Читать интересную книгу Первородный грех - Филлис Джеймс

— Поэзия? — переспросила Мэнди.

Это могло оказаться каверзным делом — печатать стихи с пленки. Она знала по собственному опыту, что у современных стихов часто не разберешь, где строка начинается, а где кончается.

— Нет, это не поэзия. Мистер Донтси разбирает архив и докладывает о его содержании, рекомендуя, что следует сохранить, а что — уничтожить. «Певерелл пресс» занимается издательским делом с 1792 года. В старых папках иногда обнаруживаются очень интересные материалы. Их надо тщательно каталогизировать.

Мэнди последовала за мисс Этьенн вниз по широкой, с плавными изгибами лестнице, затем через холл в приемную. Очевидно, им придется воспользоваться лифтом, а он на первом этаже. Вряд ли это самый разумный способ знакомства с расположением помещений в доме, подумала она, но предложение звучит многообещающе. Похоже, что работу она получит, стоит только захотеть. А с самого первого своего взгляда на Темзу Мэнди поняла, что очень хочет получить эту работу.

Лифт был небольшой, площадью чуть более пяти квадратных футов, и пока он, поскрипывая и постанывая, нес их наверх, Мэнди остро чувствовала присутствие молча стоявшей рядом с ней высокой женщины; их рукава почти соприкасались.

Она не поднимала глаз, неотрывно глядя на решетку лифта, но не могла не чувствовать аромата духов мисс Этьенн, тонкого и чуть экзотического, но такого слабого, что, может, это были и не духи вовсе, а запах очень дорогого мыла. Все у мисс Этьенн казалось Мэнди очень дорогим: неяркий блеск блузки — уж точно из натурального шелка; плетеная золотая цепочка и золотые — запонками — сережки в ушах, и небрежно наброшенный на плечи кардиган, вязанный из тонкой и мягкой, словно кашемир, шерсти. Но физическая близость ее спутницы, острота ощущений, обостренных совершенно новыми и волнующими впечатлениями, которые подарил ей Инносент-Хаус, помогли Мэнди понять кое-что еще: мисс Этьенн была явно не в своей тарелке. Ведь это Мэнди следовало бы нервничать. А вместо этого она чувствовала, что в тесном до клаустрофобии лифте, рывками и с удручающей медлительностью ползущем вверх, даже воздух сотрясается от напряжения. Содрогнувшись в последний раз, лифт остановился, и мисс Этьенн раздвинула двойные решетчатые двери. Мэнди очутилась в узком коридоре с двумя дверями: одной — напротив лифта и другой — по левую руку. Та, что прямо перед ней, была раскрыта настежь, и Мэнди увидела загроможденную до предела комнату: от пола до потолка здесь высились деревянные полки, набитые картонными папками и связками бумаг. От окон до самой двери тянулись стеллажи, меж которыми оставались лишь узкие проходы. Пахло старой бумагой, плесневелой и затхлой. Она последовала за мисс Этьенн вдоль торцов стеллажей, почти касаясь плечом стены; вместе они подошли к другой двери, поменьше, на этот раз закрытой. Здесь мисс Этьенн остановилась и сказала:

— Мистер Донтси в этой комнате разбирает папки. Мы называем ее «малый архивный кабинет». Он обещал оставить пленку на столе.

Мэнди подумалось, что такое объяснение было вовсе не нужным и довольно странным и что мисс Этьенн, уже взявшись за дверную ручку, на миг заколебалась, прежде чем на нее нажать. Затем резким движением, будто ожидая сопротивления, она распахнула дверь. Навстречу им, словно злой дух, вырвалось зловоние: легко узнаваемый запах человеческой рвоты, не очень сильный, но такой неожиданный, что Мэнди инстинктивно отшатнулась. Из-за плеча мисс Этьенн ее взгляд сразу же вобрал в себя маленькую комнату с голым деревянным полом, квадратным столом справа от двери и единственным, высоко расположенным окном. Под окном — узенький диван-кровать, на котором распростерлась женская фигура.

Даже не будь этого запаха, Мэнди сразу поняла бы, что перед ней труп. Она не закричала: она никогда не кричала от страха или потрясения. Но гигантский, закованный в лед кулак сжал ей сердце, сдавил желудок, ее била дрожь, словно она ребенок, только что извлеченный из ледяных волн моря. Ни та ни другая не произнесли ни слова, но вместе с Мэнди, шедшей за ней по пятам, мисс Этьенн двинулась к дивану маленькими, бесшумными шагами.

Женщина лежала поверх клетчатого пледа, укрывавшего диван, но вытащила из-под этого покрывала единственную имевшуюся подушку и подложила себе под затылок, словно в последние мгновения перед тем, как лишиться сознания, хотела поудобнее устроить голову. Рядом с диваном стоял стул, на нем — пустая винная бутылка, бокал цветного стекла и баночка с завинчивающейся крышкой. Под стулом — коричневые шнурованные башмаки, аккуратно поставленные бок о бок. Мэнди пришло в голову, что женщина, наверное, сняла их, не желая запачкать плед. Но плед все равно был запачкан, подушка — тоже. На левой щеке женщины застыл слизистый след рвоты, похожий на огромную улитку; такая же слизь засохла на подушке. Полуоткрытые глаза закатились, седая челка почти не растрепалась. На ней были коричневый джемпер с высоким горлом и юбка из твида, из-под которой, как палки, торчали странно вывернутые тощие ноги. Левая рука откинулась далеко и почти касалась стула, правая лежала на груди. Пальцы правой руки перед смертью вцепились в тонкую шерсть джемпера и приподняли его край так, что под ним виднелась белая майка. Рядом с пустым флаконом из-под таблеток лежал квадратный белый конверт, надписанный четким, твердым почерком.

Мэнди спросила почтительным, как в храме, шепотом:

— Кто она?

Мисс Этьенн ответила не дрогнувшим голосом:

— Соня Клементс. Она была у нас старшим редактором.

— Я должна была с ней работать?

Мэнди поняла, что вопрос ее бестактен, едва успев его произнести. И все-таки мисс Этьен ответила:

— Да. Часть времени. Но не очень долго. Она должна была уйти в конце месяца.

Она взяла со стула конверт, подержала его в руках, как бы взвешивая. «Ей хочется его вскрыть, только не при мне», — подумала Мэнди. Прошло несколько мгновений, прежде чем мисс Этьенн сказала:

— Адресовано коронеру.[8] Но и без этого ясно, что здесь произошло. Мне жаль, что вам пришлось испытать такой шок, мисс Прайс. Неосмотрительно с ее стороны. Если кому-то хочется покончить с собой, следует делать это у себя дома.

Мэнди тут же подумала о террасном доме в Стрэтфорд-Исте, с общей кухней и единственной ванной, о своей комнате в конце коридора, о квартире, где так трудно уединиться, чтобы только принять таблетки, не то что от них умереть. Она заставила себя снова вглядеться в лицо мертвой женщины. Почувствовала странное желание поскорее закрыть ей глаза и слегка приоткрывшийся рот. Вот, значит, как выглядит смерть. То есть вот как она выглядит, прежде чем за тебя возьмутся похоронных дел мастера. До этого Мэнди только раз в жизни видела смерть — свою умершую бабушку. Бабушка лежала, аккуратно закутанная в саван с оборочками у горла, упакованная в гроб, словно кукла в подарочную коробку. Она как-то странно уменьшилась в размерах и выглядела такой умиротворенной, какой в жизни никогда не была: живые блестящие глаза закрыты, вечно занятые работой руки сложены и — наконец-то — спокойно лежат на груди. Внезапно горе и жалость волной затопили Мэнди, высвобожденные то ли отложенным шоком, то ли неожиданно острым воспоминанием о смерти бабушки, которую она очень любила. Когда слезы обожгли ей глаза, она сначала не могла понять, о ком они — о бабушке или об этой чужой женщине, распростертой на диване в такой беззащитной неприглядности. Мэнди плакала редко, но когда плакала, слез было не остановить. Ужаснувшись тому, что может напрочь опозориться, она изо всех сил постаралась овладеть собой, обвела комнату глазами, и взгляд ее упал на что-то знакомое, нестрашное, такое, с чем она могла справиться, давшее ей уверенность, что за стенами этой камеры смерти все еще существует, по-прежнему живет и длится нормальный мир. На столе лежал маленький магнитофон.

Мэнди подошла к столу и сжала магнитофон в руке, словно талисман.

— Это та пленка? — спросила она. — Тот список? Вам нужно, чтобы я это табулировала?

Мисс Этьенн с минуту молча смотрела на Мэнди, потом ответила:

— Да-да. Сведите это в таблицу. В двух экземплярах. Можете воспользоваться компьютером в кабинете мисс Блэкетт.

И Мэнди поняла, что работа здесь ей обеспечена.

2

За пятнадцать минут до этого Жерар Этьенн, президент и директор-распорядитель издательства «Певерелл пресс», вышел из конференц-зала, где заседал совет директоров, собираясь вернуться в свой кабинет на первом этаже. Вдруг он остановился, шагнул назад, в тень, ступая по-кошачьи бесшумно и мягко, и стоял там, наблюдая из-за балюстрады, как внизу, в холле, кружится, не отрывая глаз от потолка и словно танцуя, молодая девушка. На ней были высокие — почти до бедер — черные сапоги с раструбами наверху, короткая, узкая юбка цвета беж и тускло-красная бархатная курточка. Одной тонкой, изящной рукой она придерживала на голове невиданного фасона шляпку. Это творение, по всей видимости, созданное из красного фетра, имело широкие поля, загнутые кверху спереди и украшенные невероятным количеством разнообразных предметов: цветами, перышками, ленточками из шелка и кружев, даже кусочками стекла. И пока девушка кружилась, шляпка ее то вспыхивала искрами, то меркла. Она должна бы выглядеть смешной, подумал Жерар Этьенн, с этим ее худеньким детским личиком, полуспрятанным под густыми и темными растрепанными волосами, увенчанными столь гротескным головным убором. Вместо этого она казалась обворожительной. Он обнаружил, что улыбается, чуть ли не смеется, и им вдруг овладело безумное желание, какого он не испытывал с тех пор, как ему исполнился двадцать один год, — желание броситься вниз по широкой лестнице, схватить девушку в объятия и кружиться с ней в танце по цветному мраморному полу до самого парадного входа, и так, танцуя, оказаться на площадке у самого края сверкающей под солнцем реки. А девушка прекратила свое медлительное кружение и пошла через холл вслед за мисс Блэкетт. Он с минуту постоял у балюстрады, наслаждаясь пережитым приступом безрассудства, который, как ему казалось, не имел ничего общего с сексуальностью, а был лишь потребностью сохранить в чистоте воспоминание о юности, о первых влюбленностях, о смехе и радости, о свободе от ответственности, о чисто физическом наслаждении миром чувств. Он все еще улыбался, когда, дождавшись, пока холл опустеет, медленно шел вниз по лестнице к себе в кабинет.