Читать интересную книгу Гибель богов - Владимир Югов

— Кто тут играет? — густым басом спросил Мокрушин, как оказалось потом, из одной с этими дружками лесорубной бригады. — На, играй! Мокрушин передал баян, а сам стал на колени и завопил: — Осподи, осподи! Ишо одного дурака к Клавке прибиваешь! Избавь его, всевышний, от земных грехов. С такой-то стервой разве в первую ночь не согрешишь?

Все захохотали, а Клавка, искренне тоже смеясь, стала рядом с Семеном на колени.

— И чего же нам остается, Сеня, коль другие нас не голубят? — Она ласково глядела на волосатого богатыря.

— Сгинь, сгинь! — деланно замахал он руками.

— А коль не сгину? На шею повешусь?

— Сгинь, душа из тебя вон!

Сашка, наблюдавший за этой сценой молча, так и не понял, шутят ли они или между ними что-то давно идет. В нем зарождалась ревность и вместе с тем какое-то навязчивое чувство томности, желания. Он до прихода этого могучего мужика с большим лбом и медными умными глазами уже принял Клавку в свое сердце, она ему все больше и больше нравилась. Теперь, когда она так искренне глядела на Мокрушина, когда все ее существо открыто стремилось к нему, Сашка понял, что он поспешил отдавать себя ей, этому дому, всему, что вокруг тут существует. И Клавка стала ему сразу намного дороже. Он уже не хотел отдавать ее никому. Тем более, Мокрушину. «Пого-одишь! — процедил он слово, не понятое другими. — Еще не вечер… Коль уж мы пришли — позвольте!»

Он взял баян и какой ни на есть был из него игрок, мягко пригнулся к холодному перламутру, теперь дотрагивался к нему разгоряченной щекой.

7

Что ни город, то норов, — шептал Сашка три дня спустя, орудуя топором на веселом пригорке, взятом первой желтоватой травкой. По речке Сур, присоединившись к еще одному члену бригады, двадцативосьмилетнему Вадиму Гладуну, привез Сашка березовых шестов две вязанки и взялся сооружать скамейки.

Признаться, взялся он за это без всякой большой идеи — просто не мог сидеть без дела. Все это время у него была под рукой работа: переколол уйму Клавкиных дров, наносил в дом две бочки воды, отремонтировал умывальник, привел в порядок сортир, поправил крышу… И вот Гладун, медлительный, с виду флегматичный и равнодушный мужик пригласил его прошвырнуться к зачинающейся неподалеку тайге: «Ты ведь еще не видал здешних мест. Это — хорошо-о!» Сашка выпросил у Метляева веревку, поехал не только все поглядеть праздно, а и срубить пару лесин, чтобы соорудить хотя бы рядом с домом скамеечку.

Когда он возвратился и сделал эту скамеечку, ему захотелось из оставшихся нарубленных жердей сотворить скамеечку на бугорочке, бугорочек этот выпирался над селом. Чё сидеть-то на траве, когда можно, как маршалу, закинув руки, посидеть и подумать?

Он старательно прилаживал палочка к палочке, чурочка к чурочке, обходясь без гвоздей, как его предки — умелые белодеревщики. Он знал многое: затесывал шипом конец бревна, соединял с таким же концом другого бревна и связывал их в венец — это, чтобы бросали окурки в такой колодец; он мог рубить в лапу, рубить в угол, и потому скамейка вырисовывалась здесь, на подтаившем бугорочке, отменная. Местность была приметная красиво, одним словом, внизу, в ложбиночке стояли две карликовые елочки, лапы их были еще покрыты снегом, ничего, отойдут от снега, будешь глядеть на зеленое деревце и наслаждаться. Метляев все такой же праздничный и нахальный, прийдя поглядеть на Сашкину работу, сказал со значением:

— Живописный ландшафт. — И после молчания спросил: — Как думаешь, когда мы двинем к этой лагуне?

— Ты что имеешь в виду?

— Ну к месту, где заготавливать дровишки… Лагуна ведь залив, старательно стал пояснять. — А нам бы тоже в прибрежье где-нибудь. Чтобы далеко не таскать потом к воде.

— Ты моряк, что ли?

— Какой тебе еще моряк! Просто изучаю…

— А-а! — весело ответил Сашка. — Вам-то видней. — Он выдавливал ямку в мерзлой земле, чтобы пока вчерне попробовать приладить самую толстую жердь. — В прошлом году-то вы, говорят, после осеннего ледохода только и управились ехать.

— Пропьянствовали, упустили деньгу.

— Смотрю, и в этот раз не свежие ходят.

— Лежмя лежать надоело. Ты бы спросил Клавку.

— А что Клавка, знает, что ли?

— Она все тут знает. — Метляев помолчал. — Баба, конешно, лапочка. Такую бы одну лапочку с собой в эту лагуну. — Метляев захихикал.

— Что, со своей-то живешь, видать, не больно?

— Как тебе сказать? — Метляев стал впервые доверчивым и простым. Я… В общем дело тут деликатное… Ты севера еще толком не раскусил… Поживешь — посмотришь. Что же, так вот все просто? Надо здесь побыть не даром, а, как говорят, за деньги. Все понюхать самому, все испытать!

— Значит, не шибко? — опять засмеялся Сашка, он уже вдолбал ножку скамейки в мерзлую, посиневшую на солнце землю.

— А ты чё смеешься-то? — Метляев вызверился. — Пристроился и смеешься? Не больно и радуйся! Лапанная твоя баба вдоль и поперек. Не первый сорт! Хоть, скажу без зависти, денежная, все равно — непервозданна. От того и проигрывает!

Сашка спокойно отложил топор, вынул из кармана комбинезона сигаретку и, раскуривая ее, пристально глядел на Метляева.

— Чё глядишь? Чё? Испугаюсь, что ли? — Метляев юлил глазами.

Сашка ничего не ответил. Крупный, красивый, с большими ногами и тугими, налитыми здоровьем руками, он поглядел еще раз на Метляева, и взгляд его был чисто детский.

— Ты, Метляев, обо всем этом серьезно? — наконец, спросил, прямо глядя в его зеленоватые кошачьи глаза.

— А зачем же ты тогда к ней на квартиру пошел?

— Так это ж всего на квартиру…

— Нашел дураков. К Клавке просто так не ходят…

Сашка пересел на увитую в связке жердинку, она его выдержала, пустил густую струю дыма.

— Ох и бес ты, Сашка! — засмеялся деланно Метляев. — С твоей, конечно, физиономией… И фигурой такой… Оно, конечно… Богатая, ух!

Сашка, будто и не услышав последних слов, засмеялся:

— И что вы все суетитесь? Я от баб, как черт от ладана бегу. Никакой у меня нет с ними связи. Ты что, интерес к ней имеешь?

— Взгляд ее для меня ледяной. Да и она… Расшиблась бы в лепешку, коль этот… ну, волосатый бугай… только б пальцем поманил…

— Так, говорят, у него мирно, дружно, в полном согласии дома-то…

— То-то и говорят. Тишком да ладком, сядем рядком… А глаза твоя Клавка-то все проела…

Опять кольнула в Сашкином сердце какая-то неприятная тревога. Метляев, покрутившись еще, исчез, так и не выведав, когда едут в лес, а Сашка, отладив скамейку, пошел к себе домой. Как-то тревожно думалось ему, когда он встретил Клавкиного сына Игоря, он всегда лакомил мальчика покупными конфетами и теперь вынул две кизиловые конфетины, отдал пузатенькому сластене; тихая радость встала перед ним, и она была в полном с ним согласии, в ладу, мирно, дружно; мальчишку он взял на руки, тот потянулся сам к большому, пахнущему свежей стружкой Сашке. Хоть лезь на стену от нахлынувшего счастья. Такой был ловкий и ласковый пузан.

Сашка донес его до избы, и Клавка, краснея от удовольствия, что он так несет ее мальчишку, все-таки сделала холодно-равнодушный вид. Сашка оглянулся. Он понял, отчего Клавка так: по улице вышагивал большой лохматый мужик. Клавка поджала губы и скромно сказала:

— На ладан уж дышит его-то супружница.

Дышит так дышит, — зло подумалось Сашке, — чего тарахтит, раззадоривает? Чутьем подумал он, что глубже и глубже засасывает его ревность, ведет в какие-то особые отношения с Клавкой. Лишь молодая вольная натура выносит на радостный свободный берег. «И чего привязался? спрашивал себя Сашка. — Чего тебе они? Пушистые, раздушистые, маленькие, пузатенькие… Чего?»

Клавка готовила лапшаное тесто, руки и лицо, край волос были в муке. Вся она гляделась домашней, своей, близкой. Беспокойная ласковость заиграла опять в Сашке, но он пересилил свое желание потрогать рукой прядку ее волос, да и взгляд у Клавки был пока что ледяной, она была к Сашке безучастна, будто и не видела его, хотя на него глядела.

— Лакаить видь, а не пьет! — про себя вроде, тихо и печально проговорила, жадно бросив взгляд на окно. И покачала головой.

И вдруг увидела Сашку перед собой, заулыбалась ему так хорошо, но Сашку нельзя было провести: «Как ледышка!» — подумал он, все же очень обрадованный ее теплотой.

Клавка отложила тесто и сказала:

— К вам, Алексан Палыч, директор нарочного присылал.

— Зачем я ему понадобился? — Сашке опять был приятен ее такой дружелюбный голос.

— Думаю, на счастье. — Руки у нее были сильные, размашисто снова толкала она тесто, подминая и хлопотливо успевая за своими движениями. Бригадиром он хочет вас сделать.

— Иннокентия, выходит, по боку?

— Его давно пора гнать. Да кого взамену было? Метляя? Нет, не с Иннокентием ему было бороться. Иннокентий — черт, хитрый. А хитрый завсегда лазейку найдет против такого Метляя.