», «тупой, плохо воспитанный парень» или даже «зануда» или «мокрая постель»), так он себя называл, не сможет его прочесть, так что ему придется его вскрыть. Он был поражен, когда я запретил делать это, сославшись на «Книгу мудрых». Весь вопрос можно пересмотреть, если я позволю ему его вскрыть. Я отклонил предложение без дальнейших комментариев, считая, что процедура жалобы должна идти своим ходом.
Получить подтверждение наших подбитых танков оказалось для меня более трудным делом. Конечно, эксперты могли определить, был ли танк подбит 15-см снарядом или нет. Но такие соображения в определенных условиях не работали. Уничтоженные танки были расположены в нашей зоне, но не заявит ли пехота о них сама? Хорошо еще, что другие батареи и части ПТО не стреляли по танкам, — в противном случае заявка на 5 танков превратилась бы в 10 или 20. Такое часто случалось, как чудо умножения хлебов Иисусом. Кроме нас, артиллеристов, которые и вели стрельбу, кто мог что-то видеть? У пехоты во время русского прорыва были другие заботы. Если они успели реорганизоваться, любые поиски были бы бесполезны. Вопрос на вопрос. Офицер артиллерийско-технической службы, который оказался на батарее из-за проблем с эрозией стволов, сомневался, что на обломках танков удастся найти четкие свидетельства того, что они уничтожены снарядами 15-см гаубицы. В некоторых случаях все четко и ясно, но в целом все чрезвычайно сомнительно. Я хотел пойти и сам начать расспрашивать пехоту, опасаясь, что свидетельства не найдутся, — и предвидя новые конфликты с Бальтазаром. Затем неожиданно на позиции вернулся передовой корректировщик с нужными документами, подтверждающими наши победы. Их запросил Кульман.
Поле битвы под Харьковом изобиловало подбитыми танками. Свежие жертвы, такие как британский танк «Матильда» слева, соседствовали с ржавыми корпусами, оставшимися от битв 1941 года, как этот БТ-7 справа.
Тот же танк «Матильда» с близкого расстояния. В СССР по ленд-лизу было послано более 1000 «Матильд». Советские экипажи нашли танк медленным и ненадежным. Частой жалобой было то, что снег и грязь скапливается за фальшбортом, защищавшим гусеницы. Тяжелая броня танка не могла компенсировать низкой скорости и слабой 40-мм пушки.
Лейтенант фон Медем сообщил, что пехоту совершенно воодушевила наша битва с танками. Один только командир батальона подтвердил три победы и нанес их на карту. Была даже одна, которую мы не заметили и не посчитали. Более того, было еще три подтвержденные победы от командиров рот. Так что 5 сожженных танков стали 6 и даже 7, потому что два танка столкнулись, когда первый был опрокинут на бок попаданием под гусеницы. Главное, что теперь мы могли предоставить свои победы в письменном виде. Кульман сам был совершенно горд своей 10-й батареей. Моя вчерашняя недооценка, наверное, оставила хорошее впечатление. Но в противостояние между мной и оберст-лейтенантом Бальтазаром гауптман Кульман вмешиваться не хотел, хотя и хлопал меня одобрительно по плечу и называл наказание чистым пустяком.
Подполковник Карл-Леберехт фон Штрумпф, командир 3-го батальона 171-го артполка, награждает Железным крестом второго класса солдат своего батальона. 21 июня 1942 г. Слева его адъютант, обер-лейтенант Герд Хоффман.