С таким намерением в 1937 году я подала заявление о приеме в Московский юридический институт и успешно сдала вступительные экзамены. На третьем курсе института предстояла первая студенческая практика. Нам была предоставлена возможность выбирать место прохождения этой практики в системе судебной или следственно-прокурорской. Подавляющее большинство моих сокурсников просили направить их в прокуратуру, несколько человек попросили направить их в суд. Но я не помню никого, кто бы тогда пожелал ознакомиться с работой адвоката. Объяснялось это, конечно, и тем, что все мы были увлечены лекциями любимого профессора, читавшего курс уголовного процесса. А если в этих лекциях и упоминался адвокат, то лишь в роли жалкого и поверженного противника. Но уверена, что в не меньшей степени это объяснялось и тем, что, не понимая еще до конца всей непрестижности адвокатской профессии в советском государстве, мы уже очень хорошо понимали ее непопулярность.
Я была среди многих, кто хотел работать в прокуратуре, и меня направили для прохождения курсовой практики в прокуратуру Ленинградского района Москвы. Я работала под руководством опытного следователя, который учил меня методике расследования уголовных дел, тактике допроса свидетелей и обвиняемых, проведению всех следственных действий от осмотра места происшествия и обыска до составления обвинительного заключения. Вместе с прокурором я участвовала в судебных процессах. Так появился подлинный интерес к практической деятельности, интерес к изучению дела, к выработке позиции.
Но романтический ореол, который был создан кинофильмами, книгами и, особенно, лекциями, от сопоставления с повседневной работой следователя значительно потускнел. Я поняла, что основная масса дел, которыми занимаются следователи прокуратуры, вовсе не увлекательные загадочные происшествия. Следователи были завалены делами о незначительных кражах с предприятий нашего Ленинградского района. Дела эти очень несложны. Как правило, обвиняемыми по ним были те рабочие и служащие, которых задерживала охрана завода или фабрики в проходной. Неумело спрятанное похищенное тут же изымалось, и работа следователя по этим делам превратилась в простое оформление необходимыми протоколами материалов, которые поступали в прокуратуру от предприятий.
Больше всего меня привлекал азарт состязательности судебного процесса. А выступления в суде в качестве стажера-прокурора убедили меня, что я смогу стать неплохим судебным оратором. Поэтому, оканчивая институт, я выбирала между двумя привлекательными для меня возможностями специализации. Прокурора-обвинителя, от имени государства поддерживающего обвинение в суде, или адвоката, защищающего человека от обвинения.
Я благодарна тому, что тогда, в юности, наверное, какое-то шестое чувство помогло мне найти эту, такую необходимую для меня работу. Работу, которая позволила мне защищать человека от жестокой и часто противозаконной мощи советского государства.
Два месяца студенческой практики были достаточными, чтобы я увидела и поняла, сколь незавидно было положение адвоката в советском суде. Его не пытались скрывать в разговорах. Оно проявлялось во всем. Часто во время судебного заседания судья грубо обрывал адвоката, запрещал ему задавать вопросы, необходимость которых была для меня очевидна. Но тот же самый судья никогда не позволял себе этого в отношении прокурора. Я видела, как во время перерыва прокурор свободно и уверенно направлялся в кабинет судьи, куда адвокату заходить не разрешалось. Я присутствовала при том, как в этом кабинете во время перерыва прокурор, судья, а часто и следователь обсуждали рассматриваемое дело. Вместе оценивали доказательства, а зачастую тут же решали и судьбу человека – вопрос о его виновности и даже то, какой срок лишения свободы ему нужно определить.
Установленное законом равенство сторон в суде, равенство прав прокурора и адвоката не только никогда не соблюдалось, но не было даже попытки замаскировать, сделать не таким явным преимущество, оказываемое представителю государственного обвинения.
Чем же объяснялась в те годы абсолютная непрестижность адвокатской профессии?
В системе советского государства сталинского периода, когда нарушение советских законов было не эксцессом отдельных должностных лиц, а партийной и государственной политикой, сама профессия адвоката, защищающего от государственного обвинения, а в тех условиях-от государственного произвола, была чужеродной.
Адвокатуру терпели как некий необходимый для государственного престижа вовне, за пределами страны, анахронизм, но не признавали за ней пользы для внутренней жизни страны.
Структура адвокатуры – самоуправляющейся организации – в государстве с тотальной регламентацией тоже определяла ее чужеродность и, следовательно, непрестижность. И, наконец, коллегии адвокатов пришли на смену разрешенной после Октябрьской революции частной адвокатской практике.
В коллегии объединились бывшие присяжные поверенные, в подавляющем большинстве беспартийные, чье общественное и политическое лицо, с точки зрения государства, было весьма сомнительным.
Государство не уважало адвокатскую профессию и не доверяло адвокатуре.
Но в то же время я увидела и другое.
Я уже тогда поняла, что унижаемый самодовольными и часто совершенно некультурными судьями и прокурорами адвокат, как правило, и почти без исключений, был гораздо образованнее. Его профессионализм был значительно выше.
Это объяснялось тем, что следователями, прокурорами и судьями в те предвоенные годы работали так называемые выдвиженцы – представители партийной прослойки рабочего класса. Многие из них не имели не только специального юридического образования, но даже не окончили десятилетней школы. Они совмещали свою ответственную правовую работу с занятиями на курсах усовершенствования или в специально для них организованной юридической школе. В адвокатуре же тех лет было много старых адвокатов с блестящим еще дореволюционным образованием.
Я поняла тогда и то, что унижаемый в суде адвокат был гораздо свободнее этих судей и прокуроров. Он сам определял позицию по делу, он ни с кем не должен был ее согласовывать. Поняла я и то, что такие независимые в судебном заседании государственные обвинители обязаны были предварительно доложить как само дело, так и свою позицию по нему прокурору района; что мнение начальства было практически для них обязательным. Я уже знала, что, если версия обвинения в судебном заседании будет опровергнута или поколеблена, выступающий в суде прокурор, обязанный в силу закона отказаться от обвинения, фактически это сделать не мог. И если в такой ситуации он просил объявить перерыв перед своей речью, то все понимали, что он идет согласовывать свою позицию с прокурором района.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});