Тут я тоже услыхала, как на косогоре кто-то тоненько пискнул.
— Это она, — продолжал твердить дядюшка. — Только я сел к удочке, слышу, кричит. Сойка, точно она. Ох, негодяйка, умеет подражать любым голосам в природе. Где-то там умостилась и воображает, что поет.
Бабушка говорит, что сойки — негодяйки: как подойдет их время, рыскают по всем кустарникам, чтобы вытащить птенцов из гнезд. Но я и соек люблю, мне было бы без них очень скучно в лесу. Ужасно потешно, когда по осени они собирают в кронах дубов желуди и прячут свои припасы в землю, а потом забывают о них, не находят, и по весне там и сям полно молодых дубков.
За рекой опять раздался крик, Ивуша села на кушетке и надела мамины защитные очки, чтобы выглядеть еще более важной.
— Вовсе это не сойка, — сказала она. — Это такая черно-белая птица, которая вчера пила у реки. Я сама видела.
— С тобой никто не разговаривает, — осадила я ее. — Натрись-ка лучше, не то обгоришь и будешь вечером ныть, а я всю ночь из-за тебя не усну.
— Может, я буду спать на улице, — фыркнула Ивча.
— Ты?
— Ну и что? Возьму матрац и лягу хоть в крапиву. Мне все равно.
— Да что ты говоришь, Ивоушек!
Я знаю, что ее выводит из себя. Больше всего — когда ее называют Ивоушек, потому что она довольно упитанная. Как только она услышала это имя — встала и пошла к водокачке. И давай по-всякому вертеться и гримасничать.
— Барышня, я могу у вас напиться? Это, барышня, питьевая вода?
Так она мне отомстила — стала передразнивать мальчика, что прошел позавчера с ранцем на спине вдоль берега и назвал меня барышней.
— Ну, попей, Ивоушек, — сказала я ей. — А когда напьешься, может, расскажешь, чем тебя кормят, что ты так хорошо выглядишь. Отрубями?
Ивча накачала в жестяную кружку воды, напилась, а остаток плеснула в меня.
— Тили-тили тесто, жених и невеста! Здесь, барышня, есть где-нибудь мост, чтобы перейти на другую сторону? Если нет, барышня, я переплыву.
Над рекой пролетел зимородок и пронзительно засвистал. У него, наверное, тоже много забот, но зато он настоящий рыбак, не чета тем, что ходят мимо нашей дачи с длинными удочками и подсачками, в которых мог бы уместиться целый поросенок. Несколько раз я видела эту птицу — как она на сухой ветке или мостике недвижно подстерегает мелких рыбешек, камнем падает в воду и выныривает с добычей в клюве. Внизу под шлюзом есть гнездо оляпки с белой манишкой, которая может пройти под водой, как наш Пипша по скошенной траве; насобирает она водяных насекомых и фьюить — пропадает где-то в водяных брызгах. И еще умеет свистеть почти как зимородок, только не так громко, и летает помедленней.
С рыбалки дядюшка с папкой принесли в полиэтиленовом мешочке две плотвички и одну красноперку.
— Скажи своему мужу, — объявил дядюшка маме, — пусть зайдет в контору и сдаст свой рыболовный билет, потому как проморгал карпа сантиметров в сорок, не меньше. Ох уж эти великие теоретики!
У папки был удрученный вид.
— Должно быть, плохо его подцепил. Я сменил леску на пятнадцатую и боялся порвать ее.
— Вот они, твои тонкие лески, — покачал головой дядюшка. — Вот они, твои мягкие снасти.
Мама сказала, что им ни к чему попрекать друг друга: из рыбешки, которую они принесли, волшебник и то не приготовил бы на такую ораву ухи по-венгерски.
— Можешь быть абсолютно спокойна, — ответил папка. — Под вечер я сяду на мостик и стану таскать одну плотвичку за другой. На глубине брали карпы, а к вечеру плотвички потянут на мель.
Потом он еще говорил что-то о мелкой рыбе и сказал, что, если бы был писателем, сложил бы оду в ее честь. И в честь маминого супа, сваренного в котелке, потому что мамочка — великая рыбная кулинарка.
Тут появилась Ивча с большой грабовой веткой, и бабушка сказала дядюшке, что ему должно быть стыдно. Пока он прыгает вокруг дома и мудрит со своими удочками, приговаривая: «Это было бы хорошо и было бы кстати», ребенок трудится в поте лица.
Ивча возгордилась, услышав похвалу в свой адрес, и натаскала для костра целый ворох сучьев почти одна, хотя я и предложила помочь. Бабушка принесла тарелку тертой моркови, чтобы наш Ивоушек поел витаминов. Прежде чем смерклось, мама приготовила котелок, разную зелень и пряности. Папка поймал третью плотвичку и сказал:
— Все идет как я и предполагал. Вот они, здесь. Бросаю — и сразу берет.
За рекой снова раздался крик, и следом зашуршала сухая листва. Папка покачал головой:
— Нет, это ненормально. Ну, не странно ли, чтоб из одного места все время доносились какие-то звуки? Мне это что-то не нравится.
Дядюшка отмерял доски на новую коптильню. Для этого он надел очки.
— Это сойка.
— Но почему она торчит все время на одном месте?
— Кто знает? Может, она подстрелена, — ответил дядюшка. — Или ее потрепал ястреб.
Папка немного помолчал, потом положил удочку в развилку и сошел с мостика.
— Это крик, полный тоски, он раздирает мне душу. Гана, давай сплаваем, поглядим.
— Ухи ждать теперь не приходится, — сказал дядюшка. — Распугаешь всю рыбу.
Уже почти совсем смерклось. Я села с папкой в лодку, и мы стали подгребать к противоположному берегу, к тому месту, где можно удобно пристать у плоских камней. Пока мы плыли по реке, крик все еще доносился, но как только вышли на рыбачью тропу — прекратился, не шуршал ни один листочек.
Папка, прищурившись, стал оглядывать косогор.
— Это где-то здесь, отсюда доносилось. Когда слышишь с другой стороны реки, все выглядит иначе. Надо было взять фонарик.
Не успел он договорить, как прямо под ногами зашуршали листья. Папка испугался, отскочил, а кто-то ужасно завизжал.
— Ну вот, — сказал папка и опустил очки на нос.
Потом нагнулся, а когда повернулся ко мне, в руках у него был какой-то маленький комок — он метался и верещал так же, как наша Ивуша, когда мама дергала у нее молочный зуб.
— Ну, тихо, тихо… — говорил папка. — Успокойся, сойка.
Визг прекратился у самого берега. Папка вышел из лодки, сел к столику между березками, где наши пьют кофе, и сказал всем сбежавшимся:
— Вот она, ваша сойка.
Дядюшка посветил фонариком.
— Н-да, никогда бы не подумал, что косуля может так орать. Голову дал бы на отсечение, что это сойка. Подстреленная.
Папка бережно положил косулю на траву и только тогда заметил, что вся ладонь у него в крови. Мы собрались вокруг.
— У нее разбита голова, — сказал папка. — Наверное, когда скатывалась с камней. Поглядите, она совсем апатичная, и глаза закрыты.
— Пап, а что такое апатичная? — спросила Ивча.