на стул возле письменного стола.
Филип (степенно, стоя у камина). И к тому же врач — видный специалист, имеющий положение в обществе, — с нами завтракает сегодня.
Миссис Клэндон (озираясь с опаской на горничную). Фил!
Горничная. Извините, мэм. Я жду мистера Валентайна. У меня к нему поручение.
Долли. От кого?
Миссис Клэндон (ужаснувшись). Долли!
Долли прикрывает рот кончиками пальцев.
Горничная. Всего лишь от хозяина, мэм.
Валентайн, в синем костюме, держа в руках соломенную шляпу, входит веселый и запыхавшийся от спешки. Глория, оторвавшись от окна, разглядывает его с холодным вниманием.
Филип. Мистер Валентайн, познакомьтесь, пожалуйста. Моя мать, миссис Ланфри Клэндон.
Миссис Клэндон склоняет голову. Валентайн кланяется учтиво и ничуть не конфузясь.
Моя сестра Глория.
Глория кланяется сухо, с достоинством и садится на диван. Валентайн влюбляется с первого взгляда; нервно перебирает поля шляпы и нерешительно кланяется.
Миссис Клэндон. Итак, мистер Валентайн, мы сегодня будем иметь удовольствие завтракать в вашем обществе?
Валентайн. Спасибо… э-э… если это вас не затруднит… то бишь, раз вы так любезны… (К горничной, недовольно.) Ну, что там такое?
Горничная. Хозяин желает с вами поговорить, сэр, пока вы не ушли.
Валентайн. Ах, ну скажите ему, что у меня здесь четыре пациента.
Все Клэндоны, за исключением Фила, которого ничем не прошибешь, изображают удивление.
Если он может чуть-чуть обождать, я… я спущусь к нему на минутку. (Решившись довериться ее такту.) Скажите, что я занят, но очень хочу его видеть.
Горничная (успокоительно). Хорошо, сэр. (Уходит.)
Миссис Клэндон (собираясь встать). Мы, кажется, вас задерживаем?
Валентайн. Нет, нет, нисколько! Ваше присутствие может даже сослужить мне службу. Дело в том, что вот уже шесть недель, как я не плачу за квартиру, и до сего дня у меня не было ни одного пациента. А теперь хозяин решит, что мои дела идут на поправку, и мне будет значительно легче с ним разговаривать.
Долли (с досадой). До чего противно, когда люди все о себе выбалтывают с места в карьер! А мы-то тут расписали, будто вы всеми уважаемый медик, занимающий прочное положение в обществе.
Миссис Клэндон (в ужасе). Ах, Долли, Долли! Дорогая моя, разве можно быть такой невежей? (Валентайну.) Ради бога, извините моих детей, мистер Валентайн, они у меня настоящие дикари.
Валентайн. Ну что вы! Я уже привык к ним. Я вас попрошу о большой любезности: обождите, пожалуйста, тут пять минут, пока я развяжусь с моим хозяином.
Долли. Смотрите не задерживайтесь! Мы есть хотим!
Миссис Клэндон (опять с укором). Долли, милая!
Валентайн (к Долли). Хорошо. (К миссис Клэндон.) Благодарю вас, я недолго. (Украдкой бросает взгляд на Глорию, направляясь к двери. Она внимательно смотрит на него. Он приходит в замешательство.) Я… э… э… да… спасибо. (Кое-как умудряется выбраться из комнаты, но вид при этом имеет довольно жалкий.)
Филип. Видали? (Показывая пальцем на Глорию.) Любовь с первого взгляда. Еще один скальп в твоей коллекции. Номер пятнадцать.
Миссис Клэндон. Потише, Фил, прошу тебя! Ведь он может услышать.
Филип. Он-то? (Готовясь к бою.) Теперь вот что, мама! (Берет табуретку, стоящую возле столика, и величественно усаживается в центре комнаты, точь-в-точь как незадолго до него это проделал Валентайн.)
Долли, чувствуя, что ее позиция на приступочке кресла не соответствует торжественности предстоящей сцены, поднимается с решительной и важной миной, переходит к окну и становится спиной к письменному столу, опираясь на него руками. Миссис Клэндон глядит на них с удивлением, не понимая, к чему они клонят. Глория настораживается.
(Фил, выпрямившись, кладет кулаки симметрично на колени и приступает к делу.) Мы тут с Долли о многом переговорили за последнее время; и вот, исходя из моего жизненного опыта… мне… нам то есть… кажется, что ты (подчеркнуто, отчеканивая каждое слово) не совсем отдаешь себе отчет в том…
Долли (прыжком садится на письменный стол). Что мы уже взрослые!
Миссис Клэндон. Вот как? На что же вы жалуетесь? Филип. Видишь ли, мы начинаем подумывать, что есть некоторые вопросы, в которых ты могла бы быть с нами немножко откровеннее.
Миссис Клэндон (в ней проснулся боевой конь; спокойная размеренность манер уступает место сдержанному возбуждению; не теряя чувства собственного достоинства и ни на минуту не изменяя хорошему тону, она выпрямляется во весь рост, являя собой картину железного упорства и непреклонности; типичный представитель старой гвардии). Погоди, Фил! Помни, что я вам всегда говорила. Существуют две разновидности семейной жизни. Твой житейский опыт покуда охватывает лишь одну из этих разновидностей, Фил. (Впадая в декламацию.) Та разновидность семейной жизни, с которой ты знаком, основана на взаимном уважении, на независимости каждого члена семьи и признании его права на самостоятельную (делая сильное ударение на слове «самостоятельную») личную жизнь. И вот, оттого, что вы привыкли пользоваться этим правом, оно вам кажется чем-то само собой разумеющимся, и вы его не цените. Однако (с беспредельной горечью) есть и другой род семейной жизни, при которой мужья вскрывают письма своих жен, требуют отчета в каждом истраченном гроше, в каждой прожитой минуте, а жены их, в свою очередь, так же поступают со своими детьми; при семейной жизни этого рода в вашу комнату вторгаются без спроса, с вашим временем не считаются, вы ни минуты не принадлежите себе; такие понятия, как долг, добродетель, домашний очаг, религия, повиновение, любовь, — становятся орудиями отвратительной тирании, а жизнь превращается в унылую цепь пошлостей, сплетенную из наказаний и обмана, принуждения и бунта, из ревности, мнительности, взаимных упреков… Но я не могу даже передать вам, что это такое, — ведь вы, к счастью, и представления об этом не имеете. (Садится в изнеможении.)
Долли (на которую риторика не производит никакого впечатления). Смотри «Родители Двадцатого Века», глава «О свободе» с начала до конца.
Миссис Клэндон (ласковым жестом притрагиваясь к ее плечу; все, что исходит от Долли,— даже колкости, — она принимает с радостным умилением). Ах, Долли, дорогая! Если б ты только знала, как я счастлива, что ты в состоянии шутить над тем, что для меня было отнюдь не шуткой. (К Филу, уже решительным тоном.) Фил, я тебя никогда не расспрашиваю о твоих личных делах. Неужели ты намерен допрашивать меня о моих?
Филип. Справедливость требует отметить, что вопрос, который мы хотели тебе задать, столько же касается нас самих, сколько тебя.
Долли. Да и потом не хорошо ведь, когда человек закупорит в себе целую кучу вопросов, а они так и рвутся наружу. Вот ты, мама, не давала им