Он сердился на завуча за то, что тот не позволил ему торжественно прочитать перед гостями «Поэму тысячи проклятий». Услышав, что терпением джинну служит белоснежный осел, Поклеп так озадачился, что спасовал и незаметно отошел в сторонку.
Вслед за первой избушкой по подъемному мосту уже грохотали ее товарки. Пельменник так и застыл, выпятив грудь, вытаращив глаз, с рукой, точно прилипшей к уху. Самоварное блаженство не исчезло с его лица даже тогда, когда одна из избушек, потесненная соседкой, неосторожно столкнула его в ров.
– Не пойму, откуда у природный грек такой фельдфебельский рвений! Россия всех брить под один расческа! – неодобрительно пробормотал профессор Клопп.
Всего в предполагаемых гонках должны были участвовать семь русских избушек, две украинские хаты, три северных чума на оленьих копытах и гвоздь программы – многоэтажка на бройлерных окорочках. Последняя была так огромна, что для нее особым заклинанием пришлось расширять ворота. Когда же наконец с невероятными усилиями она протиснулась во внутренний двор Тибидохса, снаружи стало казаться, что у школы трудновоспитуемых волшебников появилась дополнительная башня.
– Может, уговорим ее остаться? – спросил академик Сарданапал.
– Ни в коем случае! Я о ней слышала! У нее такой характер, что она всех тут запинает. Именно поэтому она всю жизнь проводит на заграничных гастролях… Эй, Тарарах! Отведи детей в сторону! Не подходите близко! – забеспокоилась Медузия.
Ученики неохотно отодвинулись. Взбудораженные долгим переходом, избушки еще некоторое время потоптались во дворе, прежде чем согласились встать на заранее размеченные площадки. Расстояние между площадками было выбрано с расчетом, чтобы одна избушка не могла лягнуть другую. Здесь они и стояли, изредка поскрипывая и переминаясь с ноги на ногу.
Между избушками ходила Ягге и радушно здоровалась с их хозяйками. По всему было видно, что с большинством из них Ягге знакома уже лет семьсот, не меньше…
– У бабуси тоже когда-то была такая избушка. Угнал кто-то, – сообщил Ваньке Баб-Ягун. – Пошла бабуся за маслятами – возвращается, и тю-тю! Бывают же такие гады!
– И что, так и не нашли? – спросил Кузя Тузиков, всовывая между приятелями свою всклокоченную голову.
– Ставни перекрасил, дверь перевесил – поди найди! И вообще топай отсюда, веник реактивный! Нечего лыбиться! – нахмурился Ягун.
Ему ужасно захотелось наслать на неискренне сочувствующего Тузикова чесотку или куриный сглаз, но приходилось сдерживаться. Поблизости крутился Поклеп, а Ягун только недавно был вновь переведен на белое отделение. Сарданапал сделал это, уступив просьбам Ягге, и то, как он выразился, «до первой шалости».
– Ягге, старушка! Как ты? Скрипишь помаленьку? – вдруг визгливо крикнул кто-то у них за спиной.
– Солонина Андреевна! Сто лет, сто зим!
Ягге – не очень охотно, как показалось Тане, – обнялась и поцеловалась с тощенькой рыжей ведьмой средних лет. Рыженькая была почти красавица, но ее слегка портил гигантский, размером с блюдце, розовый лишай на щеке. Избушка у Солонины Андреевны была поджарая, голенастая. У нее у единственной крыша была покрыта зеленой черепицей, а на окнах вместо занавесочек и гераней красовались жалюзи.
Отходя, Ягге несколько раз оглянулась на Солонину Андреевну, которая так и расплывалась от притворной радости.
А во двор уже спускались Сарданапал с Медузией, до этого любовавшиеся куроногой идиллией с балкончика.
– Здравствуйте, хозяюшки! Здравствуйте, бабы-ёженьки! – ласково приветствовал всех академик.
– И ты здрав будь, хозяин! Ишь бороду какую запустил! Прям царь Горох! – недружно отвечали старушки.
Сарданапал расплылся в улыбке:
– О, я вижу, все тут! Лукерья-в-голове-перья! Глашка-простоквашка! Матрена Большая! Матрена Меньшая! Аза Нафталиновна, мое почтение!
Бабы-ёжки стали наперебой задаривать Сарданапала и Медузию связками грибов и бочонками с солеными огурцами и квашеной капустой. Северные бабы-ёжки подносили красную рыбу и копченные на костре оленьи ребрышки.
Солонина Андреевна презентовала монографию собственного сочинения, озаглавленную «Роль сплетни в информационном поле планеты. Культурологический аспект». Хохлушки подарили сало и бутыль горилки, которую Медузия немедленно убрала подальше от глаз академика. Бабы-ёжки понимающе заулыбались.
Вдохновленный успехами конкурента, профессор Клопп сгоряча сунулся было за подарками, но ему ничего не дали, кроме дохлой вороны и шипящего черного кота. Нравные бабы-ёжки не жаловали черных магов.
Когда преподаватели, ученики и гости отправились в Зал Двух Стихий на праздничный обед, подъемный мост вновь заходил ходуном и во двор ввалились Дубыня, Усыня и Горыня. Последние месяцы им было поручено охранять побережье вдали от Тибидохса. Там богатыри-вышибалы редко попадались на глаза преподавателям и основательно отбились от рук. Соорудили самогонный аппарат и порой, скучая без шашлычка, тайком валили в заповедном лесу оленей. Буйство богатырей достигало порой такого градуса, что Сарданапал выходил на стену и принюхивался к ветру, не понимая, почему тот пахнет перегаром.
Про гонки на избушках Дубыня, Горыня и Усыня ничего не знали и теперь порядком озадачились, обнаружив, что весь внутренний дворик забит куроногими домиками.
– Что за курятник тут устроили? – сказал Горыня.
– Я прям щас закукарекаю! – заявил Усыня.
Дубыня тоже хотел что-то сказать, но, как с ним регулярно случалось, вновь ощутил кризис жанра. Так ничего и не выдумав, он занес над головой палицу и выдвинулся вперед. Встревоженно закудахтав, избушки прыснули в стороны, роняя с крыш пучки соломы.
Чум на оленьих копытах спрятался за украинскую хату. На месте осталась только многоэтажка на бройлерных окорочках. К ней-то, вдохновленный легкой победой, и двинулся Дубыня.
– А ты че тут встала, дылда? А ну топай! – прикрикнул он на нее и ударил палицей по окорочку.
Многоэтажка задиристо закукарекала и размахнулась ушибленным окорочком. Пинок вышел на славу. Дубыня, удаляющийся со скоростью пушечного ядра, был виден издали – из всех окон и со всех башен. Траектория его полета была классической и соответствовала всем лопухоидным законам физики. Описав гигантскую дугу и полюбовавшись островом Буяном с высоты богатырского полета, снаряд по имени Дубыня приземлился где-то в районе прибрежных скал.
Горыня и Усыня, вздумавшие было обломать о Многоэтажку свои палицы, остановились.
– Слышь, брат, чего я подумал? Надо сперва пойти поискать Дубыню, – почесывая лоб, сказал Горыня.
– Но ты, клуша многоэтажная, не радуйся! Подумаешь, крыша у нее! Мы еще вернемся! – добавил Усыня, и оба богатыря, втянув головы в плечи, отступили к лесу.
Избушки помельче с цыплячьей радостью окружили Многоэтажку, кудахтавшую с бойкостью бывалой наседки…
* * *
В конце торжественного обеда, плавно перешедшего в не менее торжественный ужин, к Тане, застенчиво ковыряя в зубах ножом, приблизился Тарарах.
– Тань, поговорить надо! Давай отойдем к лестнице! – сказал питекантроп.
Ванька Валялкин с обидой отвернулся. Раньше у Тарараха не было от него тайн.
– Ого, какие мы секретные! Может, Тарарах переворот в Тибидохсе замыслил? – насмешливо шепнул ему Баб-Ягун.
Ванька едва не швырнул в него тарелкой.
– Да ладно, не обижайся ты! Какой Тарарах интриган? Он питекантроп! Какие интриги могли быть в каменном веке? Дубиной по лбу – вот и весь пещерный переворот, – утешая его, добавил Ягун.
Таня и Тарарах отошли к лестнице атлантов. Здесь их могли подслушать только атланты, но атлантов не интересовало ничего, кроме их основного занятия.
– Просьба у меня к тебе… Только чур никому! Договорились? – продолжал Тарарах.
– Договорились, – сказала Таня.
Она переминалась с ноги на ногу, дожидаясь, когда можно будет вернуться к слоеному пирогу. После нескольких недель общения с редечной скатертью она нуждалась в чем-то менее питательном и полезном. Например, в жирном пироге с кремом и полном отсутствии витаминов.