Читать интересную книгу Театр полутеней. Современная проза - Александр Непоседа

До следующего спектакля, где главными зрителями – дети. Декорации те же.

Антракт.

Летом в ее комнате поселяется мужчина. Покупает подарки мальчикам, водит их в парк и на речной пляж.

Она, порхая от комнаты до кухни и обратно, на седьмом небе. Поет и улыбается. Новое платье, прическа, колыхающиеся груди. Горячий, волнующий, медовый месяц.

Приезд мужа. Скандал, крики, слёзы, визг, милиция, плач, звон разбиваемой посуды.

Любовник покидает насиженное тепло, сумки, пакеты, куртка через руку.

Золотистая пыль повисает в коридоре. Застывшие мальчики в дверях.

Долгая зима. Отец снова в деревне. Сыновья ходят в школу. Просыпаются рано, за окном черно. Небо усыпано крупными звездами. Морозно. Мать, вбегая к ним по утрам, визжит, громко, истово, заставляет подниматься скорей. Бьет чем попадя и куда попало. Дети запуганы и ущербны.

Родитель появляется редко, но внезапно. Убедившись в семейной добропорядочности, исчезает. Старший сын, увидев в окно шагающего в сторону общежития отца, повернулся и прошептал брату.

– Комиссия приехала.

Три товарища

Время назад в поселке Верхнечусовские Городки, Пермского края, произошел уникальнейший для киносценаристов случай. Два бравых милиционера получив задачу на задержание и арест N.N., взяв с собой наручники и ордер подписанный прокурором, при оружии (пистолеты Макарова, с полными обоймами) направились по адресу разыскиваемого.

Плавился июль. Умиротворенность погрузившегося в знойный летний вечер поселка заполняла все видимое пространство, и как оказалось впоследствии, сыграло роковую роль до сих пор не сыгранную в кино.

Застав гражданина в доме, милиционеры не стали спешить с грозной мерой ограничения свободы. И они не были одиноки, N.N. был с ними абсолютно согласен и постепенно взял инициативу на себя. Кроме инициативы он еще взял и три бутылки водки, сходив магазин (один! без конвоира!!! – «Последний день на свободе, мужики»!!! ) и, вернувшись домой, приступил к завершению спектакля. Накрыл стол, свежие огурчики, жареная картошка с грибами, зеленый лучок, укропчик, тонко нарезанное сало с розовым аппетитным оттенком. Уселись на веранде.

Мы никогда не узнаем, о чем говорили эти трое, выросшие в одной деревне, ходившие в одну школу, знавшие все наперечет про всех и про все. Кончилось все банально. Милицмены, приняв завышенные обязательства по объему выпитого, упали на пол, не пытаясь даже подняться – их там нашли рано утром.

А не случившийся арестант, забрав пистолеты, ордер и наручники, ушел в лес. Нашли его через полтора месяца, вернее сказать, что он сам вышел и сдался, ночи уже стали холодными, продукты видимо закончились, одним словом – неуютно почувствовал себя N.N.

Влепили ему за растоптанное милицейское знамя 12 лет. Неудавшихся конвоиров пришлось освободить от почетной должности за утерю табельного оружия. А начальник милиции /теперь уже на пенсии/ все еще вздрагивает по ночам, вспоминая как они с участковым увидели ранним утром две храпящие рожи, в милицейской форме, на руках надеты сапоги, снятые с их ног гражданином N.N. а в фуражках, лежащих рядом, мирно покоились коровьи лепешки.

Искра

Седой ёжик. Пригнутая к груди непропорциональная голова. Плечи вывернуты в обратную сторону. Голос вкрадчивый с высокой октавой в гласных. Напряженно старается выглядеть интеллектуалом. До перекоса лицевых мышц.

Работает в городской газете. Две первые страницы со вскинутой рукой. По – пионерски. Никакого негатива. Живем в лучшем городе на земле. Далее следует телепрограмма, объявления, некрополь, реклама. Семь деревень в одной телеге. Восемь страниц серой бессмысленности.

Я приведу лишь один, но замечательно гениальный ляп. Корреспондент газеты Марина Р., нахально считающая себя поэтом – немаловажная черта для журналиста – в рецензии на спектакль местного театра позволила объявить. «Моцарт как-то обратился к Сальери. Ну, что мой друг Сальери! Коль станет тебе скучно, открой шампанского бутылку, или прочти «Женитьбу Фигаро»!

Переврав Пушкина с точностью наоборот. Простим ей эту милую шалость.

Я уже хотел отбросить в сторону тусклую газетную серость, но взгляд уцепился и полетел вслед за автором, возносящимся выше и выше. Оставив Александра Сергеевича на пыльной дороге. Интуитивно, согласно собственной дремучести, она обозначает «маленькие трагедии» именно так, как вы видите. С прописной буквы. Я попытался окликнуть ее, приземлить, и отправил письмо в редакцию по электронке.

Но не тут-то было.

Представил их растерянные лица. Мерцающие мониторы. Даму, поджавшую губы. Бледность щек. Злорадные усмешки сослуживцев. Пыльный фикус в углу.

В их, вросшем в землю, чугунном заборе безразличности, приоткрылась прозрачная в своей невесомости калитка, с надписью «Совесть»… пауза, и дружно, не сговариваясь, они захлопнули ее. Не получив ответа, я расхохотался, вспомнив довлатовское.

«Захожу в магазин. На витрине «Свежий лещь». Спрашиваю продавца.

– Почему лещ с мягким знаком?

– Какого привезли, таким и торгуем»!

Помещение в прекрасном состоянии. Оргтехника, мебель, цветы на подоконниках, ухоженное резное крыльцо. Коллективно кичатся годом начала издания. Год массовых расстрелов и лагерных эшелонов.

Ёжик заведует кроме того поэтическим сборищем местных динозавров. Копнув поглубже, увидим отцепленный от времени вагон. Комсомол, нерушимость, вечная весна.

Да и сам пописывает стишки. Глуповато сляпанные. Прочел я у него такое и поневоле задумался о физиологии человека.

«Голова не может болеть, она – кость»

Читая на «поэтических» вечерах, радуется аплодисментам. Уровень культуры слушателей равен его поэзии.

Еще один поэт, не воображайте себе, что у нас их пруд пруди. Скорее болото.

Так вот. Пишет в своих мемуарах. Я родился в день, с 3 на 4 июля. После такой строки самовлюбленности, читать далее почему то не хочется.

Заслуженный работник городского театра, почитатель седого ёжика, сидя в высоком жюри на просмотре детского и юношеского творчества, высказала восхищение.

– Спасибо дети! Вы открыли для меня новое имя. Дина Рубина! Я даже не слышала о такой!

В окно заглянул 2012 год, и отвернулся от стыда.

Бэла

В неполные 14 лет, ее огромные глаза, наполненные какой-то глубокой обреченностью, выделялись среди десятков глаз девочек, таких же, как она милых, юных и мечтающих прожить эту жизнь также счастливо, как эти дни, проведенные в Центре. Под горячим солнцем, на воздухе, наполненном запахами хвои, трав и листвы, когда на заре они спешили на утреннюю зарядку, поле стадиона блистало миллионами жемчужин росы, замершей на его стриженом газоне, а в березовых аллеях стоял несмолкаемый, переливчатый птичий гвалт. А главное – чтобы тебя любили и понимали. И услышали.

Ее привез отец, вероятно, он хотел уберечь свою дочь от семейных невзгод. Что-то у супругов не ладилось. То разводились, то сходились, подобно петербургским мостам, а девочка росла, росла и вдруг мама с папой заметили, что их трое, а не двое, как им казалось. Две огромных сумки, сопровождавшие ее хрупкую фигурку, словно говорили о предстоящей неподъемной тяжести жизненных реалий. Стройность, пластичность, обаяние, любовь к стихам и танцам словно обрисовали вокруг нее притягательный, светлый круг, втягивающий в себя всех мальчишек, отдыхавших в то же время в Центре. А она, не сознавая еще эту всеобщую влюбленность, принесла мне однажды их записки, и читала их с заливистым, мягким смехом. Помню, я долго беседовал с нею в тот вечер. Прямота суждений, острое ощущение несправедливости, ее умение слушать, говорить с выдержанными паузами, сочеталось с детской непосредственностью и девичьей романтикой. Только вот о родителях она ни слова не сказала. В глазах полыхнуло так, что я не спрашивал более.

Через неделю приехал отец, и они с утра до полудня бродили вдвоем по дорожкам, пронизанными солнцем и сквозными тенями ветвей. Я не знаю, о чем они говорили, но видел дважды, как она была серьезна. А вечером, во время дискотеки она снова была задорной, озорной и смешливой. Мальчишки ходили за ней, словно ослепшие от света и грохота музыки. На конкурсе чтецов она стала первой, при вручении приза спрыгнула со сцены и убежала с распахнутыми счастливыми глазами. На фестивале танца пацаны так били в ладоши, так свистели от восхищения, что она расплакалась. А позже, когда все пошли по корпусам для ночного отдыха, она долго что-то показывала на звездном небе и рассказывала сверстникам, притихшим от неожиданности.

За три дня до окончания смены, когда все на бегу, в суматошной подготовке к прощальному карнавалу, в веселых заботах по приготовлению костюмов, масок, репетициях номеров праздничной программы, среди этого жизнерадостного детского шума и смеха, музыки и теплого южного ветерка, у ворот Центра остановился серебристый «Опель». Из него, распахнувши дверь, вышла дама и мощным ледоколом, правда сбившимся с курса, ринулась через ворота, не видя ни предупреждающей таблички о времени посещений, ни охрану, ни саму себя со стороны. Уже вцепившись в грудь охраннику, остановившего ее, вращая глазами, матерно ругаясь, она успевала выкрикивать имя своей дочери. Тяжелую и пьяную женщину оттеснили от ворот, усадили в машину, но она, уже затмившись, бросилась бегать вдоль ограды, и кричать, кипя от злобы и ненависти к девочке, что не захотела видеть ее. Резко развернувшись, качающейся походкой вернулась к машине, хлопнула дверью и уехала…