Читать интересную книгу Sanctus - Эрнст Гофман

Капельмейстер. Flauti piccoli ― малые флейты, или флейты-пикколо. Но, дорогой мой, покуда здесь нет ничего, ну совершенно ничего для оперы... никакой экспозиции, а ведь это главное, мне разве что любопытно ваше упоминанье о басовом и теноровом строе цитры. Вам не кажется, что черт ― тенор? Он фальшив, как... черт, и потому все у него делается фальцетом!

Энтузиаст. Боже милостивый!.. Да вы, Капельмейстер, что ни день, то острее на язык! Но вы правы, пускай дьявольское начало и отвечает за весь этот неестественный фальцетный посвист, писк и прочая. Вернемся, однако ж, к рассказу, который становится чертовски для меня труден, ибо в любую минуту я рискую перескочить тот или иной важный эпизод.

И вот однажды королева в сопровожденье аристократов-военачальников отправилась к монахиням-бенедиктинкам, чтобы, как всегда, послушать мессу. Возле церковных дверей валялся на земле жалкий оборванный нищий, телохранители подхватили его и потащили прочь, но он вырвался от них и, рыдая, припал к ногам королевы. Взбешенный, Агильяр устремился к горемыке, намереваясь пинком отшвырнуть его. А тот приподнялся и с криком: «Растопчи змею... растопчи змею, она смертельно ужалит тебя!» ― ударил по струнам спрятанной под лохмотьями цитры, так что они лопнули, издав пронзительный, мерзко свистящий звук, а люди, охваченные беспредельным ужасом, вздрогнув, отпрянули. Телохранители наконец уволокли мерзкого оборванца, по слухам, это был повредившийся умом пленный мавр, забавлявший весь лагерь диковинными штуками и удивительной игрою на цитре. Королева вошла в церковь, и служба началась. Сестры на хорах запели Sanctus; вот-вот должен был по обыкновенью вступить сильный голос Юлии: «Pleni sunt coeli gloria tua» [13], как вдруг резкий звук цитры разрушил гармонию. Юлия быстро сложила ноты и пошла к выходу. «Что ты делаешь?» ― вскричала Эмануэла. «О-о! ― отвечала Юлия. ― Разве ты не слышишь дивной музыки мастера?., там возле него и вместе с ним я должна петь!» С этими словами Юлия поспешила к двери, но Эмануэла сурово и торжественно произнесла: «Грешница, оскверняющая службу Господню, устами возглашая Ему хвалу, а в сердце тая мирские мысли, прочь отсюда, умерла в тебе сила песни, смолкли в груди твоей чудесные звуки, осиянные духом Господним!» Слова Эмануэлы будто громом поразили Юлию, в смятении она удалилась... Настала ночь, и сестры-бенедиктинки собрались служить Hora, как вдруг церковь наполнил густой дым. А вскоре пламя, шипя и потрескивая, метнулось по стенам соседнего здания и охватило монастырь. Монахини едва успели выскочить наружу, по всему лагерю загремели трубы и рожки, поднимая на ноги сонных солдат; на глазах у всех военачальник Агильяр с опаленными волосами, в прожженном платье выбежал из монастыря: он тщетно пытался спасти Юлию ― она исчезла без следа. Напрасно люди старались потушить огонь, пожар только ширился, раздуваемый налетевшею бурей; спустя немного времени великолепный богатый лагерь Изабеллы сгорел дотла. Мавры, в твердой уверенности, что несчастие христиан принесет им победу, рискнули совершить вылазку, причем значительными силами, однако ж ни одно сраженье не было для испанского оружия более триумфальным, чем это, и когда войско под ликующие звуки фанфар с победою воротилось под защиту укреплений, королева Изабелла взошла на трон, сооруженный под открытым небом, и отдала приказ выстроить город на месте сгоревшего лагеря! Дабы гранадские мавры уразумели, что осада никогда не будет снята.

Капельмейстер. Не хватало только сунуться на театр с духовными пиесами, и без того с любезною публикой не оберешься хлопот, ежели ввернешь кое-где кусочек хорала! А вообще, Юлия ― партия весьма недурственная. Ведь она способна блистать по крайней мере в двух жанрах ― сперва в романсах, потом в церковных песнопениях. Несколько прелестных испанских и мавританских песен у меня уже готовы, победный марш испанцев тоже недурен, а повеленье королевы я намерен изложить в мелодраматическом ключе, но вот каким образом составится целое ― одному Богу известно!.. Впрочем, рассказывайте дальше, вернемтесь к Юлии, которая, я чай, не сгорела.

Энтузиаст. Вообразите, милейший Капельмейстер, что город, выстроенный испанцами за двадцать один день и обнесенный стеною, ― это существующий и поныне Санта-Фе. Однако, обращаясь непосредственно к вам, я сбиваюсь с возвышенного тона, каковой один только под стать возвышенному материалу. Мне бы хотелось, чтобы вы сыграли какой-нибудь из антифонов Палестрины, листы стоят на пюпитре фортепиано.

Капельмейстер так и сделал, после чего заезжий Энтузиаст продолжил:

― Во время строительства города мавры не уставали то так, то этак тревожить испанцев, отчаяние толкало их к безрассуднейшей отваге, и стычки были серьезнее, чем когда-либо. Однажды Агильяр преследовал мавританский отряд, атаковавший передовые испанские посты, до самых стен Гранады. Возвращаясь со своими конниками в лагерь, он остановился на краю миртовой рощи, неподалеку от первых укреплений, и отослал приближенных, чтобы никто не мешал ему всей душою предаться серьезным раздумьям и щемящим воспоминаниям. Образ Юлии как живой стоял пред его внутренним взором. Еще во время битвы ему слышался ее голос, то грозный, то горестный, вот и теперь в темных миртах словно бы шелестела странная мелодия, наполовину мавританская песня, наполовину христианский хорал. Тут вдруг в шорохе листвы из рощи на легком арабском скакуне выехал мавританский рыцарь в серебряной кольчуге, и сей же час возле виска Агильяра просвистело копье. Обнажив меч, он хотел броситься на врага, но в этот миг второе копье пробило грудь его коня, и тот вздыбился от ярости и боли ― пришлось Агильяру проворно спешиться, не то бы он рухнул наземь вместе с конем. Мавр подскакал к нему и сделал выпад симитаррою, метя в непокрытую голову Агильяра. Но Агильяр ловко парировал смертельный удар и с такою силой рубанул в ответ, что, не нырни мавр под брюхо своего аргамака, не быть бы ему живу. В то же мгновенье мавров конь очутился прямо перед Агильяром, так что он не мог повторить удар, мавр выхватил кинжал, но вонзить клинок не успел ― Агильяр стиснул его во всю свою богатырскую мочь, спешил и повалил на землю. Ставши коленом противнику на грудь, он левой рукою так сдавил его правое плечо, что мавр и шевельнуться не мог. Вот уж Агильяр вытащил кинжал и занес было руку, намереваясь пронзить мавру горло, как вдруг тот с глубоким вздохом вымолвил: «Зулема!» Агильяр оцепенел, не в силах довершить задуманное. «Несчастный, ― вскричал он, ― что за имя ты назвал?» ― «Бей, ― простонал мавр, ― бей, ты убьешь того, кто поклялся тебя уничтожить. Да! знай же, коварный христианин, знай, что я Хихем, последний в роду Альхамара, у которого ты отнял Зулему!.. Знай, что нищий оборванец, который с безумными ужимками бродил средь вашего лагеря, был Хихем, знай, что мне удалось подпалить мрачное узилище, в коем вы, нечестивцы, заключили свет очей моих, и вызволить Зулему». ― «Зулема... Юлия жива?» ― воскликнул Агильяр. Тут Хихем с ужасною издевкою расхохотался. «Да, она жива, но ваш окровавленный истукан в терновом венце наложил на нее злые чары, запеленал душистый огненный цветок жизни в саваны безумных женщин, коих вы именуете невестами вашего идола. Знай, что музыка и песня в ее груди умерли, словно от пагубного, отравного дыханья самума. С волшебными напевами Зулемы ушла, исчезла вся радость жизни, и потому убей меня... убей, ибо я не могу отомстить тебе, отнявшему у меня больше, чем жизнь». Агильяр отпустил Хихема и медленно встал, поднявши с земли свой меч. «Хихем, ― промолвил он, ― Зулема, которую при святом крещении нарекли Юлией, стала моею пленницей в честном открытом бою. Осененная благодатью Господней, отреклась она от презренного служенья Магомету, а то, что ты, заблудший мавр, называешь злыми чарами, всего-навсего дьявольское искушенье, коему она не сумела противостоять. Если ты называешь своею возлюбленной Зулему, то Юлия, обращенная в истинную веру, ― властительница моих дум, и с нею в сердце я выстою супротив тебя в честном бою во славу веры. Возьми свое оружие и нападай, как угодно, по твоему обычаю». Хихем быстро схватил клинок и щит, однако, устремившись было к Агильяру, внезапно с громким криком отшатнулся, вскочил на коня, который оставался с ним рядом, и крупным галопом ринулся прочь. Агильяр терялся в догадках: что бы это могло означать? ― но тут, откуда ни возьмись, за спиною у него явился преподобный Агостино Санчес и с мягкою улыбкой молвил: «Меня ли страшится Хихем или Господа, который живет во мне и любовию которого он пренебрегает?» Агильяр рассказал все, что услышал о Юлии, и оба вспомнили теперь пророческие слова, брошенные Эмануэлою, когда Юлия, привлеченная звуками Хихемовой цитры, коим внимала все богослуженье, покинула хоры во время Sanctus.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});