class="p1">— Государь, а ты прими завтра польского посла Яна Сапегу, общество поймет, мы и сами примем, — посоветовал Минин.
Нет, раз затеял, то нужно держать марку. Ну а что касается польского посла, то его необходимо еще помурыжить. Приехал он менять условия мирного договора! Пусть поволнуется. После приму, не хочу я серьезной замятни с поляками… пока не хочу.
— Подзови, Козьма, мне князя Пожарского. Нешта его не было видно, — повелел я.
Вот опять же, условности. Мне нельзя, невместно, самому идти к князю, даже, если мне очень хотелось бы пройтись и размять затёкшие ноги. Так что буду ждать князя. Или лучше было бы принять его в Кремле? Хорошая мысля, приходит опосля! Ладно, промаринуюсь еще на жаре.
— Звал, государь-император? — прибыл Пожарский.
Я все еще сидел на троне на Лобном месте и жадно пил холодный, и где только так охладили, ржаной квас.
— Отчего тебя не было сегодня на обсуждении? Твой государь тут, терпит жару, с народом беседы ведет, а тебя нет, — упрекал я стольного воеводу.
Пожарский был назначен ответственным за материальное обеспечение Москвы в период Земского Собора. Нельзя было допустить дефицита продуктов, как и разных товаров. Люди приехали в столицу с деньгами, зачастую, собирали делегатов целыми общинами, чтобы они не посрамили регион, потому была возможность и заработать на этом, предлагая товары. На Захарии Ляпунове было обеспечение безопасности и вычищение Москвы от понаехавших разбойников, так что Пожарскому облегчили задачи, а он фрондирует свои обязанности.
— Прости, государь, разбирался с происшествием… — князь замялся. — Владимирская дорога перекрыта разбойниками и их более тысячи. Посылал уже две сотни конных… разбили воинов. Многие товары и продукты перехвачены татями.
— Как имя предводителя того? Разбойников? — я начал что-то припоминать из истории… Сольский, Сельский…
— Удалось взять десяток татей, сказывают, что это некий беглый крестьянин Сальский, — отвечал стольный воевода [разбойники Сальского в РИ в это время была существенной угрозой для Василия Шуйского. Разбойникам получалось перекрывать целые дороги и дважды разбить царские отряды].
— Кого ты посылал разбить татей? — мне стало интересно, так как кое-что вспомнилось.
— Сукина, государь! — виновато отвечал Пожарский.
Я не стал корить, упрекать, сведения подкинули мне пищи для размышлений. История же уже пошла по иному пути, даже сильно по иному. А вот такие персонажи, как Сальский, которые я считал неотъемлемым продуктом периода Смуты, все равно появляются. Так что? История, или назовем это «мирозданием», стремится вернуть события в нужное русло?
Да, нет же, перегрелся я на солнце. Ищу мистическое и сам себе объясняю то, чего нет, или что только в моей воспаленной фантазии. Но Сукин… этот же дворянин и был тем, кого первым разбил Сальский в иной истории.
— Отчего ты Сукина посылал? — спросил я, все равно не отпускало сомнение.
— Так…- Пожарский задумался. — Сам он вызвался. Хочет он показать себя… хотел.
— Обратись к Захарию! У него есть силы в Москве. Токмо сперва объяви, что государь помилует и сошлет в Сибирь, коли сами сдадутся. Нет… на колья усажу! — последние слова я сказал с металлом в голосе.
— Людям завтра на Соборе обскажу об том, тогда обязательно тати прознают, — вполне резонно решил Пожарский.
Заслушав доклад о работе, той, что кроме отлова разбойников, я устремился домой.
Пока мой дом Кремль, но на Воробьевых горах строится новый дворец-крепость. Меня все-таки убедили, что ситуация такова, что нельзя пока дворцы отстраивать с единственным хлипким забором, но место жительство государя должно быть крепостью. Я же хотел построить что-то вроде Зимнего, но это невозможно. Трое итальянских архитекторов, пусть и были выразителями барокко, но как-то далековато они оказывались в своих решениях до того стиля, что назывался «елизаветинским». Вместе с тем, пусть дворец и будет окружен рвом но все-таки по плану и внутренний дворик будет, и лепнина и шпили. Когда я посмотрел на проект, то вспомнил экскурсию в белорусский Несвиж, где весь старый город и, прежде всего, замок, выстроены с барочном стиле. Вот нечто такое будет и у меня.
Ну не нравится мне в Кремле. Там работать можно, устраивать заседания Боярской Думы, но не жить. Говорят, что не место красит человека, а человек место. Может и так, но Кремль — это застывшее время, это история, а мы движемся дальше. Ну и… честолюбие, наверное, обуревает, так как хотелось оставить после себя и архитектурные памятники. Государь, если он стоящий, оставляет память и в камне. Иван III такие памятники оставил, вот и я хочу.
— Умаялся? — спросила Ксения, встречавшая меня прямо у Спасских ворот Кремля.
— Жарко, дождя хочу, помыться, — сказал я, стараясь отстраниться от жены.
Нет, за год наши отношения не претерпели изменений, если только не в лучшую сторону, хотя бывают и ссоры, но куда же без них. Ксеня родила мне сына! Наследника! Да и в остальном: опора и поддержка. Не было бы предубеждений в обществе, так назначил именно ее Головой Лекарского Приказа. Уже есть лекарская школа, есть школа повитух, две аптеки в Москве. И многое из этого имеет частичку сил и даже души Ксении Борисовны.
— Что случилось? — обиженно спросила Ксеня.
— Ты о чем? — недоумевал я, направляясь пешком к мыльне.
— Словно хворая я, сторонишься. Ты что, обиду таешь, что не пришла ночью? Так Ваня плакал. Прости! — Ксения понурила голову.
— Что ты говоришь? — я усмехнулся. — Воняет от меня, как от… сильно воняет. Вот дождь приму… а приходи в мыльню!
Ксения ободрилась. У нее послеродовая депрессия, как сказали бы в мире, из которого мое сознание перенеслось. Жене стало казаться, что она подурнела, что, видите ли, кое-где кожа висит. Ну а как она висеть то не будет, если недавно рожала, да после не занималась физическими упражнениями? Знает уже, что мне в женщинах нравится подтянутый живот. Но это же мои хотелки. И я принимаю ее такой, какая есть. А есть она вполне даже ничего. А как для меня, с сознанием уже далеко не молодого мужика, так вообще молодая и цветущая.
А дождем мы называем душ. Отчего-то слово «душ» ну никак не прижилось. А вот «постоять под дождиком» — быстро вошло в обиход. Устроить летний дождь не представляло труда, сама погода прогреет воду. Но есть мысли и о горячей воде в кране зимой.
— Приду в мыльню, но помоюсь