Стёпка вновь вздыбил опавшую было шерсть и одним прыжком оказался у меня за спиной. Я резко развернулась, всё ещё держа мальчишку за шиворот. На обочине стоял высокий худой старик, босой, в точно такой же дерюжной рубахе и штанах, как мальчишка. Длинные волосы и бороду густым слоем покрывала дорожная пыль, нос, напоминавший птичий клюв, почти касался верхней губы, левый глаз был светло-голубым, а правый - черным, как смола.
- Уймись, бешеный, - примирительно сказал старик разъярённому Стёпке. - Не со злом я. Кабы со злом шёл, не стал лясы точить, ударил бы сразу. Туч нагнал, да вихри закрутил - и ты б не помог, черныш.
Стёпка насмешливо мявкнул, хвост заметался из стороны в сторону: "А ну, давай, посмотрим, кто кого!", и я в который раз показалась себе неумело вырезанной из одной реальности и силком втиснутой в другую. Открыла рот, но язык не хотел слушаться. Мальчишка трепыхнулся и затих под взглядом разномастных глаз старика.
- Босоркуном прозываюся, - доброжелательно пояснил тот. Седые волосы зашевелились, взметнулись плащом, словно от порыва ветра, и безжизненно упали на плечи. - Вихорь могучий вздымаю, с им незримо летаю…
"А кто его поймать пытается, того силою ветра убивает…" - всплыли в памяти строки из мифологического словаря.
- Ин, не трусь, Иванов день миновал уж, а до Луки долгонько ждать… - старик усмехнулся, оскалив неровные желтоватые зубы. Стёпка зафыркал. - Говорил уж тебе, с добром пришёл! Оплошка, вишь, вышла… Внучка-то мово отпусти, девица. Разговор есть к ёму, позорнику…
"Мальчонка", которому шло уже седьмое столетие, освобождению был вовсе не рад. Загребая пыль ногами, он неохотно поплёлся к деду и обиженно взвизгнул, когда узловатые пальцы босоркуна - на фалангу длиннее человеческих - ухватили его за ухо и безжалостно дёрнули.
- Ах ты, семя байстрючье, ах ты, охвостье волчье, тебе сколь раз говорено было… - в руке старика, как по волшебству возник широкий ремень. - Ты отвернись пока, девица, личико побереги… шелопут, захребетник!
Серый вихрь прянул в небо, разворачиваясь, как спящая змея, скрыл старика и мальчишку, взметнул пыль. Я устало прислонилась к боку "Лады". Солнце пекло макушку, промокшая от пота майка липла к телу, коса откололась и оттягивала голову так, словно на ней висело пушечное ядро. Разбитые очки валялись где-то в подсолнухах, и без них я различала лишь радужное марево, накрывшее пригорок, да несколько бешено мечущихся тёмных пятен, то сливавшихся воедино, то вновь рассыпавшихся. Было уже безразлично, чем всё закончится. Хотелось только, чтобы закончилось поскорее. Стёпка легко вспрыгнул на капот, оттуда - на крышу машины, а с неё - снова мне на плечо и что-то мяукнул в ухо, судя по тону, ободряющее.
- Я наперёд обещал? Обещал.
- Ой!
- Ты клятвы давал? Давал.
- Ээээ…
- Вот и не балуй.
- Ай!
- Не балуй.
- Уй!
- Не балуй!
- Ый!
Что "повторение - мать учения", знали даже египетские педагоги.
- А таперча сядь и чтоб ни звуку от тебя слышно не было, позорище! - ветер стих, и босоркун голосом доброго дедушки окликнул меня: - Не смотри туда, волховка, не трави душу. Не твоё то дело, не твоя забота и печаль не твоя. Девка знала, во что вступала, так пусть и расхлёбывает. О себе думать надобно.
Я повернулась. Босоркун стоял посреди дороги, уперев руки в боки, а съёжившийся встречник, примостившись на обочине, жалобно всхлипывал. Улучив момент, он поднял голову, лукаво подмигнул мне и снова превратил нос в свиной пятачок.
- На внучка мово не серчай шибко, - начал горный дух, глядя не мне в лицо, а чуть в сторону. Когда надо, я щелкаю извилинами быстро и, сообразив, что меня воспринимают только как некое приложение к коту, ворчащему в ухо, медленно начала звереть. - Таким уж уродился, что вашего брата догоняет да с дороги сшибает. Тебя б не тронул, да вишь, не доглядел, что ты не из здешних…
- И ты б не доглядел, - обиженно засопел встречник, - кады кромешница она! Самая что ни есть волховка! Кто б знал, что неученая еще? И коргуруш у ней, и за круг выскочила… - Босоркун глазом не моргнул, но подсолнечная головка, валявшаяся в пыли, взмыла в воздух и смачно шлёпнула мальчишку по голове. - Ох, молчу, молчу, уж и слова сказать нельзя… Пожалели б дитятко! С малолетства в людях жил, ел впроголодь, спал…
- Без просыпу, - злорадно подсказала я.
- Не досыпал я!
- Место энто не твоё, - с нажимом произнёс босоркун, и встречник ткнулся носом в дорожную пыль, - а потому, чем смогу - помогу. Как добьют девку слуги Моранины, так полог и уронят. Мои ребятки их попридержат, а ты в свою телегу самоходную лезь да и дуй к людям. Недолго уж…
- Ребятки? - растерянно перебила я, озираясь. Стёпка с трудом удержался на плече и недовольно зашипел.
Босоркун снисходительно, что взбесило меня окончательно, усмехнулся и хлопнул в ладоши. Воздух не замутился, и окружающий пейзаж не подумал изменить свой вид. Всё так же качали золотыми головами подсолнухи, и дорога убегала к вроде бы близкому шоссе, но то там, то здесь начали проступать расплывчатые фигуры странных существ. Они были длинноруки, лохматы, на неподвижных костистых лицах живыми казались только угольно-черные глаза без белков, тела напоминали не то клочья тумана, не то обрывки плотной кисеи. Миг они были неподвижны, а затем вдруг одновременно прыснули в разные стороны, точно вспугнутые куры, принявшись носиться вокруг машины по земле и по воздуху, кувыркаться и таскать друг друга за длинные волосы. Один, в беззвучном вопле разевая рот, ринулся на меня… и свечкой взвился в небо прямо перед моим лицом.
Горный дух наблюдал за шалостями "ребяток" с кривой усмешкой.
- По нраву ли? - вкрадчиво спросил он.
В такт прыжкам и скачкам мельтешащих перед глазами духов желудок принялся отплясывать зажигательную самбу, тошнота подкатила к горлу, но, собрав в кулак остатки воли и собственного достоинства, я хладнокровно проговорила:
- Что-то они у вас как сонные мухи, еле ползают. На солнце перегрелись, что ли? Пикси и то шустрее будут!
- Так время-то какое! - неожиданно смутившись, начал оправдываться босоркун. Встречник затрясся, пряча лицо - то ли ударившись в слезы, то ли корчась от хохота. - Полудень, жара, да степь кругом! Мои ветрянники к горам привычны больше, вот и… А ну сгиньте до сроку! - громовым голосом прикрикнул он, и шалуны пропали. - Знаю, что сказать хочешь, - снова обратился он ко мне, - знаю и другую обиду, но помогу, чем смогу. В склейке-починке я не мастак, а стёклам твоим вовсе смертушка пришла. В карманах добра такого не имею… и карманов-то у меня нет! но вот возьми-ка ты диковинку - обережек по-вашенски, чаю, пригодится. Лучше всяких стекляшек будет! Ну, бери, бери же…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});