Читать интересную книгу Бабочка на штанге (Стальной волосок-3) - Владислав Крапивин

Священник, похожий на артиста Харатьяна с приклеенной бородкой, смотрел на меня с интересом. А я разозлился сильнее. На Маргариту. Потому что никаким «правозащитником» я не был, наоборот, не любил влезать в споры. Только в прошлом году, один раз, вступился на уроке за безответную Лельку Ермакову, когда на нее начала орать англичанка Венера Аркадьевна. Из-за какой-то несчастной забытой дома тетрадки! Лелька расплакалась, ну я и сказал: «Чего вы на нее, как фельдфебель на плацу…» Что бы-ыло! «Я потребую от родителей принятия самых решительных мер!» Ну, они и приняли. Мама сказала мне, что следует аккуратнее выбирать выражения, а папа (литератор же!) заметил, что нелогично сравнивать особу женского пола с фельдфебелем, который, как известно, мужчина…

— Ты должен извиниться.

Ну, должен так должен. Трудно, что ли? На следующем уроке я сказал:

— Венера Аркадьевна, простите, я был не прав. Нельзя сравнивать женщину с мужчиной-фельдфебелем…

— Убирайся! Я отказываюсь с тобой заниматься!

Меня перевели в другую группу, к Елене Михайловне, которая ни на кого не орала, потому что работала первый год. И Лельку, кстати, тоже перевели. С той поры мы с ней сидели рядом почти на всех уроках. Но никакой особой симпатии между нами не было, напрасно Натка Белкина хихикала и поглядывала с намеком…

Отец Борис подождал, когда мама Рита умолкнет, а мне сказал:

— Однако же… Клим Ермилкин… разве ты атеист? Вот я вижу цепочку под галстуком, похоже, что с крестиком… Или я ошибся?

— Это крестик. Но откуда вы знаете, что я православный? Может быть, католик или протестант…

— М-м… ну и что? Знания все равно не помешают. У всех христиан одно Евангелие и одни заповеди…

Я ответил, что Новый завет читал еще в девять лет, а Нагорную проповедь знаю почти наизусть (малость прихвастнул). И что вера должна быть добровольной, а не превращаться в школьные уроки.

— Маргарита Дмитриевна, в суждениях Клима есть, кроме отроческой ершистости, некое рациональное зерно, — кротким голосом сообщил отец Борис. — Принуждение в самом деле здесь не даст пользы… И, может быть, Клим через какое-то время, после размышлений, изменит решение…

Я не изменил решения. Даже после звонка мамы Риты родителям. Только перед сном несколько раз виновато перекрестился на картонный образок, что был приклеен повыше отрывного календаря — маленькую копию рублевской Троицы. Надо было попросить у Бога прощения за дерзость, чтобы не случилось неприятностей…

Я — верующий? Да. Потому что полностью верю: Бог есть. Без Него некому было бы сотворить Вселенную. Само по себе на свете не возникает ничто. Но я, конечно, бестолковый верующий: не знаю толком ни обычаев, ни правил. И многого не понимаю. Например, почему люди отдали Сына Божьего на распятие? Когда я читаю про это, внутри все сжимается. Я ненавижу Пилата, хотя Булгаков как-то осторожно пытался оправдать его в своей книге… Я бы поговорил про все это с отцом Борисом, только не на уроке. Это не для школы. Там, чего доброго, еще и отметки начнут ставить…

Кроме меня на факультатив не стали ходить Рафик Мамедов и Марик Шульц. Но они — понятно, почему. А еще — Бабаклара. Он объяснил, что пока не определился в духовном выборе, но склоняется в пользу буддизма. Конечно, мама Рита пообещала позвонить Бабаклариному папе, чтобы тот подкорректировал «склонение» сына в нужную сторону. Но папа, видимо, не сумел…

Итак, у меня была куча времени. А дом — в трех шагах.

Я и раньше жил от нашей школы недалеко, на улице Крупской, в трехэтажке довоенного времени. Мы вчетвером обитали в двухкомнатной квартирке. А прошлой весной наконец набралась нужная сумма на трехкомнатное жилье в новом доме. Аж не верилось в такое счастье!.. Школа теперь сделалась еще ближе, а главное — теперь у меня была своя комната (хотя и самая маленькая из всех).

Я в этой комнате все устроил, как мечталось. Над тахтой приколотил карту полушарий — большущую, напечатанную «под старину», с пузатыми парусниками и морскими чудовищами. Над столом повесил фотопортрет Высоцкого в тельняшке, на полках расставил книжки Стругацких и Астрид Линдгрен, диски и старую «Библиотеку приключений» (еще из отцовского детства). Упросил маму-папу купить большущий глобус на высокой подставке (стоил он, кстати, не меньше, чем письменный стол). Сделалось в комнате как в старинном кабинете или в штурманской каюте. Особенно, когда я терпеливо склеил пластмассовую модель «Катти Сарк». Настоящую-то «Катти» я никогда не увижу — недавно сгорела в Гринвиче, и едва ли ее восстановят как надо, так пускай будет хотя бы вот эта, здесь…

Из широкого окна была видна крыша Исторического факультета — недавняя постройка, но, как и моя карта, «под старину», с башенками и флюгерами. Над крышей белела колокольня ближней церкви. По ночам ее подсвечивали прожекторы, красиво так! Не то, что прежний вид на Крупской с гаражами и кирпичным забором…

Слава Богу, лифт сегодня работал (что случалось не всегда). Хоть немного отдышусь, а то взмок на улице, будто грузчик на тропической пристани. Я въехал на пятый этаж, «персональным» ключом открыл дверь и через прихожую ввалился в свою комнату. Бряк на тахту…

Мама была дома. Она работала корректором в частном издательстве «Пирог» и чтением авторских рукописей занималась не в офисе, а «под родным кровом». И Лерка была уже дома. На уроки в свой первый класс она уходила вместе со мной, а возвращалась одна. И на продленку не оставалась, самостоятельная, й-елки-палки. Мама столько нервов из-за этого измотала… Теперь Лерка хныкала на кухне, что не хочет есть вермишель, потому что та «как червяки», а мама спрашивала силы небесные, за что ей такое испытание в жизни…

Я полежал полминуты, скинул пиджак и брюки и засунул себя в шкаф с тряпичным имуществом. И услышал, что мама встала на пороге.

— Ты что там ищешь? И почему явился так рано?

— Выгнали, наверно, — подала голос моя сестрица.

— Сама ты «выгнали»… Я не насовсем, а на перерыв… Мама, а где мои шмотки, в которых я в том году вернулся из лагеря?

— Ваши «шмотки», молодой человек, я еще осенью выстирала, погладила и положила в общий шкаф… А что, вас наконец освободили от обязательных фрачных пар?

Я выбрался из шкафа и поддернул трусы.

— Ну… не совсем освободили, но сделали послабление…

— Может быть, наденешь парусиновые брюки и белую водолазку?

— Не, мам… хочу тот испытанный в походах прикид. В нем лучше ощущается лето. И к тому же — ради солидарности…

— Опять эти словечки! «Прикид»… А что за солидарность? — спохватилась мама.

— Да есть у нас Чибис. Максимка Чибисов. Его тетушка гнобит…

— Клим, опять жаргон?

— Ну, правда, гнобит. Додумалась… — И я коротко рассказал о невзгодах Чибиса.

— По-моему, у его тети очень правильные взгляды, — сказала мама.

— Конечно! Он и сам так считает. Но только неуютно ему одному в таком прик… костюме. А тут будет моральная поддержка.

— Поддержки не будет. У тети Чибисова есть договоренность со школьным начальством. А тебя Маргарита Дмитриевна тут же выставит с треском.

— Ну, не сразу же выставит! А ты потом тоже договорись с ней. Скажи, что я выдул целую бутылку пива!

— Болтун!.. Между прочим, ты знаешь, что я никогда не вру…

— А ты и не ври! Я по правде могу! У папы есть в холодильнике!

Мама подбоченилась и глянула на меня с высоты своего роста. Большая такая, с круглыми руками, с уложенными в тяжелую прическу бронзовыми волосами. И с глазами, в которых усмешливые искорки (ну, самая «мамистая мама», как я иногда говорил ей). Ногтем почесала подбородок.

— Смотрю на тебя и удивляюсь: почему ни разу в жизни я не дала тебе даже подзатыльника?

— Потому что я образцовый!.. А как это «ни разу не дала»?! Два раза! Один раз еще в детском саду, когда я пришел с горок в обледенелых штанах. А второй в позапрошлом году! Когда я сказал Лерке, что она клизма навыворот…

— Значит, оба раза не без причины… Только не понимаю до сих пор: что значит «клизма навыворот»?

— А ты выверни Лерку на левую сторону, сразу поймешь… Что, пошла выворачивать?

— Болтун. За твоим «прикидом» пошла…

Я подпрыгнул и поболтался на турниковой перекладине, вделанной в дверной проем.

— Сгинь с дороги, — велела мама, возвращаясь. — Вот, облачайся…

Я прыгнул двумя ногами в штаны из серо-зеленой легонькой плащовки. Выдернул из брюк ремешок с чеканной пряжкой, протянул в петли на шортах. Схватил рубашку, тряхнул, прежде чем сунуться в нее головой. Что-то щекотнуло меня по ноге. А мама быстро нагнулась.