Читать интересную книгу Книга о друзьях (Book of Friends) - Генри Миллер

Сильвестр обладал непоколебимым хладнокровием. Никто не видел его рассерженным, обеспокоенным или печальным; угрызения совести для него не существовали. Все самое опасное, требующее особой выдержки, поручали Сильвестру. Кто ограбил церковь? Сильвестр. Кто одним ударом ноги опрокидывал детские коляски? Крал у слепых? Поджигал склады? Конечно, Сильвестр. Чего бы он только не сделал, если бы захотел. Разница между ним и Альфи Мелтой заключалась в качестве исполнения: Сильвестр действовал как настоящий артист. Каждая из его жестоких проказ была бесплатным представлением. Однако, несмотря на весь свой ум, он загремел в исправительную колонию, не достигнув совершеннолетия.

Сильвестра на подлости толкала чистая, холодная, ничем не замутненная злоба; в жилах Альфи Мелты, наоборот, отчаянно бурлила горячая кровь. Ему частенько не хватало мозгов, чтобы просчитать развитие событий на несколько шагов вперед. Он жаждал действия, пренебрегая риском. Впрочем, кончил он так же – попал в исправительный дом для малолетних.

Для меня навсегда осталось загадкой, каким образом Стэнли удавалось справляться с этими маленькими чудовищами. Пожалуй, секрет в том, что Стэнли был из их числа. Племянник безотчетно мстил за дядюшкину жестокость собственным друзьям; унижения, которым он ежедневно подвергался дома, неизбежно отражалась на его поведении. Да уж, Стэнли был далеко не ангел. Ему, неплохому, в сущности, парню, всегда доставалось по полной, а сидеть в дерьме одному не очень-то приятно. Так нежное сердце ребенка постепенно ожесточалось.

Лучше всего способности Стэнли проявлялись в руководстве набегами на вражескую территорию. В любом бедняцком квартале ведется кровавая война между одной стороной и другой. В нашем случае нескончаемая распря поделила квартал на северную сторону и южную. Мы были с севера, а значит, самого низкого происхождения из всех возможных. Военные действия велись так: мы вторгались на территорию щегольского южного района, били морды двум-трем изнеженным маменькиным сынкам, возвращались на исходные позиции, прихватив с собой пару заложников, и приступали к пыткам со всей изобретательностью, на какую только были способны. Нет, я вовсе не хочу сказать, что мы вырывали у них ногти или жгли спички между пальцев; мы довольствовались тем, что крали у пленников часы и перочинные ножики, сдирали с них одежду и резали ее в клочья, засовывали их под сильную струю пожарного гидранта, разбивали носы и прочее в этом духе. Альфи иногда приходилось держать за руки – очень уж ему нравился вид крови. Самой большой удачей считалось свистнуть у «южного» пацана велосипед. Мы испытывали совершенно непередаваемое наслаждение, наблюдая, как оборванный и зареванный «южанин» с позором возвращается домой.

Большинство ребят в нашей шайке были католиками, и родители посылали их в католическую церковь на северной стороне. Мои же предки, люди вовсе не религиозные, настаивали на том, чтобы я ходил в пресвитерианскую церковь, возглавляемую богатым английским священником, которая находилась на южной стороне. Каждый поход в церковь превращался для меня в суровое испытание, иногда приходилось преодолевать расстояние бегом. Зато в самой церкви меня, чистенького, хорошо одетого мальчика из благополучной семьи, любили и почитали за маленького ангелочка. Зато, что я выучил наизусть двадцать третий псалом, мне подарили Библию, а точнее, Новый Завет, в позолоченном переплете, с моим именем, оттиснутым на обложке золотыми буквами. Показать этот дар я осмелился только Стэнли, чем поставил приятеля в тупик. В их церкви, сказал он, никому, кроме священника, не позволяется читать Библию. Да и в воскресную школу католики не ходят, только на утреннюю мессу – и то ни свет ни заря. Стэнли стало интересно, на что похожа воскресная школа. Я попытался объяснить ему, но он только покачал головой:

– Тоже мне церковь… Детский сад какой-то. Однажды я рассказал Стэнли, что видел двигающиеся

картинки в подвале церкви.

– Ну и что это было? – спросил он.

Я попытался передать увиденное на экране:

– Какой-то китаёза шел по Бруклинскому мосту.

– И все?

Я признался, что все.

Стэнли помолчал с минуту и резюмировал:

– Брехня.

Честно говоря, я и сам не мог в это поверить, хотя видел собственными глазами. Управляющий, другой англичанин, неизменно одетый во фрак и полосатые брюки, объяснил нам, что некто по имени Томас Эдисон изобрел чудесную машину с движущимися картинками, а нам очень повезло, что мы видим первый в истории человечества фильм. Он называл это «немое кино» – звучало впечатляюще. В любом случае Стэнли запомнил этот факт как еще одну разницу между конфессиями – в подвале пресвитерианской церкви бесплатно показывали движущиеся картинки.

Возможно, если бы не китаец, идущий по Бруклинскому мосту, мы со Стэнли никогда бы не заговорили о религии; теперь же, сидя вечером у порога его дома, среди других вечных вопросов мы затрагивали и этот. Стэнли спрашивал: ходим ли мы на исповедь? Что мне известно о Деве Марии? Верю ли я в дьявола и ангелов? Кто написал Библию и почему ему, Стэнли, не разрешают ее читать? Боюсь ли я попасть в ад? Причащался ли я? Я признался, что не знаю, что такое причастие. Стэнли был ошеломлен этим заявлением. Я просил его объяснить, но он бормотал что-то неразборчивое, будто бы они едят Христову плоть и пьют его кровь. Одна мысль об этом вызывала у меня тошноту. К счастью, Стэнли быстро убедил меня, что это кровь понарошку – просто предварительно освященное вино. Однако у меня все равно надолго осталось впечатление, будто католики немногим лучше каких-нибудь отсталых дикарей.

Стэнли говорил, что в Нью-Джерси у него есть дядя-священник.

– Ему нельзя жениться.

– Почему? – удивился я.

– Потому что он священник. И это грех.

– А наш священник женат. У него даже дети есть, – сказал я.

– Никакой он после этого не священник, – ответил Стэнли.

Я никак не мог понять, почему женитьба для священника считается таким уж грехом. Стэнли предложил свое толкование.

– Понимаешь, – начал он, – священнику нельзя приближаться к женщине. – На самом деле это значило «спать с ней». – Священник принадлежит Богу, он женат на Церкви. А женщины вводят его в соблазн.

– Даже если они хорошие? – наивно уточнил я.

– Все женщины, – настаивал Стэнли. – Они вводят нас в соблазн.

Я не очень хорошо понимал, что значит «соблазн».

– Понимаешь, если священник переспит с женщиной, она забеременеет и родит, и ее ребенок будет ублюдком.

Слово «ублюдок» я знал – это ругательство было у нас в ходу, но в новом контексте оно приобрело какой-то неизвестный мне смысл, о котором я не спросил – не хотелось выглядеть полным тупицей. После этого я начал подозревать, что Стэнли разбирается в религии гораздо лучше, хотя и не знает наизусть двадцать третьего псалма.

Мой друг был не только более искушен в житейских делах, чем ваш покорный слуга, он был к тому же прирожденным скептиком. Именно он открыл мне глаза и чуть не разбил мое маленькое сердечко, сообщив, что Сайта Клауса не существует. У него это даже не отняло много времени: я вообще из тех, кто верит во что угодно – и чем оно невероятнее, тем быстрее. Меня бы в ученики Фоме Аквинскому… Дело в том, что в протестантских церквях о святых особенно не распространялись. (Уж не потому ли, что святые на поверку оказываются закоренелыми грешниками?) Я уже говорил, что Стэнли не любил сказочек для детей, он предпочитал действительность, а я, наоборот, до безумия любил сказки, особенно всякие страшилки, после которых меня мучили кошмары. Много лет спустя я каждый день ходил в публичную библиотеку на Пятой авеню, зачитываясь сказками мира.

Другой миф Стэнли выбил у меня из головы год спустя – миф о том, что детей приносят аисты. Вообще-то я мало размышлял на эту тему, потому что маленьким мальчикам несвойственно интересоваться какими-то там младенцами, но когда я все-таки спросил у Стэнли, откуда они берутся, он невозмутимо ответил:

– Из маминого живота.

Мне это показалось невероятным.

– Ну и как же они оттуда вылазят? – язвительно поинтересовался я.

На этот вопрос у Стэнли не нашлось ответа. Ему и в голову не приходило, что дети появляются на свет как раз из той маленькой щелочки, что мы видели у Дженни Пейн. Не было у него и уверенности насчет того, откуда они там, в животе, берутся. Он знал лишь одно: это получается после того, как родители поспят вместе.

Вообще-то, если разобраться, нет ничего удивительного в том, что его маленькие мозги не могли установить логической связи между детьми и совместными ночевками родителей. Первобытные люди тоже не сразу до этого дошли. В любом случае теперь настала моя очередь отнестись к услышанному скептически. Подумав, не навести ли справки у мамы, я пришел к выводу, что она вряд ли захочет отвечать. Она всегда затруднялась разъяснить то, что меня действительно интересовало. Вскоре я вовсе перестал задавать такие вопросы дома. Я подозревал, что развеять мое невежество мог Джонни Пол или даже Дженни Пейн, но стеснялся спросить.