“Принц лакховас собирается преподать живущим на суше урок о море. Нам поручено отыскать безопасный проход для единственного надводного корабля и плотов. Как пройти сквозь эту защиту?”
Жрица указала на окутанный пеной буй, и без дальнейших понуканий Шемсен рассказал, как сила, которую дало ей благословение Секолаха, может его уничтожить. Шемсен не стал добавлять, что одного корабль и всех сахуагинов, живущих в море, не хватит против силы Уотердипа. Он сомневался, что жрица поверила бы ему. Одной из немногих черт которую морские эльфы и сахуагины разделяли, было впитавшееся в кровь презрение к магии, а именно магия составляла величайшее могущество города.
Шемсен подумал, что все неплохо обошлось — он послужил неизвестному принцу, на самом деле не предав холодную гавань, по невероятному стечению обстоятельств ставшую его домом, но жрица еще не закончила.
“Корабль и плоты еще не все. Принц лакховас повелевает другой армией…”
Много лет прошло с той поры, как выживание Шемсена зависело от его умения читать эмоции на невыразительном лице сахуагина, и все же он готов был поклясться — даже богине, читавшей сейчас его память, — что жрица боялась второй армию нового принца, и еще больше боялась самого принца. Он начал задумываться, что ему стоит предпринять, если сейчас она потребует, чтобы он плыл с ней. Смерть может статься предпочтительнее, чем служение принцу, нагнавшему такого страха на желтохвостую жрицу.
Однако она не потребовала от него такого выбора.
“Принц лакховас приказал атаковать спустя одиннадцать дней. Будет празднование?”
Шемсен кивнул, задумавшись сколько других маленти шпионят за Уотердипом. “Канун Прихода Флотов. Гавань будет в беспорядке и пьяна. Хороший выбор для неожиданного нападения”.
“Разумеется”, резко бросила жрица, напомнив Шемсену о презрении, которое сахуагины без исключения испытывали к маленти. “Я буду ждать тебя здесь, когда солнце сядет после этого Прихода, и ты поведешь в гавань вторую армию. Не исполнишь приказа — и Секолах найдет тебя — в смерти. Он найдет тебя, и приведет к принцу лакховасу”.
Воспоминание эхом отдавалось в мозгу Шемсена, перекрывавшее последовавшие сцены: разрушение буя, пожирание павших товарищей. Он слишком далеко зашел, не в силах более вынести вкус разумной плоти. Он решил умереть, но не исполнить волю принца лакховаса. Но Шемсен не рассказал правды мерменам, и не исповедался страже гавани. Гонимый отзвуками угроз жрицы, Шемсен пришел сюда, к Амберли.
Богиня была безжалостна. С ослепительной, ошеломляющей скоростью она расплела нить жизни Шемсена назад, до бассейнов новорожденных и сада, в котором он узнал, что это значит — быть маленти. Она заставила его вновь вспомнить ночь черной тучи в таких деталях, что он закричал и потерял сознание. Пришел в себя он со странным именем, лакховас, бьющимся под черепом, и раковиной размером с палец зависшей перед его глазами, сиявшей собственным светом.
Возьми это.
Шемсену понадобились обе руки, чтобы ухватить дар богини, но как только он ощутил его тепло, темнота исчезла. Он обнаружил себя в месте полным чудес: золота и драгоценностей, достаточных для умиротворения самого жадного пирата, оружия, от которого вспыхнула бы кровь любого воина и самых могущественных магических вещей. Уголком глаза Шемсен увидел и жизнь: мужчин и женщин, обнаженных и беспомощных. Он закрыл глаза, но картины остались маячить перед мысленным взором.
Не задавай вопросов, предупредила богиня. Ты поступишь, как ожидает Секолах. С Моим благословением, веди жрицу, ее принца и его армию в сердце гавани. Не страшись, ты узнаешь, в какой миг раскрыть Мой дар. Ты приведешь их ко Мне, и Я награжу их.
Потом приди ко Мне сам, маленти, за собственной наградой.
Возвращайся ко мне.
Разум смертного не предназначался, чтобы вмещать голос богини, тем более Ее веселье. Вернулась чернота бесчувствия. Шемсен очнулся в собственной нише, в своем гамаке. Эшоно стоял рядом, с лампой в одной руке и прядью водорослей в другой.
“Шемсен? Шемсен? Ты нас всех перепугал. Ты помнишь меня?”
“Помню, Эшоно”, прошептал Шемсен. Он попытался подняться, но сил не хватило. “Сколько времени прошло?” спросил он. “Как я попал сюда?” Последним, что он помнил, была Сокровищница и голос Амберли в его мыслях. Ухватившись за руки Эшоно, он вскочил с гамака. “Какой сейчас день?”
“Стража гавани нашла тебя несколько дней назад, в воде около доков”.
“Несколько дней!” Шемсен содрогнулся, и не от холодного приливного потока шедшего мимо их пещеры. “Какой сейчас день?”
“Ты лежал здесь полумертвым шесть дней, и пропустил пять дней — ”
“День! Скажи мне какой сейчас день. Пропустил ли я Приход?”
Эшоно попытался отодвинуться, но силы уже возвращались к Шемсену.
“Сейчас утро Прихода, Шемсен. Подношения сделаны прошлой ночью. Амберли умиротворена еще на год, и весь Уотердип напился допьяна”
“Еще не поздно… я должен идти”. Он отпустил эльфа и только сейчас с запозданием сообразил, что гол. “Мои вещи! Эшоно, я таким и был, когда ты меня нашел?”
“Я не находил тебя, друг”.
“У меня ничего не было в руках? Молись всем своим богам, Эшоно, чтобы это было не так”.
Глаза морского эльфа опасно распахнулись. “Ты был полностью одет, когда тебя принесли стражники, но руки были пусты. Правда, был мешочек…” Эшоно пнул ящики, в которых они держали свои пожитки. “Я не открывал его”.
Шемсен выхватил маленькую сумочку из ящика, разорвал узел на горловине и вытряхнул содержимое. Маленькая раковина, дар Амберли, поплыла к сети. Он поймал ее. Неестественное тепло коснулось его руки, мгновенно восстановив силы.
Очень кстати, уничтоженный буй в дневном плавании, даже с подгоняющим его отливом. Он быстро оделся в доспехи из угревой кожи, не обращая внимания на уговоры Эшоно, твердившего, что ему нужен отдых, еда и внимание лекарей. Привязав мешочек к поясу и надев его, Шемсен взялся за трезубец.
“Подожди!” запротестовал морской эльф.
Острия зубцов уставились в сердце Эшоно.
“Послушай, Шемсен, ты нездоров. Пойдем со мной. Сходим в храм…”
Шемсен медленно мотнул головой. “Отойди, Эшоно. Я не желаю причинять тебе вреда, но мне нужно уйти”.
Прислушавшись к голосу разума, Эшоно отплыл в дальний угол. Два толчка, и Шемсен выбрался за сеть, которую поднял и прикрепил к крючкам над входом. Действие было исключительно символическим, сеть предназначалась для удержания дрейфующих вещей, а не эльфов. Но побледневший, ошеломленно глядевший Эшоно понял все правильно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});