Факты: хотя ты формально являешься наследником моего сводного брата, твоя мать совершенно справедливо указывает, что ты не прошел обязательных церемоний, аттестаций, не принес клятв и поставил подписей, указанных в Завещании моего досточтимого отца, которые являются необходимыми, прежде чем ты сможешь стать тайпэном, и которые признаются действительными только в том случае, если они лично засвидетельствованы и письменно подтверждены как выполненные в соответствии с Завещанием текущим компрадором компании, который должен происходить из моей ветви дома Ченов. Только тогда избранный становится тайпэном.
Перед смертью твой отец действительно сделал твою мать тайпэном. Это было сделано как подобает, во всех деталях. Я был тому свидетелем. Она – тайпэн по закону и имеет власть распоряжаться «Благородным Домом». Это правда, что твои отец и мать ожидали, что власть будет передана тебе без промедления, но она права и в том, что одна из обязанностей тайпэна засвидетельствовать перед Богом пригодность своего преемника, правда и то, что «Благородный Дом» управляется только теми решениями, которые принимает тайпэн, будь он мужчиной или женщиной, особенно в отношении выбора преемника и времени передачи власти.
Мой единственный совет: будь мудр, проглоти свою гордость, возвращайся немедленно, кланяйся, кланяйся и кланяйся, прими «испытательный» срок, вновь стань послушным сыном, почитающим своих предков, ради блага нашего Дома. Повинуйся тайпэну. Будь китайцем.
Малкольм Струан застывшим взглядом смотрел на письмо, его будущее – в руинах, прошлое – в руинах, все переменилось. Значит, она тайпэн! Мать – тайпэн! Если так говорит дядя Гордон, значит, это правда! Она обманом украла у меня мое право первородства, она сделала это, моя мать.
Но разве не к этому она стремилась все эти годы? Разве она не делала всегда всего необходимого, чтобы подчинить себе отца, меня, всех нас – где лестью, где мольбами, где слезами, где интригами. Эти ее сводящие с ума молитвы всей семьей и церковь дважды по воскресеньям, мы как на веревке тащимся следом, хотя одного раза более чем достаточно. А выпивка! «Пьянство есть мерзость» и чтение цитат из Библии весь день напролет до состояния полного безумия, никакого веселья в нашей жизни, неукоснительное соблюдение Великого и всех остальных постов, беспрестанное воспевание гениальности Дирка Струана, черт бы его побрал, вечные причитания, какой, мол, ужас, что он умер таким молодым, – и никогда ни словом не обмолвилась о том, что он погиб в тайфуне, сжимая в объятиях свою китайскую любовницу – факт, который был тогда и остается сейчас самым громким скандалом во всей Азии, – и вечные проповеди о греховности плоти, слабость отца, смерть сестры и близнецов…
Он вдруг сел прямо в своем кресле с высокой спинкой. Безумие? Именно! – подумал он. Не смог бы я упрятать ее в сумасшедший дом? Может быть, она действительно больна. Согласился бы дядя Гордон помочь мне… Ай-й-йа! Это я сошел с ума. Это я…
– Малкольм! Время обедать.
Он поднял глаза и увидел себя, увидел, как он разговаривает с Анжеликой, говорит ей, как она красива, но не будет ли она очень сильно против, если он попросит ее пойти туда без него, поскольку ему необходимо принять несколько серьезных решений, написать письма – нет, ничего, что затрагивало бы ее, вовсе нет, так, несколько деловых вопросов – и все это время в голове, как мельничные жернова, с тяжелым скрежетом вращались фразы «возвращайся один» и «кланяйся, она тайпэн».
– Прошу тебя, Анжелика.
– Конечно, если ты этого хочешь, но ты действительно чувствуешь себя хорошо, любовь моя? У тебя нет жара, правда?
Он позволил ей потрогать его лоб, поймал ее руку и притянул к себе, усадив на колени, поцеловал ее, а она поцеловала его и весело расхохоталась, потом поправила корсаж и сказала, что вернется после урока музыки, пусть он не беспокоится, и что для дагеротипа он должен будет надеть вечерний костюм, и, о, тебе так понравится мое новое бальное платье.
А потом он опять остался наедине со своими мыслями, и те же слова перемалывали его мозг: «возвращайся один… Она тайпэн.» Как смела она отменить заказ на ружья – что она понимает в здешнем рынке?
Тайпэн по закону. Значит, она действительно правит всем курятником, и мною. Безусловно, до тех пор, пока мне не исполнится двадцать один, и кто знает, сколько еще потом. Пока не перестанет им быть. Пока…
А, не в этом ли ключ? Не это ли имел в виду дядя Гордон, когда писал: будь китайцем. Как это – быть китайцем? Как поступил бы китаец, оказавшись в такой ловушке, как я?
Как раз перед тем, как погрузиться в свой особый сон, он улыбнулся.
Поскольку была суббота и день выдался ясный, у обрыва назначили футбольный матч. Почти все Поселение наблюдало за игрой с обычными драками и истерией, и на поле, и за его пределами, всякий раз, когда та или другая команда забивала гол. Армия играла против флота, по пятьдесят человек с каждой стороны. Счет был 2:1 в пользу армии, и первая половина еще не кончилась. Удары по ногам разрешались, потасовки разрешались, разрешалось вообще почти все, и единственной целью было протолкнуть мяч между стоек противника.
Анжелика сидела у середины поля с сэром Уильямом и генералом в окружении остальных гостей, приглашенных им на обед, – Сератара и других министров, Андре и Филипа Тайрера, – которые потом решили все вместе прийти на матч. Их со всех сторон теснили, добиваясь ее внимания, французские и британские офицеры, среди них Сеттри Паллидар и Марлоу, единственный морской офицер-британец, – неподалеку стоял Джейми. Когда она поспешно вернулась к Малкольму сказать, что отменяет свое занятие фортепиано, которое было всего лишь предлогом, чтобы не сидеть с ним лишний час, и спросить его, не хочет ли он посмотреть игру, он все еще спал. Поэтому она попросила Джейми сопровождать ее.
– Да, не стоит будить его, я оставлю ему записку, – сказал Джейми, он был рад всему, что хотя бы на время позволяло ему забыть о надвигающейся катастрофе. – Жаль, что он не посмотрит игру, Малкольм был большим поклонником спорта, как вам известно, отличный пловец, прекрасный крикетист тоже, теннис, разумеется. Печально, что он, ну, не тот, каким был раньше.
Она видела, что он так же мрачен, как и Малкольм, но это не имело значения, решила она, мужчины обычно всегда так серьезны, а ей будет приятно иметь кого-то рядом, это собьет с толку остальных. С того великого дня, когда то, что росло внутри нее, перестало быть и к ней вернулось все ее здоровье и жизнерадостность – она никогда еще не чувствовала себя так прекрасно, – Анжелика решила, что ей неразумно оставаться наедине ни с одним из них. Кроме Андре. К ее восторгу он переменился, больше не угрожал ей и не намекал на то, что она в долгу у него – как бы она хотела забыть обо всем этом, – перестал смотреть на нее из-под тяжелых век откровенным взглядом, в котором слишком легко угадывалась жестокость, хотя она была уверена, что где-то в глубине жестокость еще бродила в нем.