Патриарх спросил грубо:
— Видели Карантин?
— Да, — сказал Мили.
И ничего не добавил, потому что добавлять было нечего.
— Будете работать?
— Почему бы вам не направить меня в армию? — сказал Милн. — Там я принесу больше пользы, чем крутясь в дурацких маскарадах.
Патриарх сдержался. Все-таки перед ним сидел Наполеон. Этот замкнутый юноша с изумительной легкостью победил в четырех военных играх, начисто разгромив коллективный разум генштаба.
— Вы думаете, Милн, что у вас нет дублера? — прищурившись, спросил он.
— Думаю, что нет, — спокойно ответил Милн.
Он был прав. Легко заместить Спинозу: многим был известен скромный шлифовальщик стекла? В крайнем случае соседи удивятся, решив, что нищий философ окончательно спятил. И очень сложно заместить полководца, который постоянно находится под прицелом тысяч внимательных глаз, чьи привычки, вкусы, наклонности изучены тщательно и до предела. Здесь мало одной внешности, внешность можно подогнать, это нетрудно. Но должен быть темперамент Наполеона, и честолюбие Наполеона, и главное, — грандиозный военный талант Наполеона, иначе кандидат проиграет первое же сражение и все полетит к черту.
Патриарх сказал:
— Незачем направлять вас в армию, Милн. Поздно. Лет тридцать назад это, возможно, имело бы какой-то смысл, но не теперь. Война проиграна. Впрочем, и тридцать лет назад тоже не имело смысла: тогда решали не генералы, а совсем другие люди.
Милн пожал плечами:
— Помойка не есть артефакт развития. Помойка есть неизбежный порок нашего общества. Вы осуществите Поворот истории, технический скачок, и она возникнет на сто лет раньше — только и всего.
— Ладно, — миролюбиво заметил Патриарх. — Вы, конечно, меня переспорите. Вы научились дискутировать у себя в университете. Я хочу сказать другое: с вами была девушка, Милн, подумайте о Жанне. — Он посмотрел, какая будет реакция. Реакции не было. Милн сидел — нога за ногу. — Мы можем отправить ее в Карантин или на фронт с эшелоном «веселых сестер». «Сестры» неплохо зарабатывают, солдаты щедры, потому что не знают, будут ли они живы завтра…
Милн сухо сказал:
— Разве я отказываюсь работать на вас? Я не отказываюсь. Но Жанна пойдет со мной.
— Жозефиной Богарнэ? — ядовито спросил Патриарх. — Нет, Милн. Жанна останется здесь, тогда мы будем уверены, что вы обойдетесь без самодеятельности. Обещаю вам, с ней ничего не случится.
Милн немного подумал.
— У меня вопрос, — сказал он.
— Пожалуйста.
— Что происходит с теми людьми, которых мы замещаем?
Патриарх выпятил нижнюю губу.
— Вы играли в бильярд, Милн? Шар бьет по шару? Мы вышибаем их дальше в прошлое. Если хотите — да! — убиваем их!
— Хорошо, — сказал Милн. — Но давайте быстрее. Надоело. И не думайте, что вам удастся обмануть меня. Пока я не буду уверен, пока я не буду уверен до самого конца…
— Не беспокойтесь, — устало сказал Патриарх, — получите свою Жанну.
Он был разочарован. Неужели они ошиблись? Настоящий Наполеон при упоминании о Жанне просто бы пожал плечами.
— Завтра же начинайте подготовку, — приказал он.
— Сегодня же, — ответил ему Милн.
Обоих привезли вечером, когда остывающее солнце, потрескивая, уходило в длинные темно-зеленые тучи на горизонте и багровые тени протянулись от ворот через весь двор. Чингисхан сдался сам, не выдержав жажды, и его прикончили дезертиры, а Праксителя загнали в здание вокзала, под искореженную арку, у него был пистолет, он отстреливался, а когда патроны кончились, бросился с пятиметровой высоты на бетонную площадь.
Милн сидел у окна и видел, как черный «пикап» с кровавыми, грубо намалеванными крестами въехал во двор и санитары в серых халатах выкатили из него носилки.
— «Скорая помощь», — сказал кто-то.
Все побежали. И Милн побежал тоже. Но в коридоре пропустил других и, прижавшись к пластиковой стене, осторожно кося по сторонам, прочел записку. Записку только что сунул раздатчик — не глядя, хмурыми руками: «Встретимся в преисподней». Подписи не было. Он скатал крохотный промасленный шарик и проглотил его.
Преисподняя!
Механизм запуска таков, что кандидат должен быть обязательно идентичен темпору — месту персонификации. Это возможно в двух случаях: если уходишь в повтор — в собственное прошлое, тогда совмещаешься с самим собой, идентичность полная. И второе — когда идешь по программе и замещаешь реальное историческое лицо, подобие которому достигается в результате подготовки.
Вот и все. Третьего пути нет. Третий — преисподняя.
Он спустился во двор и вместе со всеми подошел к тому, что лежало на носилках.
Авиценна, немного впереди, сжимал слабые кулаки.
— Зачем уродовать? — тихо говорил он. — Убили бы — просто…
Старший санитар, закуривая, охотно объяснил:
— А чтобы веселее было смотреть. Ты сбежишь, и с тобой то же будет.
— Мразь. Тупое мужичье, — сказал Авиценна.
Между кучкой санитаров с автоматами и толпой было метра три неживого пространства.
Непреодолимый барьер.
— Превратили страну в Помойку, а теперь — что? Тушенкой вас кормить? — сказал старший.
Санитары глядели угрюмо. Как голодные волки. Крикни им — разорвут. Их набирали из фермеров, и они люто ненавидели городских за то, что земля не родит, за то, что сын в армии, за то, что пришлось бросить распаханную отцовскую ферму и перебраться в город на благотворительные подачки.
Милн взял Авиценну за локоть и втянул обратно:
— Не связывайся.
— Ладно, — сказал Авиценна. — Пойдем ужинать.
Грюневальд, стоявший рядом, наклонился к ним:
— Австриец что-то затевает. Весь третий сектор не вышел на занятия.
— Наплевать, — сказал Авиценна. — Хоть бы они сдохли, паразиты.
И пошел через двор — тощий, нескладный, метя пыль полами стеганого халата.
— Не нравится мне это, — бубнил Грюневальд. — Ты слышал, что изменили план запусков?
— Я иду вне очереди, — рассеянно ответил Милн. — Извини, Грюн, мне пора. — Догнал Авиценну и насильно повернул его за угол, где была глухая стена. — Слушай, Авиц, что такое преисподняя?
У Авиценны вспыхнули черные восточные глаза на худощавом лице…
— Откуда ты знаешь?
— Знаю, — сказал Милн.
— Это старт в ничто, уничтожение оттуда не возвращаются…
Негромко хлопнуло над крышами, и в темное небо к первым игольчатым звездам взлетел красный комок ракеты. За ним — еще два. Диким трехглазым божеством повисли они над Полигоном, исторгнув неровный свет. Все сразу исказилось, как в кривом зеркале. Закричало множество голосов. Побежали какие-то люди — вниз и вверх.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});