Читать интересную книгу Пролог - Николай Чернышевский

Слушая рассказ жены о развязке этого маленького приключения, Волгин погружался в размышления, потому что был человек искусный в размышлениях.

— Ну, хорошо, голубочка; только ты скажи мне: по-русски говорила ты с этою магазинщицею или, я думаю, по-французски?

— По-французски, мой друг. Думала, совсем забыла, — нет, еще могу говорить, хоть не очень хорошо.

— Нет, голубочка, я вот о чем: как же она говорила тебе? «Вы» — по твоим словам выходит, — «вы»…

— Да, vous, — что же такое? — Vous.

— Гм! — То-то же и есть!

— Что же такого особенного тут?

— Нет, я так, голубочка, ничего. — Он размыслил, что в разговорах с незнакомою дамою по-французски обращаются к ней не словом «vous», а словом «madame». Но если б он высказал свое соображение, что вот и магазинщица принимала ее за очень молоденькую девушку, — потому-то и спорила против нее, — то жена с досадою сказала бы: «И охота тебе говорить мне такой вздор!» — Потому он умолчал свое размышление о vous и madame, а обратился к другому размышлению.

— Но вот что, голубочка. Ты сказала ей: «Эта дама еще не здесь, потому что мужчина приходит на свидание первый, пока женщина не надоела ему»; согласен, так. Но почему ж ты могла знать, что Савелова еще не надоела ему? — А впрочем, это удивительно, как я глуп! — воскликнул он, не переводя духа и в величайшем восторге от своего удивительного открытия. — Само собою, это было видно из того, как он шел на свиданье! — Не то, чтобы заглядываться на женщин, которые встречались, — он под ногами у себя земли не слышал. Да, он сильно влюблен в нее. Это видно. Уверяю тебя, голубочка.

— Верю, — сказала она, засмеявшись. — Но уйду, не буду мешать тебе работать. И так я отняла у тебя много времени этою прогулкою и своею болтовнёю. И вот еще заставляю тебя знакомиться с Нивельзиным.

— Да, — воскликнул он от нового соображения, — что ж это ты, голубочка, не захотела видеть-то его? — Неужели тебе пришло в голову, что лучше и не знакомиться с ним? — Да это пустяки, голубочка!

— Да не сейчас ли я сказала, что мы будем знакомы с ним, что мне жаль, что заставляю тебя тратить время на него? — Ты слишком рассеян, мой друг.

— Это твоя правда, голубочка, — согласился глубокомысленный муж. — Но как же это, что он будет отнимать у меня время? — Каким же это образом? — Твой гость, а не мой. Я своих гостей не люблю. А твои — что мне? Все они вместе много ли мешают мне? — Ну, сама скажи: много ли?

— Он, мой друг, не то, что мои гости. Он старше их; ученый. С ним ты не будешь без церемоний, как с этими ребятишками.

— Правда твоя, голубочка, — согласился он. — Но не велика важность. — Да, так почему ж ты не захотела видеть его?

— Я вздумала, что прежде надобно увидеться с нею; потому что, мне кажется, тут что-нибудь не так: едва ли тут серьезная любовь с обеих сторон.

— Почему ж ты вздумала это, голубочка? — А впрочем, натурально, это всего вероятнее, — тотчас же размыслил он, потому что был чрезвычайно быстр в соображениях. — Это очень вероятно, голубочка; потому что, уверяю тебя: «люблю», «люблю», — думаешь, и точно, серьезно, — а выходит обыкновенно, пустые слова. Уверяю тебя, голубочка.

— Верю, — сказала жена, засмеявшись. — Но работай, не мешаю тебе.

— Да, это твоя правда, голубочка, — подтвердил он. — Оно точно, что нынешний день мне надобно несколько поработать.

— Да, «нынешний день» и «несколько». — Она вздохнула. — Друг мой, ты убиваешь себя.

— Э, пустяки, голубочка, совершенно пустяки, — сказал он вслед ей.

* * *

На следующее утро Волгин лежал, перебирая пальцами свою рыжеватую жиденькую бороду, чем занимался только в затруднительных обстоятельствах. Обстоятельства были так затруднительны, что он не мог продолжать работу; лег читать — и то не шло. Четверть часа назад жена взошла и спросила, не надобно ли ему ехать куда-нибудь: она взяла бы его, ей все равно, она хочет прокатиться. — Нет, ему никуда не нужно. — «Если так, мой друг, то и прекрасно. Быть может, приедет Савелова. Ты прими ее. Я скоро вернусь, только пройду в Гостиный двор». — Не предвидел он, что выйдет ему такая комиссия! — Приедет, прими ее! — А впрочем, что за важность? — утешил он себя. — Может быть, она и не приедет ныне. Или, может быть, Лидия Васильевна возвратится раньше того. А если и не так, что за важность?

— Алексей Иваныч, — сказала служанка, — приехала Савелова; я попросила ее взойти, как велела Лидия Васильевна, потом сказала, что Лидия Васильевна скоро будет, а вы дома. Пожалуйте.

«Ничего. Надобно только уметь держать себя, то и ничего». — Он повязал галстук, сбросил халат и надел пальто, без всякой трусости.

— Жена извиняется перед вами, — очень развязно начал он, входя в гостиную и делая усердный поклон прежде, нежели успел разобрать, в какой стороне комнаты гостья и туда ли он обращается с поклоном, куда следует. — Жена извиняется перед вами; она не была уверена, что вы приедете ныне; она скоро… На этом пресеклось объяснение, и голова развязного хозяина, поднимавшаяся из глубокого поклона, заморгала, заморгала: он постиг, что ляпнул непростительную неловкость: он знает, что она должна была приехать к его жене, — стало быть, знает, по какому случаю приехала! — Как он глуп! — И что она подумает о Лидии Васильевне? — Какое право Лидия Васильевна имела сообщать ему чужую тайну? — Все эти мысли с быстротою молнии пронеслись в его уме, потому что он был необыкновенно быстр в соображениях, он заморгал в отчаянии; но отчаяние и дало ему силу: он махнул рукою, приподнимавшеюся перебирать бороду, и не моргая, прямо смотря в глаза гостье, быстро заговорил:

— Не вините Лидию Васильевну: она умела бы молчать и передо мною. Но дело вышло так, что я был свидетелем. Мы шли вместе. Я знаю в лицо вашего мужа. Я не мог не понять, что это значит. Да и не опасайтесь меня: я неловок, но поверьте, я не совершенно бесчестный человек.

Он смотрел прямо в глаза Савеловой. Но он и вообще не был мастером наблюдать, а тут, вдобавок, был взволнован стыдом за свою неловкость и усердием оправдать жену. Потому он решительно не заметил, какие впечатления сменялись на лице Савеловой. Вероятно, она была озадачена; может быть, испугалась. Но об этом он мог только догадываться: видеть он ничего не видел. А впрочем, он видел все, как следует, и совершенно согласно с тем, как описывала Лидия Васильевна: он видел, что Савелова высокая, очень молодая — года двадцать два, — белая, нежная, с большими темно-голубыми глазами, что она из тех женщин, которые считаются очаровательными красавицами, — ну, и прекрасно, тем больше, что Лидия Васильевна находит ее дивною, прелестною, — пусть так и будет, — уступчиво решил он.

— Madame Волгина скоро возвратится, по вашим словам? — Я подожду ее. А пока поговорю с вами, monsieur Волгин. Сядем.

Прекрасно. Теперь ему нет надобности смотреть на нее, пока усядется. Он стал рассматривать пол, сам занимаясь размышлениями, приличными случаю. Он не заметил никакого волнения в ее голосе. Ему показалось, что она так спокойна, будто приехала с визитом по какому-нибудь из обыкновеннейших, ничтожнейших поводов к деланию нового знакомства. Не следует ли из этого, что слишком усердная светская полировка стерла в ней все живое и благородное? — Очень вероятно. — Но если и так, не она виновата; она еще так молода, что не успела бы сама испортить себя.

А между тем он не забывал обязанности хозяина. Ему было видно ее платье. Он наблюдал, когда она усядется, — тогда, по его мнению, ему опять надобно будет смотреть на нее. — Она села, оправила складки платья; — судя по движению локтей, должно быть, сняла шляпу, оправила волосы. — Хорошо, если она сама придумает разговор; а если надобно будет ему самому придумать, — что бы такое придумать? Она опять оправляла складки платья, несколько сдвинувшиеся от движения при снимании шляпки… Кончила. О чем же выдумать говорить?.. Не выдумывается. Но она сама найдет, она светская, и так спокойна. Надобно только опять смотреть на нее, она уже сама завяжет разговор. — Он перевел глаза с пола на нее.

Она сидела, задумчиво и застенчиво потупившись. На щеках ее горел румянец. Она с трудом переводила дух.

Он мгновенно расчувствовался.

— Вы должны осуждать меня, monsieur Волгин, — проговорила она, почти задыхаясь.

— Осуждать? — Помилуйте! — Что вы! — Он схватил и погладил ее руку. — Помилуйте! — Что вы! — С чего взяли?

— Я вижу, monsieur Волгин, что вы жалеете меня. Благодарю вас.

— Вы извините меня, я вовсе не умею держать себя, — сказал он, увидевши, что она стала дышать гораздо спокойнее, и потому рассудивши, что довольно погладил ее руку и может прибрать свои. — Совсем не умею держать себя; Лидия Васильевна всегда смеется над моею светскостью. Ну, да это пустяки, разумеется. А если вы с Лидиею Васильевною вздумаете что-нибудь, так это будет прекрасно.