Читать интересную книгу Детская история - Петер Хандке

Во все это время общение между ним и женой было в лучшем случае деловым, в мыслях же они оба существовали всего лишь как «этот» и «эта». Прежде, когда он наблюдал на расстоянии за ее деятельностью, или во время путешествий, или даже когда они бывали в хорошем ресторане, от нее всегда исходило сияние недоступности, благодаря которому эта женщина представилась мужчине сначала желанным совершенством; только в этом сиянии он мог смотреть на нее как на «свою жену», и за него же он, как никакой другой избранник на земле, дарил ее потом благодарным поклонением. Теперь, с появлением маленького ребенка, он соприкасался с ней в основном только в стесненных пределах домашнего быта, где ему постепенно стал безразличен ее вид, а скоро уже и неприятен, – как и он, едва ли подходящий, как прежде, благодаря своим необычным занятиям, на роль «ее героя», перестал быть для нее кем-то особенным; даже на расстоянии, по телефону, она не подавала никаких признаков признания, не говоря уже об ожидании: словно другой существует всего лишь как «тот, который все время звонит». Со стороны мужчины было, конечно, весьма неосмотрительно взять все самые приятные, искренние, сокровенные жесты и слова из тех, что накопились за годы его общения с женщиной и стали уже привычными формулами, и, не задумываясь, бесстыдно перенести их на своего ребенка, в результате чего все они обесценились. Казалось даже, будто ребенок и есть для него самое главное и самое настоящее, а вовсе не жена, которая была ему теперь как будто и вовсе не нужна. Иногда ему даже думалось, что это он «навязал» жене ребенка – себе «на счастье». (Многие нынешние «молодые мамаши» и без того виделись ему лицемерными притворщицами, а некоторые даже склонными к «душегубству».)

И все же он не мог себе представить, как он остался бы один на один с беспомощным существом, без жены. В ее отсутствие он ее словно бы временно замещал, исполняя роль нерадивой няни, и только считал дни, когда она вернется, чтобы снова приступить к исполнению своих опекунских обязанностей. Он же со своей стороны всячески опекал ее: он всерьез считал, что она нуждается в защите, без него она пропадет.

Что же касается его работы в том году, то самый важный замысел он отложил до времени, хотя, естественно, ни на один день не выпускал его из виду. Пока ему хватало тех мелких вещей, которые были в пределах его возможностей: ведь и они все были отмечены его знаком.

3

Возникла идея, что ребенок должен расти подальше от городской суеты, не в квартире, а в доме, на свежем воздухе. Вот почему уже начало следующего года ознаменовалось возвращением, – которое не было даже безрадостным, ибо как-никак это было возвращение в родную языковую среду. Позже, весною, был найден и участок: он находился неподалеку от растянувшейся лесной полосы, а взгляд уносился в не замкнутую горизонтом долину реки, где день и ночь на земле и в воздухе мелькали отблески близлежащего крупного города. В основном всем занималась же на; муж обозрел владения лишь поздним летом, когда уже была построена коробка. Чувство, с которым он смотрел на это сооружение, было чувством неопределенности: слабая радость по поводу будущей независимости соединялась с мыслью о том, что дом, к тому же новый, построенный в диких местах, где еще сохранилась нетронутая природа, – не может считаться в нынешние времена правильным шагом.

На время строительства они поселились в городе у друзей, в квартире одной супружеской пары, занимавшей вместе с другими целый этаж. Здесь они впервые жили, тесно соприкасаясь с чужими людьми, и это вынужденное содружество, основанное на ежедневном поддержании выявленной прежде общности, казалось мужчине, который отличался необыкновенной обидчивостью и всегда упорно оберегал свою независимость, – самой естественной и желанной формой жизни. Привыкший к тому, что никому нет дела до того, в чем, собственно, заключается смысл его работы, и готовый в любой момент, заранее исполнившись гнева, при первых же признаках проявления неуважения к его труду укрыться в своем внутреннем мире, он первый раз в жизни ощутил не только уважение к результатам своих усилий, но и постоянное внимание к этим усилиям как таковым. Все эти люди, каждому из которых, без различий, он мог теперь довериться, помогли ему наконец понять, что его старания подладить ход мира недостаточны, нужно еще уметь предъявлять этому миру свои требования, и эти требования превратились в картины – без которых вообще ничего невозможно предъявить – прежде всего благодаря постоянному присутствию ребенка. В ту чудесную осень, ни к кому особенно больше не относясь, ребенок со спасительной естественностью передвигался от одного к другому, выступая в роли распоряжающейся всем верховной власти и обеспечивая мирное согласие в анфиладах комнат. А может быть, эта спокойная строгость на его лице всего лишь сбой в сознании наблюдателя, который видит в ней образец для подражания? Вечера за длинным овальным столом, с места у окна – пронзительный скрежет трамваев и светящаяся вывеска ресторана «Крутой поворот».

Строительные работы, однако, затянулись, и совместное проживание продлилось, выйдя за рамки оговоренных сроков. Теперь произошли обратные метаморфозы: друзья превратились во владельцев квартиры, остальные же стали всего лишь их гостями, и все они не могли дождаться, когда же настанет день выселения.

Те друзья были супружеской парой, которая добровольно отказалась от детей. Ухаживанию за ребенком они предпочли опеку друг над другом, так что по истечении установленного срока визита наличие в доме настоящего младенца воспринималось ими как посягательство на сложившееся за годы совместной жизни и ставшее насущно необходимым пространство общих вкусов, запахов и касаний. Теперь они не могли, как обычно, просто быть вместе, они утратили уверенность друг в друге, и чужой ребенок стал не просто нарушителем спокойствия, он противоречил их убеждениям. Взрослый уже не раз ловил скучающие, раздраженные, досадливые, недовольные взгляды, направленные на его ребенка, – он даже сам бывал в числе «отправителей», но никогда еще до тех пор ему не встречались такие беспощадные глаза на застывших лицах и никогда еще так безжалостно не опускались веки, как теперь у этой бездетной пары людей. Это были взгляды, исполненные бессильной ярости, направленные, при осознании собственной неправоты и вместе с тем невозможности проявлять далее добрую волю, против довлеющего, дерзкого права живого существа. Все это они, естественно, демонстрировали не ребенку, – в отношении которого они могли позволить себе только изменить общий тон, разговаривая с каждым днем все более тихо и сухо, – а родителям, которым все чаще приходилось выслушивать от них критику неправильных методов воспитания. (Повод найти было нетрудно.) И эти их замечания, равно как и молчаливое неудовольствие, казались мужчине столь же примитивно-банальными, сколь жестокосердными, извращенными и высокомерными.

Впоследствии ему не раз приходилось сталкиваться с еще более тяжелыми случаями проявления убежденной бездетности – индивидуальной и групповой. Как правило, такие люди обладали острым взглядом и, проведя всю жизнь в страшной безвинности, прекрасно могли объяснить, пользуясь сугубо научным языком завзятых экспертов, какие ошибки отягощают систему отношений взрослый – ребенок, более того, некоторые из них даже превратили эту свою проницательность в настоящую профессию. Слепо влюбленные в собственное детство и длимую по сей день собственную детскость, они оказывались, при ближайшем рассмотрении, взрослыми монстрами, и поучаемому требовалось всякий раз немало времени, прежде чем ему удавалось освободить свою душу от их аналитических высокоумных поучений, которые впивались клещами и отравляли все внутри. Он проклинал этих уверенных в собственной правоте мелочных пророков, называя их отродьем современных времен, и с высоко поднятой головой объявлял им непримиримую войну. У одного античного трагика он нашел подобающий текст для анафемы: «Ведь дети всех людей суть души. Кто не изведал сего, тот меньше страдает, но его благополучие зиждется на упущенном счастье». (Несколько по-другому довлеет добросердечная, любезная печаль и участливость тех бездетных, чья бездетность возникла на иных основаниях.)

На таком фоне возможность переехать наконец в собственный дом, что произошло на исходе осени, при всей неприязни, которую вызывало это бесприметное сооружение вкупе со всеми остальными, такими же новыми постройками, воспринималась как возвращение к покою и порядку.

При этом все равно основное время, проведенное у друзей, связывается в памяти с важным образом, являя собою пример такой совместной жизни, которая по характеру внутренней связи представляется гораздо более воздушной, здоровой и гораздо менее вредной для духа, нежели совместная жизнь, ограниченная пределами небольшой семьи. Подобные взаимоотношения вполне допускают дерзкие взлеты одиночества, без которых разум лишается насущного простора, но зато исключают неизбежно следующие затем падения в бездну покинутости и нереальности, где уже нет ни постижимых вещей, ни слов. Страх за ребенка тоже утрачивает силу, поскольку твой ребенок, еще недавно приближавшийся пугающе близко и бывший всем и вся, теперь находился на правильном расстоянии и представал как «один из прочих». Да и сам младенец перестает ограничиваться родителями, этими всевластными стражами, препятствующими выходу на свободу: чем шире круг, тем меньше кажутся включенные в него фигуры, и каждый, кто бы он ни был и каким бы рассеянным или неловким он ни казался, может походя стать на время партнером по игре. – Вот почему и получается, что те месяцы в целом были все же окрашены естественной легкостью, в них была равновесность будней и праздников, сосредоточенного труда и раскованного отдыха, формообразующей вольной погруженности в себя и неформальной обращенности к другим – равновесность дней и вечеров как таковых, которую взрослый никогда уже не сможет предоставить своему ребенку, разве только во время коротких поездок к морю.