Читать интересную книгу Падение Иерусалима - Генри Хаггард

Поскольку стояло жаркое время года, великие игры в честь цезаря должны были начинаться на рассвете и прекращаться за час до полудня. Амфитеатр был построен на двадцать тысяч человек и не мог вместить всех желающих; поэтому толпы зрителей начинали стекаться туда ещё с полуночи. За час до восхода все скамьи были уже заполнены, опоздавших даже не пускали в ворота. Свободными оставались лишь места для царя, его личных гостей царской крови, правителей города и других важных особ; что до стариков, женщин и детей-христиан, предназначенных на растерзание львам, то они должны были сидеть на виду у всех, пока не придёт их черёд участвовать в этом кровавом спектакле.

Когда Рахиль присоединилась к другим узникам, она увидела, что под аркадой стоит грубый длинный стол с ломтями хлеба, чашами и кувшинами с вином, купленным втридорога у стражников. Старые и немощные сидели на скамьях, остальные толпились у них за спиной. Во главе стола восседал старый христианский епископ, один из тех пятисот человек, что видели воскресшего Христа и приняли крещение от его любимого ученика. Вынужденные считаться с его почтенным возрастом, достоинством и доброй славой, преследователи Новой церкви несколько лет щадили его, но наконец очередь дошла и до него.

Началось богослужение, хлеб и вино с водой освятили теми же священными текстами, коими освящают их и ныне, только молитвы сочинялись тут же, на месте. Когда все поели с деревянных блюд и попили из грубых чаш, епископ благословил всех членов общины. Затем он обратился к ним с проповедью. Им предстоит, сказал он, радостное событие, пиршество братской любви, все участвующие в котором сложат с себя бремя плоти и, отрешившись от всех своих забот и скорбей, обретут вечное блаженство. Он напомнил им о Вече́ре, которая состоялась при жизни многих из них, когда Создатель и Завершитель их веры объявил своим ученикам, что отныне Он будет пить с ними вино только в своём Царстве. Таково и их пиршество в эту ночь. «Возблагодарим же Господа, — провозгласил он. — Вознесём к Нему молитвы, дабы даровал Он нам силы не дрогнуть в час испытания». Далее он сказал, что клыки свирепых зверей, крики ещё более свирепых зрителей, предсмертная агония трепещущей плоти, ужас смерти — всё это в конце концов не самое страшное. Многие падут, раненых добьют копья солдат; тех же, кому суждено уцелеть, освободят по велению цезаря, и они смогут продолжать их дело, пока не придёт их очередь передать факел духовного спасения в другие руки. «Возрадуемся же, возблагодарим Господа нашего и пойдём на это жертвоприношение, как на свадебный пир!» — призвал он и громко вопросил: «Радуетесь ли вы, братья?» — «Радуемся!» — в один голос отвечали все, даже дети.

Они снова помолились, и снова, воздев руки, старый епископ благословил их во имя Святой Троицы.

Едва это служение, столь же торжественное, сколь и простое, завершилось, как появился старший тюремщик; кощунственно-весёлое выражение его лица после обличительных слов Анны сменилось угрюмым и злобным; он приказал, чтобы все узники шли в амфитеатр. Попарно, во главе с епископом и святой пророчицей Анной, они направились к воротам. Здесь их ожидали солдаты; они повели их по узким, тёмным улочкам к тому входу в амфитеатр, которым пользовались участники игр. По слову епископа они затянули торжественный гимн и пели его всё время, пока солдаты гнали их вдоль проходов к отведённому для них месту. Это была не тюрьма в задней части амфитеатра, как они предполагали, а место между окружающим арену высоким барьером и подиумом, чуть выше арены. Здесь с восточной стороны им предстояло ждать, пока стражники выгонят их через небольшую дверь на арену, куда затем выпустят голодных зверей.

Оставался всего час до восхода солнца, луна уже закатилась, обширный амфитеатр тонул во мраке, лишь кое-где мелькали факелы да по обеим сторонам роскошного, но всё ещё пустующего трона Агриппы горели большие светильники. Этот мрак, видимо, угнетал собравшихся: никто из них не пел, не кричал и даже громко не разговаривал. Обращались друг к другу они приглушёнными голосами; создавалось странное впечатление, будто весь воздух заполнен таинственными перешёптываниями. Появись группа обречённых христиан при свете дня, их, конечно же, встретили бы улюлюканием, насмешливыми возгласами, вроде «Эй вы, собачье отродье!», их призвали бы свершить чудо и восстать из львиного брюха. Но сейчас в ответ на их торжественное песнопение раздался лишь смутный гул; немного погодя можно было отчётливо расслышать: «Христиане! Обречённые на смерть христиане!»

При свете единственного факела группа христиан расселась но местам. Затем они снова запели, и в этот очистительный час публика слушала их внимательно, почти с уважением. После того как были допеты последние слова гимна, епископ встал и в порыве вдохновения обратился к толпе, которой он не мог видеть, как и она его. И странно — толпа слушала его: может быть, только для того, чтобы скоротать томительное время ожидания.

   — Братия, — начал он своим негромким, но западающим в душу голосом, — правители, знатные господа и простолюдины, римляне, евреи, сирийцы, греки, граждане Идумеи[6], Египта и всех других стран, здесь собравшиеся. Внемлите гласу старого человека, с радостью идущего на смерть. Я поведаю вам, если желаете, о Том, Кого распяли при Понтии Пилате; вы ничего не потеряете, если выслушаете правду.

   — Молчать! — прогремел голос ренегата-тюремщика. — Не смей проповедовать свою проклятую религию.

   — Отвяжись от него, — вступилась за проповедника публика. — Мы хотим его послушать. Ещё раз говорим тебе — отвяжись от него!

Поощрённый этой неожиданной поддержкой, старый епископ заговорил с таким простым, но трогательным красноречием, с такой глубокой мудростью, что никто не перебивал его целую четверть часа.

Затем какой-то дальний слушатель выкрикнул:

   — Эти люди лучше нас — почему они осуждены на смерть?

   — Друг, — ответил епископ своим звучным голосом, который в этой тяжёлой тишине достиг самых отдалённых рядов амфитеатра, — мы осуждены на смерть волей императора Агриппы, в чьи руки Богу угодно было предать нашу судьбу. Скорбите не о нас, обречённых на жестокую смерть, скорбите о царе Агриппе, с которого Господь взыщет за пролитую им кровь, скорбите, скорбите о себе, люди. Кто ведает, может быть, смерть ещё ближе к некоторым из вас, чем к нам; каково же будет ваше пробуждение, если ваша душа обременена тяжкими грехами? Что, если Господь обрушит свой меч на властителя, восседающего на этом троне? Что, если Глас Божий призовёт его к ответу? Рано ли, поздно, он призовёт и его и вас; кое-кто из вас умрёт естественной смертью, от старости, другие умрут от меча, мора или голода — им предстоит пройти ужасный, мучительный путь. Бедствия, предречённые Тем, Кого вы распяли, уже ломятся в вашу дверь; всего несколько лет, и из тысяч людей, здесь собравшихся, не останется в живых ни единого. От вас не сохранится ничего, кроме плодов ваших дел, плодов ваших дел — и только. Покайтесь же, покайтесь же, пока ещё есть время, ибо я, кого вы осудили на смерть, возглашаю, что близится ваш Судный день. Даже сейчас, сей миг над вами незримо реет Ангел Господень и заносит имена ваши в свою скрижаль. А теперь, в оставшееся время, я помолюсь за вас и царя вашего. Прощайте!

Столь велика была сила его проповеди, глубоко затронувшей воображение этой незнакомой публики в утомлённой темноте, что с каким-то странным, похожим на шелест листвы звуком тысячи лиц обратились вверх, как будто ожидали увидеть там грозного посланца Божия.

   — Смотрите, смотрите! — пронзительно закричали сотни голосов, едва различимые во мгле руки протянулись, показывая на нечто, бесшумно реющее на фоне сумеречного предрассветного неба. Нечто исчезло, затем опять появилось, снизилось над троном Агриппы и окончательно скрылось.

   — Это и был Ангел, о котором говорил этот колдун, — крикнул кто-то, и все громко застонали.

   — Глупец, — возразил другой, — это была только птица.

   — Ради блага Агриппы, — прокричал третий голос, — будем надеяться, что это не сова.

Кое-кто посмеялся, но большинство безмолвствовали. Они знали историю о сове и царе Агриппе, которому было предсказано, что некий дух в обличии совы явится ему в час смерти, как явился некогда в час триумфа[7].

И тут из дворца в северной части города донеслось громкое пение труб. С вершины большой восточной башни глашатай объявил, что над горами уже светает и царь Агриппа со всей своей свитой выехал из дворцовых ворот; естественно, что проповедь старого христианина и его пророчество о грядущем возмездии были тотчас же забыты. Неистово ликующие звуки труб всё приближались и приближались; и вот уже отворены большие бронзовые ворота Триумфального Входа и в серых утренних сумерках появляются легионеры, а за ними, в необычайно пышном облачении — сам Агриппа. По правую руку от него — Вибий Марс[8], римский наместник Сирии, по левую руку — Антиох, царь Коммагенский[9], позади — другие цари и царевичи и знатные вельможи из разных стран. Под громкие приветственные клики Агриппа воссел на свой раззолоченный трон; все остальные разместились по бокам от него и сзади в соответствии со своим саном.