Читать интересную книгу Зона сна - Дмитрий Калюжный

Запас рыданий, который только что замёрз у Стаса в глотке, теперь отогрелся и вырвался наружу бурным всплеском.

– Напугал, напугал нас большой дурак, – ворковала Маргарита Петровна. – Мы его прогнали из-за стола с его мерзкой лягушкой. – И она возвысила голос, чтобы слышно было и за дверями: – Ужо мы его накажем, чтобы маленьких не пугал!

Отрыдавшись, Стас спустил ноги на пол и огляделся. Его соученики рассаживались за столом, чтобы продолжить трапезу. Только Дорофея не было видно. Алёна тоже садилась за стол и не смотрела на Стаса.

– Я был в обмороке? – спросил Стас тонким голосом.

– В нём, – подтвердила Маргарита Петровна. – На солнце перегрелся. Ничего, со всеми бывает. После города-то…

– А долго? – спросил Стас.

– Да не очень, с минуту. Глянь, Матрёна только ещё бежит.

В трапезную влетела раскрасневшаяся Матрёна.

– Что с барином? – крикнула она.

– Всё в порядке, – ответила Маргарита Петровна. – Лёгкий обморок. Голову напекло.

– Ах ты ж, Господи! – Матрёна всплеснула руками и уставилась на бедолагу с неподдельной жалостью. – Вы уж аккуратнее, барин. Хотите, я вам шанюжек к ужину напеку?..

– Хочу, – сказал Стас, сам себе удивляясь: по всем прикидкам он бы, представ перед Алёной в таком дурацком виде, должен был впасть в тоску и отчаяние, а он не впал.

– Ну и славно! – сказала Матрёна и улыбнулась белыми зубами.

На пороге возник Дорофей, полный раскаяния. Глядя в пол, он пробубнил:

– Маргарита Петровна, можно я доем?

Доцент Кованевич гневно глядела на него и не отвечала.

– Я больше не буду так шутить, – пробасил Дорофей.

– Что ж, садитесь, – сказала Маргарита Петровна с отвращением. – Но предупреждаю: ещё один такой проступок, и я ходатайствую о вашем отчислении с практики.

– Да кто же знал, что он такой слабак… – буркнул Дорофей и начал наворачивать остывшие щи.

Рядом со своим обидчиком сел Стас и тоже запустил ложку в щи. В ближайшее время, пожалуй, дурного грека можно было не опасаться.

– Вы поешьте, поешьте, – сказала Матрёна Стасу. – Давайте-кась я вам погорячей подолью.

– После обеда на занятия можешь не ходить, – сказала доцент Кованевич. – Лучше поспи…

– Нет!!! – взвизгнул Стас и уронил ложку. Слово «поспи» мигом выбило его из равновесия. – В смысле, я лучше погуляю в лесу…

– Хорошо, – сказала Маргарита Петровна и обратилась к остальным: – Так, ребята, после обеда вам полтора часа на отдых, и к четырём всем собраться у входа в трапезный корпус. Вопросы есть?

Студенты докончили трапезу и один за другим покинули помещение. Матрёна сходила на кухню и вернулась с чашкой кофе для преподавательницы. Стас не спешил: ему было здесь, с двумя ласковыми женщинами, сидевшими за столом напротив него, гораздо уютнее, чем на улице или в гостинице. Он опасался насмешек со стороны товарищей, а ещё пуще – презрения в глазах Алёны. Она ещё решит, что он боится лягушек… Хотя дело-то ведь не в лягушке, а в том сне, что снился ему этой ночью. А уж после второго-то сна в глубине его души поселился совершенно явственный страх, что в любую минуту тёплое лето с добрым солнышком, которое, конечно же, никакую голову ему не напекало, возьмёт и сменится в силу каких-то неведомых физических законов лютой зимой, и нечеловеческая стужа пронзит его, живого, до самого сердца…

В дверь заглянул проф. Жилинский – видать, ему доложили о происшествии, и он, в отличие от других вполне осведомлённый о том, что за важная персона отчим Стаса, решил проверить ситуацию самолично. Он огляделся, убедился, что всё в порядке, сказал своё всегдашнее «тэк-с» и исчез.

Между дамами тем временем шёл разговор.

– Я сюда не в первый раз приезжаю, а вас, Матрёна, никогда не видела…

Матрёна стрельнула глазами в сторону молодого барина и что-то прошептала на ухо Маргарите Петровне.

– И что, отбыли от звонка до звонка? – спросила та с ужасом.

Матрёна качнула головой:

– Заменили на поселение. Я ведь в акциях не участвовала, только литературу распространяла и в демонстрации один раз… Община поручилась: дед же с бабкой на иждивении, я единственный кормилец… Теперь, правда, один дед остался, бабка померла в прошлый год.

– И отправили сюда?

– Считается, да. Но я же здесь родилась, в Плоскове. Так что с одной стороны на поселении, а с другой – у себя дома. Родители умерли в девятнадцатом, так мы теперь тут с дедом…

– С поражением в правах?

– Да вы не беспокойтесь, – сказала Матрёна. – Я проверку в уездном управлении прошла, к работе с учащимися допуск имею.

– Я? Беспокоиться? – удивилась доцент Кованевич даже с некоторым возмущением. – Уж я-то не беспокоюсь по этому поводу ни в малейшей степени! – и вытащила папиросу.

– Нельзя здесь! – воскликнула Матрёна. – Заругают!

– Ах да, здесь же духовное заведение. – Маргарита Петровна спрятала папиросу в изящный серебряный портсигар. – Ну хорошо, не будем нарушать вековые традиции.

– И так уже будут ругаться, что вы простоволосые заходите в обитель…

– Ну, это уж им дудки! Как хочу, так и хожу.

– Это ничего. Отец-настоятель у нас добрый, поблажку даёт…

– Да уж… Либерал…

– А что – здесь братия хоть мясо видит, а в других-то монастырях нельзя, только рыба, и то не всякий день! По весне немецкой веры делегация приезжала, в собор допустил, на службу. После реставрации, говорят, и вообще иностранных отдыхающих сюда возить будут. А в других-то обителях после бусурманина и до сих пор храм по новой освящают.

– Ну, в Москве этих проблем уже не существует.

– Так ведь то в Москве. Москва – она большая… На фотокарточке в журнале видела, дома в десять этажей!

– И в двадцать уже есть.

– Эва как! – поразилась Матрёна.

– Нет, кофе без папиросы – это невыносимо, – сказала Маргарита Петровна и поднялась со стула. – Я пойду на крылечко.

– Ну что, барин, оклемались? – спросила Матрёна, когда они остались вдвоём.

– Да, хорошо, – ответил Стас. Сытый под завязку, он сидел на лавке и не спешил выползать из-за стола.

Матрёна вдруг встала, подошла к нему, погладила по голове и на секунду прижала к большой тёплой груди.

– А шанюжек-то я вам ввечеру испеку! И принесу!

– Спасибо, – млея, прошептал Стас и подумал, что ведь сейчас его отсюда прогонят. – А… скажите, тётя Матрёна… Можно, я вам помогу со стола убрать?..

– Да ведь не барское это дело, – сказала Матрёна, но не так чтобы очень твёрдо.

– Меня матушка приучила за собой со стола всегда убирать.

– Во-о-от какая у нас правильная матушка! – пропела Матрёна, составляя тарелки.

– У вас батюшка правильный, у нас – матушка. – Стас, счастливый оттого, что его не гонят, решился пошутить.

Когда до Матрёны дошёл его юмор, она звонко расхохоталась, а потом, как бы в знак одобрения, ущипнула барина чуть пониже талии да и пошла убирать со стола.

Её щипок Стаса почему-то взволновал. Перетаскав вместе с нею посуду в моечную, он сбежал из трапезной и пошёл, пользуясь тем, что доцент Кованевич его отпустила, на берег Согожи. Там сел на поваленный ствол берёзы и просидел до самого ужина. Он старался думать об Алёне, но мысли сами собой перескакивали на игривый Матрёнин щипок. Это было приятно и необычно.

Теоретический аспект отношений между полами никакой тайной за семью печатями для него не являлся: ни отчим, ни maman никогда не ограничивали его в чтении самой разнообразной литературы. На практике же ни до походов со товарищи в весёлые дома, ни до греховных интрижек с доступными сверстницами дело как-то не доходило: близких друзей у Стаса не было, шумных компаний он чурался. Да и всегда имелось чем заняться: на учёбу он налегал со всей серьёзностью, плюс живопись, плюс чтение книг. А в последний год – романтическое чувство к Алёне, правда, так и непонятно – взаимное или не очень…

За ужином Матрёна вроде и не посмотрела на него ни разу, зато Алёна сама подсела, и щебетала о коровах, которых увидела сегодня впервые в жизни. Стадо гнали мимо них, когда они из гостиницы шли в Рождествено на ужин. Алёна утверждала, что испугалась. Стас тоже повстречал стадо, но чего такого страшного может быть в корове, ему было решительно непонятно.

Потом опять вернулись к гостинице, и тут оказалось, что по распоряжению проф. Жилинского к Дорофею подселяют Вовика, а для Стаса хлопотами Матрёны на втором этаже нашлась отдельная комнатка, совсем маленькая, но с окном и шкапом. Он быстро перенёс на новое место свою сумку и книги и завалился на койку.

Он долго не смыкал глаз. Всё ему казалось, что вот он уснёт, и опять какая-нибудь мерзость с ним случится… Потом самому же стало смешно: до чего дошло, снов собственных страшится… Чтобы унять страхи, он стал вспоминать те места из любимых классиков, где про сон говорилось что-нибудь хорошее. Например: «…мир безумцу, который навеет человечеству сон золотой…» Или: «…и вечный бой. Покой нам только снится». Заснул на Радищеве: «…о природа, объяв человека в пелены скорби при рождении его, влача его по строгим хребтам боязни, скуки и печали чрез весь его век, дала ты ему в отраду сон. Уснул, и всё скончалось…»