Существует лишь единая великая природа и единый великий закон вечного изменения всех вещей. Нельзя деятельность природы объяснять какими-либо потусторонними причинами. Движение материи обуславливается ею самой, точнее, ее собственной силой (Гольбах[23]). Организаторская воля опять, как видите, весьма преобразилась, но наличность ее констатируется и признается, безусловно, необходимой.
Иное положение вещей было в эпоху, когда сложилось и развивалось картезианское миропонимание. Мануфактура, ведя борьбу с ремеслом, находила себе поддержку в лице французской монархии. Об этом свидетельствует так назыв. «системы концессий», так назыв. «кольбертизм», уничтожение промышленной автономии цехов и передача права регламентации производства в руки государства. Борьба мануфактуры с цехом, правда, напряженная и безостановочная, не переходила в борьбу со старым режимом, с организацией отсталых форм хозяйства, взятых как социально-политическое целое. Мануфактуристы не выступали в качестве революционных «штурм-унд-дренгеров». Наблюдалось равновесие основных мотивов буржуазного мировоззрения: чаша весов не склонялась на сторону механистических толкований.
III
Картезианство
Мы охарактеризовали двойной дуализм картезианского учения – противоположение Бога и мира, души и тела. Остов системы, ее основные элементы даны. Выясним ближе их взаимную связь.
Бог, душа, тело, по терминологии Декарта, – три субстанции. Но понятие субстанции, как его определял Декарт (res, quae ita existit, ut nulla alia re ad existendum ind geat, – нечто, для своего существования не нуждающееся ни в какой другой вещи) без всяких оговорок может быть приложено только к Богу. Бог – бесконечная субстанция, души и тела – субстанции конечные, подчиненные. Они противополагаются Богу, но существовать без него не могут. Проводя резкую разграничительную черту между «организаторским» и «организуемым» началами, идеолог буржуазии спешит подчеркнуть, что дуализм его нельзя понимать превратно, в смысле полного обособления названных начал, отрицания всякой зависимости между ними. Организуемые нуждаются в организаторе, подчиненные организаторы – в организаторе верховном. Без верховного организатора немыслимо предприятие. Вне мануфактурной мастерской, помимо руководительства мануфактуристов пролетариат работать не может, средств к существованию не имеет.
Но, завися от Бога, души и тела друг от друга не зависят. Это две субстанции, исключающие и ограничивающие одна другую. Мы уже изложили взгляд Декарта на жизнь тела, как на нечто, не тождественное душевной деятельности. Это очень важная и интересная подробность его системы, послужившая предметом особенно внимательного анализа и особенно ожесточенных споров для последующих философов. Сделанная Декартом постановка вопроса, сколь странной она не представляется в наши дни, находит себе вполне естественное объяснение, если мы станем обсуждать ее не абстрактно, не «чисто логически», а приведем связь с соотношением социальных групп, собранных под кровлею мануфактуры.
Раз тело существует как совершенно обособленная от души субстанция, раз между ними лежит непроходимая пропасть, то спрашивается: каким же образом душа может влиять на тело и познавать последнее? Декарт отвечал: только через Бога. Только через Бога мы можем воздействовать на наше тело, только через идею Бога мы можем иметь представление о нашем теле. Связь двух подчиненных субстанция устанавливается единственно третьей, подчиняющей субстанцией.
Промежуточные организаторские звенья – «индивидуальные души» могут выполнять свою организаторскую роль лишь при наличности верховного организаторского центра. Лишь последний приводит их в соприкосновение с пролетариатом – «материей» – в рамках организованного целого мануфактурной мастерской, лишь последний обуславливает возможность совместного существования и совместной производительной деятельности их и пролетариата.
Соединение души и тела называется человеком. Принимая во внимание все вышесказанное, мы получаем, таким образом, вывод: декартово понятие о человеке есть не что иное, как дальнейшее распространение определенной формы мышления, «определенного способа представления фактов, определенного типа их соединения в психике». Мы видели, что мир в системе Декарта, организован по типу мануфактурного предприятия. Декартово понятие о человеке, в свою очередь, воспроизводит организацию мануфактурной мастерской.
Но организатор, хотя бы подчиненный, все же организатор. И если первый предпосылкой всякого познания вещей является, по мнению Декарта, связь с высшей субстанцией, обладание идеей божества, то при детальной разработке своих гносеологических взглядов Декарт рассматривает душу, как чисто организующее начало, непосредственное противопоставленное «материи».
Это – substantia cogitans sive mens, мыслящая субстанция. Именно в мышлении – и только в нем одном – сущность души или духа. Выражаясь языком метафизики, мышление – атрибут духа. Подобное определение говорит о тех функциях, которые организаторы считали исключительно им принадлежащими. Мы имеем дело с культом умственного труда, точнее, с культом способности вести сложное хозяйство, учитывать его наличные силы, планомерно комбинировать их. Как известно, в глазах общества мануфактурного периода высшей наукой являлась математика. Ею усиленно занимались, ибо она отвечала потребностям мануфактуры, организация которой сводилась именно к сложному сочетанию и распределению факторов производства. Сложность организации служила ей источником успеха в борьбе со старым цехом, отличавшимся примитивностью своего внутреннего строения. И искусство точного анализа, точного расчета, точного контроля, было ее военным искусством. Отсюда «экономический рационализм». Отсюда рационализм вообще. «Мыслит – это считать», гласила знаменитая формула Гоббса.
«Я (т. е. мой дух, моя душа) мыслю, – следовательно, существую». Мое бытие, бытие моего духа вытекает единственно из моего мышления, а не из какого-нибудь действия. Я – организатор и, как таковой, могу существовать, только выполняя организаторские функции, а не исполнительские: вот что означает декартово утверждение, если его перевести на язык классовых отношений.
Нельзя делать такого умозаключения: «я гуляю, следовательно, я существую»; можно лишь сказать: «я мыслю, что я гуляю, следовательно, я существую». Акт передвижения моего тела не есть мой акт, так как тело – не «я», а лишь материальная машина, мне принадлежащая. Лишь когда я учитываю, контролирую данный акт, тогда я могу говорить о наличности моего «я», лишь тогда на сцену выступает организаторская субстанция.
Истинно то, что «я» постигаю ясно и отчетливо. Помощью чувств нашего тела ясно и отчетливо постигать предмет нельзя. Истинное познание приобретается лишь путем мышления. Только мышление дает предметы в чистом виде, отметая все, не составляющее их сущности. Только оно охватывает бесконечное разнообразие форм, которые принимают тела, бесконечные процессы изменений. Обычное, наивное воззрение представляет внешний мир таким, каким оно рисуется сквозь призму чувств: оно учитывает форму, как сущность тела, приписывает телам качества, которые следует отнести на счет нашего чувственного восприятия.
Между тем, эти качества могут быть отняты у тела, и все же тело не перестает существовать. Разве воск, который мы осязаем как твердое тело, будучи расплавленным, обращается в ничто? Только без одного свойства существование тела невозможно, это атрибут материальной субстанции – протяжение. Качественного различия тел не существует.
О каких реальных фактах говорят эти силлогизмы?
Средневековый строй знал категории рабочих (подмастерьев), закрепленных за строго определенным цехом, смотря по их профессии, знал, напр., шорника, обойщика, красильщика, каретника, работавших в разных мастерских и у разных хозяев. Хозяин мог брать в свою мастерскую только рабочих данной профессии и квалификации, но цеховые уставы не позволяли ему извлекать выгоды из труда рабочих других, хотя бы и родственных профессий. Мануфактура объединила в одном предприятии и шорника, и обойщика, и красильщика, и каретника. Профессия потеряла свое прежнее значение. Представители разных профессий оказались участниками одной общей трудовой операции, звеньями одной общей цепи. Для организатора нет теперь многообразия тел, которых не могла бы «охватить» организующая воля. Понятие о рабочем только как о шорнике или только как об обойщике уступает место понятию о рабочем вообще. Профессия «сущности» рабочей силы более не составляет. Мануфактурист по своему усмотрению определяет состав профессий в своей мастерской, комбинируя их, одни вводит, другие изгоняет. При этом двери его предприятия открыты – что было особенно крупной новостью, – для рабочих, необученных, т. е. не обладающих никакими специальными знаниями, не связанных прочными узами, ни с какой профессией.