его губам. Он выпил, закашлялся, но, задыхаясь, продолжил говорить. — Скажите мне… какое будущее построят толпы опьяневших от крови головорезов под управлением таких идеалистов, как вы? Они же просто перебьют вас. И лично вас в числе первых, вы так неосмотрительны, вы понимаете это?
Саша вздохнула. У Щербатова наверняка есть оружие под рукой, и он мог бы при желании ее застрелить. Даже в таком состоянии. Вместо этого он упрекает ее в неосмотрительности. Впрочем, какая разница. Человек на пороге смерти, безусловно, заслуживает правды.
— Правда в том, что я не знаю, Андрей Евгеньевич, какое будущее мы построим. Я не знаю, куда это приведет нас всех — Россию, мир, моих товарищей. Может, к раю на земле, а может, к полному уничтожению. Я не знаю. Но знаю, что мое место — с ними. С людьми. С теми, кого вы приравниваете к скоту. Моя задача в том, чтоб помогать им стать теми людьми, которыми они должны стать. Жить ради этого и, если понадобится, ради этого умереть. Вполне может быть, они же меня и убьют, возможно, и сегодня, вот за этот маузер хотя бы. Вы мужественный человек, вы, кажется, не боитесь смерти. А я ужасно боюсь. Но я не вижу для себя другого решения, кроме как быть одной из них, быть с ними, сражаться за них. Потому что если у нас нет того будущего, в котором они научатся быть людьми — значит, у нас нет никакого будущего. И вы, Андрей Евгеньевич, могли бы частью этого будущего стать. Изменить его. По меньшей мере, сделать все, зависящее от вас, чтоб его изменить.
Зачем я говорю ему это, подумала Саша. Ведь даже если он вдруг согласится вступить в РККА, вызывать санитарный транспорт уже поздно. Ее собеседник умирает.
— Что ж, теперь-то я уже едва ли стану частью хоть какого-то будущего, — почти прошептал Щербатов. Даже на расстоянии Саша чувствовала, как нарастает жар в его теле. Потрескавшимися губами он шевелил с трудом, и все же продолжал говорить. — Но я бы не захотел делаться частью того будущего, которое строите вы. Даже если другого действительно и нет. Во имя каких-то химер вы уничтожите все, ради чего только и стоило жить. Досадно умирать с таким знанием. Я так и не смог послужить Отчизне как следует. Не сумел уберечь Россию от вас… таких, как вы. И сам многого не успел увидеть, испытать, осознать. Даже семью не завел, все откладывал до окончания войны. И все же, как ни странно это прозвучит, — Щербатов слабо улыбнулся, — я благодарен вам за то, что вы пришли. Мне давно уже не с кем было поговорить. Даже жаль, что я не могу просить вас остаться здесь еще ненадолго.
Саша встала, подошла к окну. Должно было уже стемнеть, но белая ночь наполнила Екатерининский канал лишь мутными сумерками. Куцые обрезанные деревца беспомощно тянули прутики к небу. А ведь в Белостоке сейчас зреют сливы, и звезды восходят крупные, как грецкие орехи.
Саша приняла решение.
— Вам вовсе не нужно просить меня остаться. Я просто останусь с вами, безо всяких просьб.
Глава 3
Старший следователь ПетроЧК Александра Гинзбург
Июль 1918 года
Со своим начальником и другом Моисеем Соломоновичем Урицким Саша не могла прийти к согласию только по одному вопросу. Урицкий не одобрял увлечения месмеризмом, хоть и не мог определиться, считать его чересчур опасной и малоизученной практикой или банальным шарлатанством. Саша же сама наблюдала, как месмеристы излечивают больных или, по меньшей мере, облегчают их состояние. Ее, однако, интересовал не медицинский аспект, а возможность воздействия на людей. На допросах она применяла месмерическую сонастройку, чтоб почувствовать состояние подследственного. Иногда удавалось чуть подтолкнуть человека к тому, что он и так был уже готов сделать — помочь переступить через слабеющие запреты. Пока у Саши не получалось гипнозом заставлять людей делать то, чего они на самом деле не хотели. Но она верила, что возможно обрести полную власть над сознанием другого человека, надо только практиковаться.
Говорили еще, будто через месмерическую связь можно вернуть умирающего к жизни. Этого Саша никогда не практиковала, но ей давно хотелось. Проводить опыты на людях, которых она убивала по работе, ей представлялось неэтичным. А вот Щербатов… если она уйдет сейчас — ее работа чекиста была здесь закончена — он просто умрет в одиночестве. Что плохого выйдет, если она получит наконец тот опыт, о котором мечтала? Заодно, возможно, спасет жизнь этому ненужному революции, но такому интересному человеку. Щербатов нравился Саше, в нем было какое-то благородство — хотя как большевичка она не должна была употреблять это слово в положительном значении.
Щербатов пока оставался в сознании, и это явно давалось ему с трудом. Похоже, если он сейчас заснет, то уже не проснется.
Саша села на пол у изголовья больного. Попробовала поймать ритм его поверхностного, лихорадочного дыхания.
— Я вижу, вам хуже, Андрей Евгеньевич. И совсем скоро сделается еще хуже. Но это хорошо. Это значит, вы входите в кризис, и быстро входите. Болезнь не успела вас слишком уж измотать. Скоро вам понадобятся все силы, какие у вас есть. Просто для того, чтоб оставаться в сознании. Вы все еще держитесь. И вы сможете держаться дальше. Не засыпайте сейчас. Оставайтесь со мной. Слушайте мой голос. Помните: пока вы слышите мой голос — вы живы.
Дыхание удалось синхронизировать. Саша поняла это по тому, что у нее участился пульс. Сердце стало биться неровно, по телу прокатилась волна озноба, на спине выступил пот.
Но ее задача — не умереть вместе с ним, а вернуть к жизни его. Надо чем-то его зацепить. Заставить его слушать ее, превозмогая сон, преодолевая смерть. Вызвать у него сильное чувство, которое привяжет его к миру живых.
Но какое это может быть чувство?
Страх? Трудно. Капитан наш не из робких. А если передавить, так просто отдаст богу душу, и в чем тогда смысл.
Сострадание? Может сработать. Контрразведчица, не способная работать под деву в беде, профнепригодна. Просто дай ему понять, как ты нежна и уязвима.
Но есть в этом что-то небезопасное. Это же приворот, присуха.