юбки.
— Мам, я учиться. — Напоминала я.
— Учиться, да. А потом работать. Или замуж куда далеко выйдешь. И что я тогда здесь одна делать буду? С эхом перекликиваться? Хоть на постой людей пускай. — Переживала она.
— Нет! Мам, не вздумай! Не для чужих отец дом ставил! — по детски категорично заявляла я. — Ты… Тебе если плохо, то ты замуж иди! Вон, всё село ждёт, чем у приезжего похождения в твою аптеку закончатся. Я попрекать не стану!
— Вооон, оно что, — хмыкнула мама.
Осенью сорок пятого, почти под заморозки, в наше село приехали несколько семей. Мы их называли подселенцами. Отдавали им пустые дома, что остались без хозяев. А работы и без того всегда хватало. Были там два брата. Один приехал с семьёй, второй был холост. Оба после фронта. И холостому, Владимиру, как говорили на селе, мама глянулась. Вот и ходил он в аптеку. Долго ходил, а потом перестал, только при встрече где в селе, долго провожал маму взглядом.
— Мам, а чего это он? — спросила я как-то.
— Историю я ему рассказала, — чуть улыбнулась мама. — Как приехал в одну деревню по соседству вот так с фронта парень, как хозяйство поднял, как завидным женихом стал. А жену себе выбрал не ровню, и достатка нет, и слава о семье не очень. Одно хорошо, родители образованные, медики. И как тот парень свою жену в люди вывел, образование дал, к уважаемому делу приставил. Как правило в доме завёл, что старшая в его доме мать, и что к ней с почтением и уважением, но жена его в доме хозяйка. Как детки появились, как каждой дочке радовался. Как на войну ушёл. И не вернулся. Хорошая вышла история, понятная. Да и Владимир не дурак. Тяжело мне без мужа, Дина, плохо. Но без моего мужа.
— Потому что вы муж и жена? — спросила я.
— Потому что отца вашего я люблю, а другой мне без надобности. — Погладила меня по голове мама.
И только потом я поняла, что о своих чувствах мама говорила в настоящем, а не как о том, что было когда-то.
Глава 4
Конец весны сорок шестого навсегда запомнился экзаменационным мандражем. Сначала школьные экзамены. Даже в войну наша Лопатинская школа работала, и ученики получали свои аттестаты зрелости. Нередко, сразу после школы уходя на фронт.
Были и такие конечно, кто решал не заканчивать школу. Что Аня, что Тося ушли на войну, едва им исполнялось восемнадцать. Кто-то переставал учиться, потом начинал заново. Иной раз выходило, как у одной из наших соседок, что в школе она училась до двадцати лет и заканчивала вместе со своей сестрой, которая была на три года младше. А я в школу и вовсе поздно пошла.
Родилась я двадцать девятого февраля, хоть и записали на первое марта. Поэтому в школу меня отдали с полных восьми лет, дали лишний год несмышлëнышем побегать. Но меня и дома научили и считать, и читать. Училась я легко и хорошо, поэтому и к окончанию школы пришла с отличием. Тем сложнее было на экзаменах. Ведь ещё нужно было и не ударить в грязь лицом.
А потом, едва дождавшись документов, я ехала в Саратов. Четыре часа, в кузове колхозного зила, вместе с ещё семью односельчанами, едущими пытаться поступать в ВУЗЫ. Рядом со мной сидел Генка, школьный друг и сосед. Но тут всё ясно, Саратовское высшее военное командно-инженерное Краснознамённое ордена Красной Звезды училище ракетных войск имени Героя Советского Союза генерал-майора А. И. Лизюкова ждало нового курсанта. Вопреки семейной традиции, Гена решил поступать поближе к дому, где оставались мама и сестра. Хотя оба его старших брата, а до этого отец, учились в Москве, в одном и том же училище. И третьего брата Перунова туда готовы были принять.
Ему наверное было проще, чем нам. Документы он отвозил заранее, как и проходил первую медкомиссию и отбор по физической подготовке. Училище имело богатую историю, так существовало с тысяча девятьсот восемнадцатого года, много раз переименовывалось. Начиная от военно-инструкторского училища и командными курсами, здесь готовили и пулемётчиков, и танкистов, и артиллеристов.
Так что Гена, единственный из нас, ехал точно зная, что обратно только в ближайший отпуск.
А вот я сначала почти не дыша искала свою фамилию в списке допущенных до вступительных экзаменов. Количество листков с фамилиями сильно сокращалось от одного экзамена к следующему. К приказу о зачислении я шла на ватных ногах. И от волнения не сразу нашла свою фамилию.
— Дина, да вот же! Сдобнова Д. Т., — тыкал в напечатанный на машинке список двухметровый Генка, пришедший поддержать по дружбе, как делал это каждый раз, когда вывешивали списки. — А ты говоришь тебя нет! Пошли, отпразднуем!
Своё поступление мы отмечали шикарно. За стоячим столиком на улице, куда мы выставили по стакану с лимонной шипучкой и по песочному пироженому-полоске.
— Товарищ курсант, ваши документы, — почти сразу остановился рядом с нами военный патруль.
— Курсант первого курса СВВКИУ РВ Перунов, — громко и чётко отрапортовал Генка, вытянувшись по струнке и приложив руку к козырьку фуражки.
— Вольно, курсант. — Вернул ему документы начальник патруля. — Значит, боги войны гуляют?
— Поступили, товарищ лейтенант, — улыбнулся Генка, убирая документы и увольнительную.
— Что, и девушка к вам поступила? — засмеялся один из патрульных.
— Нет, я в педагогический, — радостно сообщила я.
— И уже познакомились? — поинтересовался другой.
— Да мы из одного села, из Лопатино. Соседи. — в тот момент мне все вокруг казались друзьями.
С того раза у нас и повелось, каждая закрытая сессия отмечалась лимонадом и пироженым.
— Дин, ты чего не собираешься? — заглядывали в нашу комнатку на троих девчонки с курса. — Там лётчики в кино зовут.
— Не хочу на зачёте по философии педагогики кино пересказывать, — хмыкала я, ненадолго отвлекаясь от учебника. — А потом ещё в партячейку идти. Мне через три дня лекции о научном атеизме читать.
— Ааа, ну да, по партийной лестнице без сданных зачётов не подняться! — смеялись подружки.
В Саратове, как в той песне, холостых парней было с избытком. Что и немудрено, здесь было сразу несколько больших военных училищ. И лётчики, и пехота, и артиллеристы. И конечно, у курсантов были свои проторенные дорожки