Читать интересную книгу Дубовые дощечки - Юрий Шинкаренко

А дождь, оказывается, кончился. Тучи раздвигаются, и неяркий луч спешит к земле, к маленькому кленовому листику, оброненному с колеса. Будто кто-то с неба указывает пальцем на то, что мальчик и без того видит.

Он смотрит. Он учится не погрязать в неприятностях, — зависти, скуке… Он готов понять, что не бывает «маленький радостей», что любая радость настолько велика, насколько ты приоткрылся ей…

Переводчик иного образа жизни

Символом поколения может стать и голос.

Впервые со всей яркостью это проявилось, пожалуй, в сороковые годы. Щупальца средств массовой информации — траурные черные «тарелки» — проникли в самые медвежьи углы. И не стало ни одного человека, кто бы не слышал:

«ГА-ВА-РИТ МАС-КВА! ГА-ВА-РИТ МАС-КВА!.. НЕ-МЕЦКА-ФАШИСКИЕ ЗАХ-ВА-ЧИКИ АСТАНОВЛЕНЫ НА РУБЕЖЕ… НАШИ ЧАСТИ ПЕРЕШЛИ В НАСТУПЛЕНИЕ…»

То был голос Левитана. Символ торжественный и трагический. Он единил людей в святом порыве к национальной свободе, к отстаиванию национальной самобытности. Но в другие времена и в других обстоятельствах этот же голос постоянно напоминал о несвободе внутренней (внутригосударственной), о навязывании заимствованного у европейских мудрецов Учения, заставлял помнить топор тоталитаризма, нависающий над головами…

Для нынешних подростков голосов-символов много. Кто-то из них решит, что знаком юности, символом 80-х стали песни Гребенщикова (Цоя, Кинчева, Бутусова), кто-то сошлется на «Белые розы». Не будет, естественно, обойден вниманием уже чуть призабытый голос Михаила Сергеича и набирающий силу глас Бориса Николаича.

Но мне, простите за нахальство, все эти выборки кажутся не совсем верными, поверхностными. Они лишь частично связаны с мироощущением нового поколения.

Голос, который точнее выражает и это новое мироощущение, и глубинные причины его, — вот он:

«— ТАЗАД! ПОВЕРНИ ТАЗАД! ТАЙ МНЕ РУКУ, СВОЮ, ПРАТИШКА!..

— ТАКОНЕЦ-ТО МЫ ВСТРЕТИЛИСЬ!..

— Я ТЕ МОГ РАТЬШЕ. Я ПРЕДСТАВИЛСЯ ТОЙ ДАМЕ КОТОРАЯ ПЫЛА ТАМ. ОТА ПРЕКРАСТА. ОТА СОБЛАГОВОЛИЛА МТЕ ПОМОЧЬ…»

Узнали этот голос, искаженный воспалением гайморовых пазух? Ну, конечно… Это тот самый голос, который значительно помог первому вкрадчивому проникновению в нашу жизнь западных видеофильмов… Голос, который на русском языке дублировал иностранную речь, прояснял чужие сюжеты… Голос, напрямую обращенный к подросткам, к поколению, вынужденному в конечном счете решать: принимать или не принимать перевод… нет, не фильма… перевод иного образа жизни. Жизни сказочно богатой, праздничной, яркой от дополнительных оберток Голливуда, но… все же, все же далеко не идеальной, ущербной в своем неистребимом индивидуализме.

Говоришь с рёбятами и все чаще чувствуешь: чужой образ жизни захватывает их, нас, страну…

ТАКОНЕЦ-ТО ОНИ ВСТРЕТИЛИСЬ, подростки и иноземная модель счастья?

Неустойка прошлому веку

В двадцать шесть лет Дмитрий Писарев, публицист и критик от революционеров-демократов, опубликовал свою статью. «Погибшие. .и погибающие». В ней он взялся сравнить «Очерки бурсы» Помяловского и «Записки из мертвого дома» Достоевского с тем, чтобы «почерпнуть самые достоверные и самые любопытные сведения о русской школе и о русском остроге сороковых и пятидесятых годов». Немножко лукавил Дмитрий Иванович, ограничивая себя .«сравнительно-экономическим' .этюдом», ибо какой «реальный критик» да не перекинет мосток от литературы к жизни в надежде воспламенить публику «огненным потоком великих идей»… Но идеи идеями, они живут собственными законами (живут, побеждают, раскаиваются в своих победах) — и не ради них тревожил я страницы старой статьи спустя 125 лет после ее написания. Когда-то привлекло меня там интересно задуманное сравнение ростовщических процентов — в духовной школе (бурсе) и в тюрьме. Этим маленьким частным сравнением Писарев не только доказал, что бурсацкие ростовщики лютее тюремных, что бурса криминогеннее, говоря современным языком, всякого острога, но и назвал причины погубления подростков.

К писаревскому сравнению мне захотелось приладить какие-то нынешние факты, какое-то явление, сопоставимое с прежним ростовщичеством, — и поглядеть уже на триаду: что гуманнее — царская школа, царский острог или родной двор советского подростка? Да и поразмышлять, откуда нынешняя преступность,’нынешнее зло в том светлом обществе, о котором так мечтали революционеры-демократы.

Я стал подбирать материал для такого сравнения, сидя на тесной кухонке, перебирал в голове те виды преступности, которые у тинейджеров в особом почете. И все сильнее жалел, что кончились сигареты, ибо знакомиться с наследием Писарева и всех тех, кто подготовил нашу счастливую жизнь, невозможно без волнения… Поэтому когда на моей кухне появился Миша, (ироничный взгляд полуспрятанного в воротник варенки лица…) и барским жестом предложил пачку дорогого «Монте Карло», я не стал кочевряжиться. Спросил только:

— Разбогател, что ли?

— Да. Картежный долг вернул и неустойку.

— Блестяще! — искренне обрадовался я. Миша опешил, почесал заживающую царапину под глазом, поддел:

— Понял, наконец, что предъявлять неустойку за всякие подлянки — это нормально?

— Нет, я другое понял… Что ты мне сегодня здорово поможешь. Подскажешь материал для одного исторического сравнения.

Миша приосанился. Устроился поудобнее и приготовился к вопросам.

— Договорим о ростовщичестве.

— Чего-чего?

— О ростовщичестве. Это предоставление денежных ссуд под высокие проценты. Я долго не мог понять, почему твои сверстники и компаньоны игнорируют такой простой способ делать деньги. Уж как только не ловчат ради пресловутого воздуха (денег), уж какие былинные рецепты разбогатеть не извлекают на свет… А про ростовщичество и не вспоминают. Случайные факты о случайных пэтэушниках-ростовщиках погоды не меняют, ведь они не представляют собой системы. Поголовной. Но загадка разгадалась просто, стоило лишь вспомнить о таком финансово-этическом понятии у подростков, как «неустойка».

— «Стоило лишь вспомнить»… — сыронизировал Миша. — Меня-то разбуди посреди ночи — я тебе сразу скажу, когда, какому чухану и какую я предъявил неустойку.

— Вот поэтому бери бумагу, — попросил я Мишу, — и распиши, пожалуйста, в цифрах всю свою ростовщическую арифметику.

Миша застрочил карандашом по бумаге.

Неустойка. В гражданском праве этот термин обозначает определенную законом или договором денежную сумму, которую должник обязан уплатить кредитору в случае неисполнения обязательств.

Среди подростков термин «неустойка» значит почти то же самое… С той лишь «маленькой» разницей, что обязательства определены совсем другими законами — «законами картежных игр», «правилами настоящего пацана» и другими дворовыми законами, то есть законами неписанными, трактуемыми широко, вольно и, как правило, в пользу сильных ребят. Неустойка может быть предъявлена слабачку за что угодно: за грубое слово, за неловкое действие, зa косой взгляд, не говоря уж о явном «беспределе». Это тоже форма денежного наказания, но наказывается не только финансовая необязательность, но и неподчинение тем, кто верховодит подростковым миром и лепит из него свое подобие.

Таким образом, регулярно, повсеместно и неоднократно тысячи, миллионы подростков оказываются перед фактом: кто-то предъявил им неустойку. С этого момента считается — внимание! — что деньги уже принадлежат «кредитору». Это как бы первый уровень взымания процентов: процентов за непослушание, за невыполнение «нравственного» долга… Но есть еще и второй уровень, уже не отличимый от собственно ростовщического. Если «должник» не готов выложить нужную сумму, «кредитор», конечно, подождет. Й день, и два, и месяц… Но не за красивые глазки… А… за проценты! (Вот они и выплыли, те самые разорительные проценты, слегка закамуфлированные сленговым выражением «платить по счетчику»).

Вот и выявилась система. Система деформированного ростовщичества. Распространенная так же широко, как и в предкапиталистическую эпоху. Но более жестокая, чем раньше. Ведь ранее ростовщичество строилось на относительно добровольных отношениях. Нынешние же «должники» становятся должниками поневоле. А самое страшное неоростовщикам принадлежат не только ребячьи кошельки, но и ребячьи души.

…Миша закончил писать, протянул мне бумагу и пояснил:

— Значит, так. Один лох сел играть со мной в карты. Ну, я ему сделал реанимацию. За полчаса он мне влындил (т. е. проиграл) 250 рублей. И нет бы смирненько рассчитаться, так он на меня попер. Начал обвинять, что я фуфло двинул (т. е. обманул, «кинул»). Пришлось чиркануть его по макидре (ударить по голове)… А он, как последняя синявка, заверещал и — когтями мне по морде! (Вот царапина!). И слинял, ушел в загаску. Ладно, думаю. Собрал ребят. Сели на «девятку». Приехали к нему: Выходит. Затюканный, занюханный. Губешка трясется. Я, не долго думая, загнул его. По крыше пару раз вделал, чтоб понятно стало: с ним не шутят. И предъявил неустойку. Вот тут все записано. 250 рваных — картежный долг. И неустойка: 50 рублей — «за царапину под глазом», 50 рублей — «за то, что сами к нему приехали», 50 рублей — «за беспокойство».