Читать интересную книгу Толмач - Гиголашвили Михаил

– И как раз не хватает тех пяти лет, которые он, по его словам, служил в этой таинственной дивизии 00… Впрочем, и так все ясно, – с некоторой брезгливостью сказал Шнайдер, достал другой здоровенный атлас (на этот раз российских городов), нашел план Грозного и попросил рассказать, на какой улице Витас родился, где была его школа, где стоял дворец президента и т. д.

– Да не пом-мню я ничего!.. Что он, с-сука, меня долб-бит, дят-тел!.. Я тут не географ-фию учить пришел, – повысил Витас голос. – Дома нет, школ-ла поруш-шена, все зачищ-щено, презид-дент убит – чего ему еще?

– Не кипятись, он просто хочет проверить, это его задача, – остановил я его, но в ответ зареяло такое долгое и страстное «н-нах-х-хуу…», что Шнайдер спросил у меня:

– Что это за слово он к каждому предложению добавляет?

– Вроде «zum Teufel»[3], – смягчил я.

– Но «Teufel» по-русски будет «чьорт», а он говорит что-то на букву «н», – сухо парировал Шнайдер (а мне показалось, что он наверняка понимает русский язык не хуже, чем Витас – немецкий). – Ладно. На какой реке стоит Грозный? Что случилось с президентским дворцом? Как называется главная улица Грозного?

Витас этого всего не знал, ничего не помнил, все забыл и опять начал давить на контузию, после которой память отшибло.

– Все забыл, а что в Германию идти надо, хорошо помнил. Такая выборочная забывчивость. Впрочем, все это теперь уже неважно, – подытожил Шнайдер и перешел к заключительной части: обоснование просьбы о политубежище.

Витас подумал и сказал:

– Перевед-ди ему: я чит-тал, что у вас тут природ-да путёвая и люди ништ-тяк, а там, в нашей Болвании, природа хуев-вая и люди дер-рьмо. Поэтому прошу мен-ня принят-ть. Уже брат-тков вид-деть не мог-гу. Тош-шнит от кров-ви. Не желаю никого мочить, хочу тих-хо жить… И все, нах-х-ху…

– Может, еще что-нибудь? – осторожно уточнил Шнайдер. – Что ему грозит в случае возвращения на родину?

– Поймают и в лаг-герь сунут. А то и прост-то в поле шлеп-пнут, там же ж суда нет: пул-лю в лоб – и спи спокойно! Прошу помил-ловать и в ад не посыл-лать. И к докт-тору уже пора – башка лопается… И обед скоро.

Шнайдер кивнул:

– Пусть идет.

– Свободен! – сказал я. Витас вдруг улыбнулся:

– Это я уж-же тож-же раньше слыш-шал!

Когда звон подков затих, Шнайдер вздохнул, переложил какие-то предметы на столе, вытащил кассету из диктофона:

– Наши политики все-таки очень странные люди. Ну зачем нашему министру внутренних дел надо было издавать указ, чтобы дезертиров из Чечни временно не отсылать назад?.. С косовскими беженцами уже нахлебались проблем – теперь эти новые напасти. Для чего?.. Ну выпишу я этому бандюге отказ – это же криминальный тип, я бы с ним ночью повстречаться не хотел – а он возьмет и сбежит!

– А что после отказа он может еще предпринять, кроме бегства? – поинтересовался я, тоже собирая бумаги.

– В принципе, он может нанять адвоката и обжаловать отказ. Тогда дело пойдет по судам. А если он просто сбежит?.. И в мафию какую-нибудь пойдет?.. Опыта убивать у него явно хватает. И вот, одним преступником больше. Как будто своих нет?! А мы, вместо того чтобы его тут же отправить назад – в Россию, в Польшу, в Литву, к черту-дьяволу на рога – сейчас ему временный трехмесячный паспорт беженца выпишем. А когда некоторые трезвые люди предложили беженцев, до решения их вопроса, в закрытых помещениях держать (как это, кстати, почти всюду и делается и что вполне логично: мы же не знаем, что это за люди), то эти желторотые зеленые политики такой писк подняли, что в Брюсселе откликнулось: ах, опять лагеря на немецкой земле, сортировка людей, государство-тюрьма!..

Он возбужденно задвигался на стуле:

– Как всегда: масса слов и капля дела. Вот и сидим со связанными руками… Эх, да что говорить… Я сейчас отдам запись на распечатку, а вы потом переведете ему протокол. Таков закон. Конечно, надо, чтобы все было по закону. Только тем, наверху, легко эти законы издавать, а вот выполнять их тут, внизу, ох как трудно!.. Не хотите ли кофе? Вам полагается оплаченный перерыв в полчаса. Сейчас оформим ваш обходной… – И он, прежде чем встать, отметил время конца интервью.

Вместе со Шнайдером я спустился в небольшой кафетерий. Нам встретилась миниатюрная дамочка с узкими глазами и черными жесткими волосами; она вела куда-то хилого, молчаливо-испуганного монголоида.

Шнайдер представил ее:

– Это коллега Хонг, переводчица с вьетнамского.

Прошелестела молодежь. С папками в руках они торопились по коридору, спорили о каком-то вопросе, кем-то не вовремя заданном.

– Стажеры-юристы, практику у нас проходят, учатся.

За столиком Шнайдер, выпрямив спину, осанисто оглядываясь и тщательно размешивая в чашке сахар, кратко обрисовал положение вещей:

– За десять лет работы мне тут еще ни разу не встретился человек, которого бы действительно политически преследовали. Такие люди до нас просто не доходят. Они или в тюрьмах, или в подполье. А к нам бегут все, кому не лень. А потому, что есть эта пресловутая и весьма сомнительная 53-я статья, очень расплывчатая: «никого, кому на родине грозит смерть, нельзя выслать из страны»…

– Смерть грозит всем и всегда.

– Вот именно. Судите сами: в прошлый раз у меня сидел больной из Танзании. Вторая стадия СПИДа, весь в лишаях, язвах, героинист, а отослать нельзя, потому что у себя дома он не может купить лекарства против своей болезни (в его стадии на это требуются сотни тысяч в месяц), и, таким образом, его ожидает верная смерть. А в Танзании восемьдесят процентов населения заражено, между прочим. Что же теперь, Германия во всемирный госпиталь для наркоманов и педерастов превратиться должна? Или своих мало? Из-за демагогии, лизоблюдства и страха: «Что скажут в Америке? Что скажут в Брюсселе?» – стали как мусорное ведро, как европейская помойка, куда все дезертиры, убийцы и преступники лезут, а мы ничего сделать не в состоянии… Силы-то есть, но руки связаны глупыми приказами. Слава богу еще, что африканцы больше во Францию сдаются, потому что французский знают.

– Но и сюда добираются. Орут, будто в Сахаре, – поддержал я его, вспомнив, как вчера в автобусе группа негров с таким оживлением хлопала друг друга по плечам и спинам, словно они только что победили воинов из соседнего буша и теперь готовы полакомиться печенью поверженных врагов; аккуратные седые немецкие старушки в завивках, буклях и золотых очках пришли в тихое возмущение – покачивание голов, бормотанье: «Armes Deutschland!..»[4],трагическое смотрение в окно, – но негров это не беспокоило: расположившись на сиденьях в полулежачем состоянии, они продолжали делиться новостями из саванны, поминутно взрываясь хохотом и нанося обоюдные неистовые шлепки по всем частям тела.

Шнайдер качает седой головой:

– Знаете, был такой фокусник Гудини, который мог за секунду наручники снять и спастись. Мы не Гудини, и наручники с нас снимут только тогда, когда создадут законы, а не расплывчатые абстрактные формулы. А до этого будем вот так слушать всякие небылицы и гадать, убийца он или маньяк, сбежит он или будет ждать депортации, что маловероятно. А этот сегодняшний… Мне кажется, он вообще не русский… Русские разговорчивы и приветливы, помногу говорят, а он угрюм и зол, что-то гавкнет и замолкнет. На северянина похож. Наймит из Балтии, наверное… Они стрелять умеют, мой отец их лучшими стрелками называл. Кстати, вам известно, что в Европе наиболее склонны к самоубийству венгры и литовцы?.. Одни, видимо, слишком импульсивны и эмоциональны, а другие, наоборот, от чрезмерного спокойствия. Оттуда он, как вы думаете?..

– Трудно сказать. А что, только такие убийцы и дезертиры сдаются?.. Женщин красивых нет? – увел я на всякий случай разговор от Балтии.

Шнайдер хитро и быстро улыбнулся: