Разошлись мы, у Лаза оставили радиомаячок. С этой стороны Лаз не молочно-белый, а насквозь прозрачный, с переливчатым дрожанием воздуха в нем. Издали не заметишь – мало ли отчего воздух дрожит. Маячок необходим. Чтобы не вызывать любопытство местной фауны, он замаскирован под обычный камень, каких повсюду навалом, да еще спрыснут чем-то, чтобы отбить запах. А мне мелкая радость – полкило с плеч долой.
Хорошо пошли, легко, но я твердо знаю, что возвращаться мы будем с языками на плече, может, и на карачках. Топаю себе в хвост Клопу и Кошмарику, поглядываю по сторонам, а сам считаю в уме: сколько это во мне и на мне лишнего веса? Если в земном весе я вешу центнер и тащу на себе, допустим, тридцать ка-гэ, то какую ношу влачу здесь, при лишних двадцати двух процентах тяжести?
Получилось без малого шестьдесят килограммов. Однако! Под такой ношей я свободно пройду километра три-четыре, а потом захочу отдыха. Хоть я и Потаскун, но все же не вечный двигатель. Одно хорошо: «эластик» почти ничего не весит, не стесняет движений, да и груз распределен так, что нигде не давит, не трет. Авось продержусь без отдыха километров пять…
Дышать, правда, чуть трудновато. Фильтр фильтрует, но один процент углекислоты – многовато и с фильтром. Над каменистым, кое-где покрытым жесткой травой склоном, полого сбегающим от обрыва, висит знойный воздух, и нет в нем свежести, а есть что-то тревожное, настораживающее. Любой человек, не будь он лазутчиком и попади сюда в одиночестве, изведется со страху.
А я верчу головой и в упор не вижу никаких причин для страхов. Ну, склон и склон. Видно, что формация вулканическая, так что на гипотезе насчет индустриального мира можно, пожалуй, ставить крест. Нет тут никакой индустрии, и цивилизации, наверное, нет, а есть повышенный вулканизм, отчего и воздух с дурными примесями. Что еще? Ну обрыв небывалый с небывалой высоты водопадом, что сеется понизу дождем… Ну речка, в которую вся эта вода собирается снова… по зарослям кустов видно, как она петляет. Ну поросшие лесом горы впереди… Горы как горы, лес как лес.
И никакой видимой опасности! Клоп породу ковыряет. Говорит: типичное лавовое поле относительно недавнего происхождения. Пучки жесткой травы скрипят под ботинками, прыгают из-под наших ног насекомые, удирают мелкие ящерицы. Кошмарик поймал одну, так она в два счета отбросила не только хвост, но и голову, да так и удрала без головы. Наверное, фальшголова. Ну, над этим не нам головы ломать, а специалистам на Земле. Наше дело – доставить им образцы живых тканей.
Крупных животных не видно, следов их пребывания – тоже. Кошмарик разглядел в бинокль не то птиц, не то не птиц, порхающих над лесом, – но и только. Даже скучно стало. Уже час идем, ноги начали уставать, а опасного зверья нет как нет. В такие минуты даже хочется, чтобы тебя атаковала какая-нибудь местная тварь, желательно покрупнее да позубастее, – тогда вмиг об усталости забываешь. Проверено.
Один раз слева пролетело что-то покрупнее вьющихся над лесом пташек. Хотел было подстрелить ее, но далеко, результат не гарантирован, а стрелять попусту я не люблю. Только и разглядел, что тварь летела планирующим полетом – тянула к лесу. На нас – ноль внимания. Ну и ладно.
И тут – ни с того ни с сего нападает на меня страх – не страх, а, скажем так, беспокойство. Верчу головой, одна рука на спусковом крючке, другая на пряжке – готовлюсь одним движением сбросить с плеч груз, – и остро чувствую: что-то не так. И без того успел вспотеть, а теперь пот аж в глаза полез. Не видно никакой опасности, а внутри меня как будто что-то кричит: берегись! Вижу – Клоп с Кошмариком ощущают то же самое. Инстинкт лазутчика штука иррациональная, но верная. Присели оба, стволы вперед себя выставили – ну давай, подходи! Встретим.
А некому подходить. Нет никого вокруг нас, кроме глупых насекомых и фалыпиголовых ящериц. В лесу, может, и затаился кто, но до леса нам еще полкилометра топать. Ничего не понятно. Что мы просмотрели? Где опасность? Почему тревогу чувствуем?
Вдруг над лесом туча птиц поднялась – и ну кружить. А ведь точно – птицы. Судя по крикам, почти такие же, как у нас на Земле. Чего они взлетели и развопились?
Смотрю я на лес, потому что опасность может прийти только оттуда, – и зря смотрю. Ничего интересного не увидел до тех пор, пока кто-то – бац! – не вышиб землю у меня из-под ног.
Ну что за подлый прием!
– Землетрясение! – кричит Клоп, но я уже и сам догадался. Пытаюсь подняться и не могу, почва ходит ходуном, как будто она ковер, который выколачивают ударами снизу. Пересыпается черный лавовый песок, в горах грохочет, в лесу трещит и стонет, и на все эти звуки накладывается грозный гул, идущий, кажется, отовсюду. Солнце померкло. Оставил я попытки встать, потому что, если и встану, следующий толчок опять сбросит меня на землю, а это при моем весе удовольствие ниже среднего. Терплю, жду.
– Стихает вроде? – кричит с надеждой в голосе Кошмарик.
Какой-то миг и мне так казалось. Ага, жди! Тут только и началось. В ста шагах от нас лавовое поле встало дыбом, целый пласт поднялся вертикально, как торос. Со стороны речки земля разверзлась трещиной, и из нее с сумасшедшим ревом забил горячий гейзер. А толчки все сильнее. И тут – последний аккорд, до конца дней моих его не забуду. Страшный и долгий грохот, удар такой силы, что меня, лежачего, на метр вверх подбросило и все небо, без того мглистое, враз задернуло жутко клубящимися вихрями пыли.
– А-а-а! – затянул Кошмарик. Глаза в пол-лица, в них ужас текучий. Этого крика мне тоже вовек не забыть.
Сила толчков вроде на спад пошла. Рискнул я подняться на одно колено, огляделся сколько мог – и чуть не завопил точно так же.
Обрыва не стало. Рухнул он, рухнул во время землетрясения, уничтожив небывалый водопад и завалив тройку Папаши миллионами тонн базальта.
А заодно и Лаз.
Толчки еще не кончились, еще ворочалось под землей неведомое чудовище, понемногу слабело, но не желало успокоиться, а мы, перепрыгивая через только что открывшиеся расщелины, забыв усталость и пережитый ужас, уже бежали вверх по пологому лавовому склону – туда, в кромешную клубящуюся пыль, в буро-коричневый хаос разрушения и смерти. Каждый из нас понимал, что у наших товарищей, двинувшихся вдоль обрыва, не было ни единого шанса уцелеть, когда обрыв рухнул. Каждый понимал и то, что наши собственные шансы вернуться на Землю-1 отныне надо считать очень незначительными. И уж конечно, мы понимали, что спеши не спеши – ничего уже не исправишь и не переиграешь заново.
Но мы бежали.
* * *
Полное ее имя можно было бы с грехом пополам перевести на любой из человеческих языков как «Чрезмерно Любопытная, Которой Не Хватает Достаточного». Иногда имя обозначалось комбинацией звуков, но чаще и охотнее – характерной мыслеформой. Перевести мыслеформу в звук всегда означает потерять часть тонких смысловых оттенков. Звуки убоги.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});